Полное собрание рассказов
Шрифт:
— Носильщик! — крикнула она.
— Да, мэм?
— Этот человек умирает. Вызовите «Скорую»!
— Да, мэм.
Когда Руфь направилась к выходу, загудели сирены. Она не услышала их, стараясь вспомнить всех бесчувственных людей на вокзале. «Скорая» увезла старика, и теперь Руфи, которая опоздала на поезд, предстояло провести еще четыре часа в родном городе Теда.
«Только потому, что он уродлив и грязен, вы не захотели помочь ему, — говорила она воображаемой толпе. — Он болен и нуждался в помощи, а вы думали только о себе, боясь даже прикоснуться к нему. Стыдитесь».
Руфь с вызовом смотрела на проходящих мимо людей, получая в ответ озадаченные взгляды.
— Вы притворились, что с ним не происходит ничего страшного, — пробормотала она.
Руфь убивала время в типично женской манере, делая вид, будто вышла за покупками. Она критически разглядывала витрины, щупала ткани, приценивалась и обещала продавщицам, что вернется за покупкой после того, как зайдет еще в пару магазинов. Все это Руфь делала почти автоматически, а тем временем мысли ее возвращались к поступку, которым она теперь гордилась. Она оказалась одной из немногих, кто не стал убегать от неприкасаемых. От нечистых, больных незнакомцев.
Мысль была жизнеутверждающей, и Руфь позволила себе думать, что Тед разделил бы с ней радость. С мыслью о Теде перед ней встал образ его жуткой матери. Руфь стало еще приятнее, когда она подумала, насколько эгоистична миссис Фолкнер по сравнению с ней. Та так и сидела бы в зале ожидания, безразличная ко всему, кроме трагедии своей собственной жалкой жизни. Она бы наверняка общалась с призраком, пока старик испускал дух.
Руфь вспомнила горькие, унизительные часы, проведенные с этой женщиной, запугивание и лесть во имя кошмарного понимания материнства и горстки безделушек. Отвращение и желание уехать вернулось к ней с новой силой. Руфь облокотилась на прилавок ювелирного магазинчика и оказалась лицом к лицу со своим отражением в зеркале.
— Могу я помочь вам, мадам? — обратилась к ней продавщица.
— Что? О… нет, спасибо, — проговорила Руфь.
Лицо в зеркале было мстительным, самодовольным. В глазах был тот же холодный блеск, что и в тех, которые смотрели на старика на вокзале и не видели его.
— Вам нездоровится? Может, присядете на минутку?
— Нет-нет… ничего страшного, — отсутствующим голосом ответила Руфь. Она отвела взгляд от зеркала. — Так глупо. У меня просто на минутку закружилась голова. Теперь все прошло. — Она неуверенно улыбнулась. — Большое вам спасибо, но мне надо торопиться.
— На поезд?
— Нет, — устало проговорила Руфь. — Очень больная старая женщина нуждается в моей помощи.
Дотлел огарок
Письма из Скенектади теплым душистым ветром скрашивали Энни Коупер последние деньки жизни. Впрочем, приходить они начали в ее сорок с небольшим — до последних деньков еще далековато. Все зубы были при ней, а очки в стальной оправе она надевала только для чтения.
Старухой же она себя чувствовала потому, что ее муж Эд — в самом деле старик, — умер и оставил ее одну на свиноферме в северной Индиане. После смерти мужа Энни продала животных, сдала землю — ровную, черную, плодородную — в аренду соседям, а сама стала читать Библию, поливать цветы, кормить кур, ухаживать за небольшим огородиком и просто качаться в кресле, терпеливо и беззлобно ожидая прихода Сияющего Ангела Смерти. Эд оставил жене немало денег, так что она могла себе позволить побездельничать на старости лет, и все вокруг считали, что она поступает правильно — так и только так следовало поступать в подобном случае.
Родни у нее не было, зато подруг хватало. Жены местных фермеров частенько заглядывали к ней в гости — поскорбеть час-другой за кофейком и пирожными.
— Не представляю, что бы я делала, если б мой Уилл умер, — сказала однажды ее подруга. — Горожанки, по-моему, совсем не знают, что такое быть одною плотью. Меняют мужей как перчатки! Один не подошел — не беда, попробуют с другим.
— Вот-вот, — кивнула Энни. — Не дело это. Съешь-ка еще один «персиковый сюрприз», Дорис Джун.
— Ей-богу, в городе мужчина и женщина только затем и нужны друг другу, чтобы… — Дорис Джун деликатно умолкла.
— Точно!
Энни уразумела, что ее вдовий долг — служить местным женщинам наглядным примером того, как скверно живется без мужа, даже если муж не слишком-то хорош.
Она не стала портить впечатление Дорис Джун рассказом о письмах — о женском счастье, нежданно свалившемся на нее на закате дней, и о друге из Скенектади, который умудрился ей это счастье подарить (даром что жил за тридевять земель).
Порой к Энни наведывались мужья подруг, суровые и молчаливые. Подметив, где в ее хозяйстве не хватает мужских рук, жены отправляли их подсобить — залатать крышу, починить насос, смазать простаивавшую технику в сарае. Мужья, зная о добродетельности вдовы, демонстрировали высшую степень уважения — молчали как рыбы.
Иногда Энни задавалась вопросом: что бы сделали и сказали эти мужья, узнай они про ее переписку? Возможно, приняли бы ее за распущенную женщину и не стали бы отвечать непременным вежливым отказом на ее приглашение зайти как-нибудь на чашечку кофе. Быть может, они даже позволяли бы себе двусмысленные высказывания и робкий флирт — как в адрес той бесстыжей девицы, что работает в местной закусочной.
Покажи Энни им эти письма, они бы непременно углядели в них что-нибудь неприличное. Но ничего неприличного в них не было, честное слово. Только лишь поэзия, высокие чувства. И Энни совершенно не интересовало, как выглядел автор сих строк.
Иногда к ней захаживал и священник — бесцветный иссохший старик цвета пыли, которому ее мертвецкий душевный покой и нравственная непогрешимость доставляли невероятную радость.
— Гляжу на вас и понимаю, что тружусь не зря, миссис Коупер, — говаривал он. — Вам бы просвещать молодежь! Они не верят, что в наш век можно жить по-христиански.
— Вы очень добры, — отвечала Энни. — Только, сдается, у молодых всегда кровь была горячая. Погуляют — и остепенятся. Как вам мой «малиновый восторг»? Съешьте еще штучку, не пропадать же добру.
— Но вы-то никогда такой не были, мисс Коупер!
— Так ведь я вышла за Эда, когда мне шестнадцать исполнилось. Не успела погулять…
— И не стали бы, даже если б могли! — ликующе заявил священник.
Энни ощутила странное желание взбунтоваться и рассказать ему про письма. Однако она обуздала этот порыв и лишь сдержанно кивнула.
Разумеется, очень скоро у Энни появились ухажеры: мужчины с благочестивыми намерениями и могучей страстью к ее землям. Они только и делали, что пели неуклюжие оды пашням и полям, и ни одному из них не удалось растормошить ее душу. Подобно Эду, они даже не пытались. После бесед с ними она видела в зеркале все ту же неказистую сухощавую дылду, похожую на телеграфный столб, с грубыми, распухшими от тяжелой работы руками и длинным носом, отмороженный кончик которого всегда некрасиво алел.