Полное собрание рассказов
Шрифт:
Стоило такому ухажеру покинуть ее дом — теребя шляпу и бормоча что-то о неурожае и скверной погоде, — как Энни ощущала острую потребность в письмах из Скенектади. Она запирала двери, задергивала шторы, ложилась в кровать и читала, читала эти письма до тех пор, покуда голод, сон или стук в дверь не заставляли ее спрятать их обратно в ящик.
Эд умер в октябре, и до следующей весны Энни жила в одиночестве, без всяких писем. А в начале мая, когда внезапные заморозки погубили ее нарциссы, Энни написала:
«Уважаемый 5587! Я впервые пишу незнакомцу. Так случилось, что сегодня
Энни улыбнулась своей глупой причуде и продолжала:
«…Расскажу вам немного о себе. Я еще не стара, у меня каштановые волосы, зеленые глаза и…»
Через неделю пришел ответ, а кодовый номер, присвоенный газетой человеку, подавшему объявление, превратился в имя: «Джозеф П. Хоукинс из Скенектади, штат Нью-Йорк».
«Дражайшая миссис Коупер, — писал Хоукинс, — на мое объявление откликнулось множество людей, но именно ваше письмо задело в душе какие-то важные струнки. Встреча родственных душ — явление редкое и сродни чуду в нашей юдоли печали и плача. Вы видитесь мне светлым ангелом, да и голос у вас ангельский (я слышу его, читая ваши письма). Когда сей ангел явился мне, одиночество сгинуло без следа, и я понял, что теперь не один на этой огромной многолюдной планете…»
Читая первое письмо, Энни смущенно хихикала и немного корила себя за выходку — ну вот, взяла и напрасно обнадежила бедного человека. Безусловно, его пылкий тон слегка ее ошарашил, но она с удивлением обнаружила, что вновь и вновь перечитывает письмо, всякий раз проникаясь к автору все большим сочувствием. Наконец в порыве сострадания она решила исполнить мечту несчастного и вновь явиться ему в образе ангела.
С тех пор пути назад не было — да и желания вернуться тоже.
Письма Хоукинса оказались удивительно красноречивы и поэтичны, однако больше всего Энни поразило, как чутко новый друг отзывался на ее настроения. Он чувствовал, когда она бывала подавлена, даже если в письме об этом не было ни слова, и умел ее подбодрить. Когда же Энни воспаряла духом, стараниями Хоукинса ее приподнятый настрой длился неделю за неделей — хотя раньше исчезал в считаные минуты.
Энни пыталась отвечать новому другу тем же — и вот чудеса, ее неуклюжие попытки всякий раз оборачивались успехом!
Ни разу Хоукинс не позволил себе бестактной шутки, ни разу не сделал упора на то обстоятельство, что он — мужчина, а она — женщина. Это не имеет никакого значения, пылко писал он. Важно лишь то, что их души теперь никогда не будут одиноки, так восхитительно они подходят друг другу. Переписка получалась весьма возвышенная — настолько возвышенная, что за целый год Энни и Хоукинс не затронули таких приземленных тем, как деньги, работа, возраст, внешность, вероисповедание и политика. Природа, Судьба и неясные томления духа — обо всем этом они могли переписываться бесконечно. Вторая зима без Эда, как и первый
В конце концов они все же спустились с небес, причем по воле Энни, а не Хоукинса. С приходом очередной весны — когда оба писали о мириадах зеленых ростков, пробивающих черную землю, о брачных песнях птиц, лопающихся почках и пчелах, что переносят пыльцу с цветка на цветок — Энни вдруг ощутила желание сделать то, что Хоукинс запретил ей делать.
«Прошу вас, — писал он, — давайте не будем опускаться до «обмена карточками» (кажется, так сейчас говорят). Ни один земной фотограф не способен запечатлеть ослепительного ангела, что взмывает со страниц ваших писем».
И все же одним теплым и томным весенним вечером Энни вложила в конверт свой фотопортрет. Пять лет назад Эд сфотографировал ее на пикнике — тогда ей казалось, что она такая и есть, но теперь, разглядывая карточку, Энни увидела на ней совсем другую женщину — окутанную мягкой дымкой духовной красоты.
Следующие два дня обернулись для нее сущим кошмаром. Энни то проклинала себя за глупую выходку (Хоукинс увидит, какая она безобразная, и больше ни строчки не напишет!), то принималась успокаивать себя тем, что их отношения — сугубо духовные и портрет никак не должен повлиять на переписку. С тем же успехом можно было отправить Хоукинсу чистый лист бумаги: ему все равно, красива она или нет. Но лишь сам Джозеф П. Хоукинс мог сказать, что он действительно думает о фотографии.
Это он и сделал, причем отправил письмо авиапочтой. «Прощай, светлый ангел!». Энни прочла первую строчку и разрыдалась.
А потом заставила себя дочитать до конца.
«О тусклая бесцветная картинка, нарисованная моим воображением — исчезни! Тебя свергла с трона теплая и живая, настоящая моя Энни. Прощай, призрак! Дай дорогу жизни, ведь я жив, и жива Энни, а в мире снова царит весна!»
Энни возликовала. Ее портрет ничего не испортил! Хоукинс тоже увидел дымку духовной красоты!
Лишь потом, сев за новое письмо, она поняла, как изменились их отношения. Они признали друг в друге людей из плоти и крови, и от этой мысли у Энни вспыхивали щеки. Некогда легкое перо отказывалось двигаться с места. Все приходившие на ум обороты казались нелепыми и пафосными, хотя раньше подобные фразы были ей вполне по вкусу.
А потом перо задвигалось по собственной воле. Легко и быстро оно вывело два слова, в которых было больше чувства и смысла, нежели во всех предыдущих письмах вместе взятых.
«Я еду».
Энни ослепла от любви и восхитительно не владела собой.
Хоукинс ответил почти столь же короткой телеграммой: «ПРОШУ НЕ НАДО ТЧК СМЕРТЕЛЬНО БОЛЕН ТЧК».
Больше Энни не получила от него ни строчки. Ее телеграммы и срочные письма оставались без ответа. Она попыталась сделать междугородний звонок — и узнала, что телефона у Хоукинса нет. Энни была разбита и представляла себе несчастного одинокого человека на смертном одре, до которого никому, совершенно никому не было дела, а Светлый ангел тем временем томился в неведении за семьсот миль от него.