Полное собрание сочинений. Том 5. Май-декабрь 1901

Ленин Владимир Ильич

Вот в какого рода данных бравый Герц «не заметил» ни недоедания, ни нужды! Мы видим, что мелкий крестьянин сокращает свое потребление против среднего и крупного на весьма значительную величину, питаясь и одеваясь почти не лучше, чем поденщик. Мяса, напр., он потребляет в полтора раза меньше среднего и почти в два раза меньше крупного крестьянина. Эти данные еще и еще раз подтверждают, как негодны огульные отзывы и как фальшивы все вычисления доходности, игнорирующие различия в уровне жизни. Если мы возьмем, напр., только две последние графы нашей таблицы (чтобы не предпринимать сложных вычислений по переводу продуктов питания на деньги), то увидим, что «чистая прибыль» не только мелкого, но даже и среднего крестьянина есть чистейшая фикция, с которой могут возиться только чистейшие буржуа, вроде Гехта и Klawki, или чистейшие Ворошиловы, вроде наших критиков. В самом деле, если мы примем, что мелкий крестьянин расходует на денежные продукты столько, сколько средний, то его расход поднимется на сотню марок, и мы получим громадный дефицит. Если бы средний расходовал столько же, сколько крупный, его расход поднялся бы на 220 марок, и если бы он не «притеснял» себя в пище, то тоже имел бы дефицит [86] . Разве это ухудшение потребления мелким крестьянином, неразрывно связанное, как это само собою понятно, с ухудшением питания скота и с недостаточным восстановлением (а то и прямым расхищением) производительных сил земли, – не подтверждает всецело тех слов Маркса, по поводу которых с таким высокомерием пожимают плечами современные критики: «Бесконечное раздробление средств производства и одичание самого производства. Безмерное расхищение человеческой силы. Прогрессивное ухудшение условий производства и удорожание средств производства – необходимый закон мелкой поземельной собственности» («Das Kapital», III, 2, 342) {78} .

86

Г-н Чернов «возражает»: а разве крупный хозяин не притесняет еще более в пище и других расходах своего поденщика? («Р. Б.», 1900 г., № 8, стр. 212). Возражение это повторяет старый, кривенковско-воронцовский, если можно так выразиться,

прием подсовывания марксисту либерально-буржуазной аргументации. Возражение имеет смысл по отношению к тому, кто сказал бы, что крупное производство выше не только технически, но и потому, что улучшает (или хотя бы даже делает хорошим вообще) положение работника. Марксисты говорят не то. Они только разоблачают фальшивые приемы прикрашивания положения мелкого земледельца посредством ли огульных отзывов о процветании (г. Чернов о Гехте), или посредством вычислений «доходности» с умолчанием о сокращении потребления. Буржуазия не может не стремиться к этому прикрашиванию, к поддержке иллюзий о возможности для рабочего стать «хозяином», для мелкого «хозяина» получать высокую доходность. Дело социалистов – разоблачение этой лжи и разъяснение мелким крестьянам, что им тоже нет спасения вне присоединения к революционному движению пролетариата.

78

См. К. Маркс. «Капитал», т. III, 1955, стр. 820.

По поводу этой же баденской анкеты отметим еще одно извращение г. Булгакова (критики взаимно пополняют друг Друга, и если один исказит в известном источнике одну сторону дела, то другой – другую). Г-н Булгаков неоднократно цитирует баденскую анкету, – значит как будто знаком с ней. И тем не менее он проделывает такую штуку: «Исключительная и роковая будто бы задолженность крестьянина, – так гласит увертюра, II, 271, – составила один из непреложнейших догматов в мифологии, создавшейся относительно крестьянского хозяйства в литературе»… «В имеющихся у нас исследованиях отмечается высокая задолженность лишь самого мелкого, еще не окрепнувшего владения (Tagel"ohnerstellen). Так, общее впечатление относительно данных обширной баденской анкеты (в примечании ссылка на анкету) Шпренгер выражает следующим образом: «… лишь задолженность участков поденщиков и мелкокрестьянских владений в значительном числе исследованных местностей является относительно значительной, но и здесь в большинстве случаев она не достигает возбуждающей опасение высоты…»» (272). Странная это вещь! С одной стороны, ссылка на самое анкету, с другой стороны, приведение одного только «общего впечатления» какого-то Шпренгера, писавшего об анкете. И как на грех Шпренгер говорит неправду (по крайней мере, в цитированном г. Булгаковым месте, ибо мы с сочинением Шпренгера не знакомы). Авторы анкеты утверждают, что в большинстве случаев задолженность именно мелкокрестьянского землевладения достигает внушающей опасение высоты. Это раз. А второе – они утверждают, что в отношении задолженности положение мелких крестьян хуже не только положения средних и крупных крестьян (что Шпренгер отметил), но и положения поденщиков.

Вообще надо заметить, что авторы баденской анкеты устанавливают тот чрезвычайно важный факт, что в крупных хозяйствах граница допустимой задолженности (т. е. допустимой без опасности разорения) выше, чем в мелком. После приведенных нами выше статистических данных о результатах хозяйства у крупных, средних и мелких крестьян это обстоятельство не требует особых пояснений. По отношению к крупному хозяйству, а равно и среднему, авторы анкеты считают допустимой и безопасной (unbedenklich) задолженность в 40–70 % стоимости земли, – в среднем в 55 %. По отношению к мелкому хозяйству (размер которого они определяют в 4–7 ha при земледелии, в 2–4 ha при виноградарстве и посеве торговых растений) они находят, что «граница задолженности… не должна превышать 30 % оценки имения, если предполагать полное обеспечение правильной уплаты процентов и погашения долга» (S. 66, В. IV). В исследованных общинах (за исключением тех, где действует Anerbenrecht [87] , напр., Unadingen'a и Neukirch'a [88] ) процентуальная (к оценочной стоимости имения) задолженность правильно понижается от мелких хозяйств к крупным. Напр., в общине Dittwar [89] в хозяйствах до ¹/₄ гектара процент задолженности = 180,65 %; с 1–2 ha – 73,07 %; с 2–5 ha – 45,73 %; с 5–10 ha – 25,34 %; с 10–20 ha —3,02 % (S. 89–90 ibid.). Но одни цифры о высоте задолженности еще не все говорят, и авторы анкеты делают такое заключение:

87

Право, по которому имущество крестьянского двора переходит безраздельно к одному наследнику. Ред.

88

Унадингена и Нейкирха. Ред.

89

Дитвар. Ред.

«Предыдущие цифровые данные подтвердили, таким образом, очень распространенное мнение, что те владельцы крестьянских имений, которые стоят на границе (посредине) между поденщиками и средними крестьянами (в деревнях называют обыкновенно относящихся сюда сельских хозяев «средним сословием» – Mittelstand), находятся часто в более тяжелом положении, чем высшие и чем низшие (sic!) по размеру владения группы, – постольку, поскольку они, хорошо справляясь с умеренной задолженностью, при известной и не очень высокой границе задолженности, лишь с трудом могут исполнять свои обязательства, вследствие невозможности иметь регулярные сторонние заработки (поденщина и т. п.) и повышать посредством них свой доход…» Поденщики, «поскольку они имеют хоть сколько-нибудь регулярные сторонние заработки, находятся часто в существенно лучшем положении, чем принадлежащие к «среднему сословию», ибо, как показал расчет в очень многих случаях, сторонние заработки дают часто такие высокие чистые (т. е. денежные) доходы, чтобы дать возможность погашать даже высокие долги» (67 1. e.) [90] . И в конце концов авторы еще раз повторяют, что задолженность мелких крестьянских хозяйств по отношению к допустимой границе задолженности «отчасти не безопасна», и потому «особенно большая хозяйственная осторожность при покупке земли… необходима прежде всего именно мелкокрестьянскому и стоящему рядом с ним поденщицкому населению» (98). Вот он каков буржуазный советчик мелкого крестьянина! С одной стороны, он поддерживает в пролетариях и полупролетариях надежду – «если не в первом, то во втором поколении» купить землицы и получать с нее, при усердии и умеренности, громадный процент «чистой доходности»; с другой стороны, именно бедноте он рекомендует «особенно большую осторожность» при покупке земли, если нет «регулярных заработков», то есть если у господ капиталистов нет нужды в оседлых рабочих. И находятся «критические» простофили, которые принимают эту корыстную ложь и эти избитые пошлости за приговоры самой что ни на есть новейшей науки!

90

Мелкий крестьянин – справедливо говорят авторы анкеты – сравнительно мало продает на наличные деньги, а между тем нужда в деньгах у него особенно велика, и недостаток капитала делает для него всякий падеж, град и т. п. особенно чувствительным.

Приведенные нами детальные данные о крупных, средних и мелких крестьянах могли бы, казалось, даже г. В. Чернову сделать понятным, в чем именно состоит содержание той категории «мелкобуржуазности» в применении к крестьянину, которая внушает ему такой ужас. Капиталистическая эволюция настолько сблизила уже общий экономический строй не только западноевропейских государств по сравнению друг с другом, но и России по сравнению с Западом, что основные черты экономики крестьянского хозяйства в Германии оказываются те же, что и в России. Только тот процесс разложения крестьянства, который был подробно доказан русской марксистской литературой, в России находится на одной из начальных стадий развития, – там он не отлился еще в более или менее законченные формы, не выделил, напр., особый и для всех сразу видный и ясный тип крупных крестьян (Grossbauer'ов), там массовая экспроприация и вымирание громадной части крестьянства слишком еще заслоняют «первые шаги» нашей крестьянской буржуазии. На Западе этот процесс, начавшийся еще до отмены крепостного права (ср. Kautsky, «Agrarfrage», S. 27), привел уже давно, с одной стороны, к уничтожению сословной грани между крестьянским и «частновладельческим» (по-нашему) хозяйством, а с другой стороны, к образованию довольно уже оформившегося класса сельскохозяйственных наемных рабочих [91] . Но было бы глубокой ошибкой думать, что этот процесс, – раз были выработаны более или менее определенные формы новых типов сельского населения, – приостановился. Напротив, процесс этот неуклонно идет вперед, идет, разумеется, то более, то менее быстро в зависимости от массы различных обстоятельств, принимая самые разнообразные формы, смотря по различию агрономических условий и т. д. Пролетаризация крестьянства продолжается, – это мы покажем ниже на массовых данных немецкой статистики, да это ясно видно и из приведенных выше данных о мелком крестьянстве. Один уже факт растущего бегства не только сельских рабочих, но и крестьян из деревень в города наглядно свидетельствует о росте пролетаризации. Но бегству крестьянина в город неизбежно предшествует его разорение. А разорению предшествует отчаянная борьба за свою экономическую самостоятельность. И вот эту-то борьбу рельефно показывают данные об употреблении наемного труда, о размерах «чистых доходов», о величине потребления у крестьян различных типов. Главное средство борьбы – «железное прилежание» и бережливость, бережливость: «не так норовим, чтобы в рот, как чтобы в карман». Неизбежный результат борьбы: выделение меньшинства зажиточных, состоятельных хозяев (и большей частью ничтожного меньшинства, – именно во всех случаях, когда нет каких-нибудь особо благоприятных условий, вроде близости столицы, проведения железной дороги, открытия какой-нибудь новой доходной отрасли торгового земледелия и т. п.) – и все большее нищание большинства, губящего хроническим голоданием и непомерным трудом силы работника, ухудшающего качество и земли, и скота. Неизбежный результат борьбы: образование меньшинства капиталистических, основанных на наемном труде, хозяйств и растущая необходимость для большинства искать «сторонних заработков», т. е. превращаться в промышленных и земледельческих наемных рабочих. Данные о наемном труде яснее ясного показывают внутреннюю, неотвратимую при современном общественном строе, имманентную тенденцию всякого мелкого производителя превратиться в мелкого капиталиста.

91

«Крестьянство, – пишет г. Булгаков про Францию XIX века, – распалось на две, уже резко различные между собою, части: пролетариат и мелких собственников» (II, 176). Напрасно только воображает автор, что «распадение» на этом закончилось: оно представляет из себя безостановочно идущий процесс.

Мы вполне понимаем, почему буржуазные экономисты, с одной стороны, и всякого рода оппортунисты, с другой, чураются и не могут не чураться этой стороны дела. Разложение крестьянства показывает нам самые глубокие противоречия капитализма в самом процессе их возникновения и дальнейшего роста; полная оценка этих противоречий неизбежно ведет к признанию безысходности и безнадежности положения мелкого крестьянства (безнадежности – вне революционной борьбы пролетариата против всего капиталистического строя). Неудивительно, что именно эти, самые глубокие и самые неразвитые, противоречия замалчиваются: пытаются обойти тот факт непосильного труда и недостаточного потребления мелких крестьян, отрицать который могут только недобросовестные или невежественные люди; оставляют в тени вопрос

о наемных рабочих у крестьянской буржуазии, о наемной работе крестьянской бедноты. Напр., г. Булгаков представил целый «опыт теории аграрного развития», обойдя красноречивым молчанием [92] оба последние вопроса! «Крестьянским хозяйством, – говорит он, – можно считать такое хозяйство, которое вполне или по преимуществу обходится трудом собственной крестьянской семьи; без чужого труда – соседской помощи или кратковременного найма – обходится редкое даже крестьянское хозяйство, но это не изменяет (ну, конечно!) его экономической физиономии» (I, 141). Герц – тот понаивнее и в самом начале своей книги оговаривается: «Под мелким или крестьянским хозяйством в дальнейшем изложении я буду все время понимать такое хозяйство, в котором работают лишь хозяин, его семья и не более 1–2 рабочих» (S. 6, русск. пер. 29). Когда дело касается найма «работничка», тогда наши Kleinb"urger'ы быстро забывают те самые «особенности» земледелия, с которыми они кстати и некстати носятся. В земледелии 1–2 рабочих, – даже если бы они работали только летом, – вовсе не мало. А главное не то, много это или мало, а то, что к найму рабочих прибегают именно наиболее зажиточные, состоятельные хозяева, «прогрессы» и «процветание» которых рыцари мещанства любят выставлять процветанием массы населения. А для придания более благовидного обоснования такой передержке эти рыцари величественно заявляют: «Крестьянин – такой же рабочий человек, как и пролетарий» (Булгаков, II, 288). И автор выражает удовольствие по поводу того, что «рабочие партии все более теряют свойственный им прежде (свойственный прежде!) крестьянофобствующий характер» (289). При этом «прежнем» воззрении, видите ли, «упускалось из виду, что крестьянская собственность не есть орудие эксплуатации, а условие приложения труда». Вот как пишется история! Мы, право, не можем воздержаться, чтобы не сказать: извращайте, господа, да знайте же меру! Ведь этот самый г. Булгаков написал двухтомное «исследование» в восемьсот страниц, переполненное «цитатами» (точность которых мы не раз уже показывали) из всех и всяческих анкет, описаний, монографий и т. п., но ни разу, буквально ни единого раза, он и не попытался даже рассмотреть, в каком отношении находятся крестьяне, собственность которых есть орудие эксплуатации, к крестьянам, собственность которых есть «просто» условие приложения труда. Ни единого раза он не привел систематических данных (имеющихся, как мы видели, и в цитированных им самим источниках) о том, каков тип хозяйства, уровень жизни и пр. у крестьян, нанимающих рабочих, у крестьян, не нанимающих и не нанимающихся, у крестьян, нанимающихся в рабочие. Мало того. Мы видели, как он ссылался в подтверждение «прогресса крестьянского хозяйства» {вообще крестьянского хозяйства!) на такие факты, которые относятся к гроссбауэрам, на такие отзывы, которые констатируют и прогресс одних и обнищание, пролетаризацию других. Он видит даже вообще «социальное оздоровление» (sic!) в образовании «крепких крестьянских хозяйств» (II, 138; ср. общий вывод на стр. 456), как будто бы крепкое крестьянское хозяйство не было синонимом буржуазного, предпринимательского крестьянского хозяйства! Его единственная попытка выпутаться из этой сети противоречий состоит в следующем, еще более запутанном, рассуждении: «Крестьянство, конечно, не представляет однородной массы; это было показано выше (вероятно, в рассуждении о такой незначительной детали, как промышленная наемная работа земледельцев?); здесь происходит постоянная борьба течений дифференцирующих и нивелирующих; но разве эти различия и даже противоположность отдельных интересов больше, чем между отдельными слоями рабочего класса, между городскими и сельскими рабочими, между обученным и необученным трудом, тред-юнионистами и стоящими вне профессиональной организации? Ведь только полное игнорирование этих различий в среде рабочего сословия (которые побуждают иных исследователей отличать от четвертого уже пятое сословие) и позволяло противопоставлять мнимооднородный рабочий класс разнородному крестьянству» (288). Какая замечательная глубина анализа! Различия между профессиями смешать с различиями между классами; различия бытовые смешать с различным положением классов во всем строе общественного производства, – как это наглядно иллюстрирует полную научную беспринципность модной «критики» [93] и ее практическую тенденцию стереть самое понятие «класса», устранить самую идею классовой борьбы. Сельский рабочий зарабатывает 50 коп. в день; хозяйственный мужичок, держащий поденщиков, – 1 рубль в день; заводский рабочий в столице – 2 рубля в день; мелкий хозяин провинциальной мастерской – 1¹/₂ рубля в день. Всякий сколько-нибудь сознательный рабочий без малейшего труда разберется в том, к каким классам принадлежат представители этих различных «слоев», каким направлением должна отличаться общественная деятельность этих «слоев». А для представителя университетской науки или для современного «критика» это – такая премудрость, которой они никак вместить не в состоянии.

92

Или не менее красноречивыми увертками вроде следующей: «… те многочисленные случаи соединения промышленности с земледелием, когда наемные промышленные рабочие обладают клочком земли…» представляют из себя «не более, как деталь (!?) в народнохозяйственном строе; видеть в этом новое проявление индустриализации земледелия, потери им самостоятельности развития, пока нет (??) никаких оснований, – явление это имеет слишком незначительные размеры (в Германии, напр., на долю промышленников приходится всего 4,09 % сельскохозяйственной площади)» (sic! – II, 254–255). Во-первых, ничтожная доля земли у сотен тысяч рабочих указывает не на то, что это «явление имеет незначительные размеры», а на принижение и пролетаризацию мелкого земледельца капитализмом. Ведь все земледельцы с количеством земли менее 2 ha (хотя число их громадно: 3,2 миллиона из 5,5 млн., т. е. 58,2 %, почти три пятых всего числа) владеют «всего» 5,6 % сельскохозяйственной площади! Не выведет ли отсюда остроумный г. Булгаков, что все «явление» мелкого землевладения и земледелия есть вообще «деталь» и «имеет слишком незначительные размеры»?? Из 5,5 млн. германских земледельцев – 791 тыс., т. е. 14,4 %, – наемные промышленные рабочие, причем громадное большинство их владеет менее, чем 2 гектарами земли, именно 743 тыс., что составляет 22,9 % ко всему числу земледельцев, имеющих менее 2 ha. Во-вторых, г. Булгаков опять, по своему обыкновению, исказил цитируемую им статистику. По недосмотру, он взял с цитируемой им страницы германской анкеты («Stat. d. D. R.», 112 В., S. 49*) цифру земельной площади у самостоятельных промышленников-земледельцев. Несамостоятельные же промышленники-земледельцы (т. е. промышленные наемные рабочие) имеют всего 1,84 % сельскохозяйственной площади. У 791 тыс. наемных рабочих – 1,84 % площади, у 25 тысяч помещиков – 24 % площади. Не правда ли, какая это незначительная «деталь»?

93

Напомним, что ссылка на мнимую однородность рабочего класса – ходячий довод Эд. Бернштейна и всех его сторонников. А насчет «дифференциации» еще г. Струве в «Критических заметках» глубокомысленно рассуждал: есть дифференциация, есть и нивелировка, для объективного исследователя это процессы равной важности (как для щедринского объективного историка было все равно – Изяслав Ярослава побил или Ярослав Изяслава){148}. Есть развитие денежного хозяйства, но есть и повороты к натуральному хозяйству. Есть развитие крупного фабричного производства, но есть и развитие капиталистической работы на дому (Булг., II, 88: «Hausindustrie (домашняя промышленность. Ред.)… еще не думает погибать в Германии»), «Объективный» ученый должен старательно собирать фактики, отмечать «с одной стороны» и «с другой стороны», «переходить (подобно гётевскому Вагнеру{149}) от книги к книге, от листа к листу», отнюдь не посягая на то, чтобы составить себе последовательные взгляды, выработать общее представление о всем процессе в его целом.

VIII. Общие данные немецкой сельскохозяйственной статистики за 1882 и 1895 годы. Вопрос о средних хозяйствах

Рассмотрев детальные данные о крестьянском хозяйстве, – особенно важные для нас потому, что именно в вопросах крестьянского хозяйства лежит центр тяжести современного аграрного вопроса, – мы перейдем теперь к общим данным немецкой сельскохозяйственной статистики и проверим связанные с этими данными выводы «критиков». Приводим вкратце главные результаты переписей 1882 и 1895 годов:

Три обстоятельства должны быть разобраны в связи с этой картиной изменений, различно толкуемой марксистами и «критиками»: рост числа самых мелких хозяйств, рост латифундий, т. е. хозяйств, имеющих 1000 и более гектаров и слитых в нашей краткой табличке со всеми хозяйствами, имеющими выше 100 гект., и, наконец, вызывающий всего более споров и всего более бросающийся в глаза факт роста среднекрестьянских (5–20 ha) хозяйств.

Рост числа самых мелких хозяйств указывает на громадный рост нищеты и пролетаризации, ибо подавляющее большинство владельцев менее, чем 2-х гектаров, не может просуществовать одним земледелием и живет заработками, т. е. работой по найму. Исключения есть, конечно; при специальных культурах, виноградарстве, огородном хозяйстве, посеве торгово-промышленных растений, подгородном хозяйстве вообще и т. п. возможен самостоятельный (иногда даже не мелкий) земледелец и при 1¹/₂ гектарах. Но в общей сумме 3-х миллионов хозяйств – это исключения совершенно незначительные. Что масса этих мелких «земледельцев» (составляющих почти ³/₅ всего числа хозяев) – наемные рабочие, это наглядно показывают данные германской статистики о главных профессиях земледельцев разных групп. Вот эти данные в сокращенном виде:

Мы видим отсюда, что из всего числа германских земледельцев только 45 %, т. е. меньше половины, представляют из себя самостоятельных земледельцев и по своему главному занятию. Да и из этих самостоятельных земледельцев пятая часть (20,1 %) имеет еще подсобные занятия. 17,5 % земледельцев по своему главному занятию – торговцы, промышленники, огородники и пр. («самостоятельные», т. е. занимающие положение хозяина, а не рабочего в соответствующем промысле). Почти треть (31,1 %) – наемные рабочие («несамостоятельные» во всяких отраслях земледелия и промышленности). 6,4 % земледельцев заняты главным образом службой (военные, чиновники и пр.), свободными профессиями и т. д. Из числа же земледельцев, имеющих до 2 ha, половина – наемные рабочие; «самостоятельных» земледельцев среди этих 3,2 миллионов «хозяев» – небольшое меньшинство, всего 17,4 % всего числа. Да и из этих 17-ти процентов четвертая часть (26,1 %) имеют подсобные занятия, т. е. являются наемными же рабочими по своему не главному (как вышеуказанные 50,3 %), а подсобному занятию. Даже из числа земледельцев с 2–5 ha только немногим больше половины (546 тыс. из 1016 тыс.) представляют из себя самостоятельных земледельцев без всякого подсобного занятия.

Отсюда видно, до какой степени поразительно неверно изображает дело г. Булгаков, когда он, утверждая (и притом, как было уже показано, ошибочно) увеличение общей суммы лиц, действительно занятых земледелием, объясняет это «ростом самостоятельных хозяйств, – как мы уже знаем, прежде всего среднекрестьянских на счет крупных» (II, 133). Если доля числа среднекрестьянских хозяйств в общем числе хозяйств увеличилась всего более (с 17,6 % до 18 %, т. е. +0,4 %), то это еще нисколько не значит, чтобы рост сельского населения объяснялся прежде всего ростом средне-крестьянских хозяйств. Для ответа на вопрос о том, какие разряды внесли наибольшую прибавку в общую прибавку числа хозяев, мы имеем прямые и не допускающие двух толкований данные: все число хозяйств увеличилось на 282 тысячи, в том числе число хозяйств, имеющих до 2 ha, увеличилось на 174 тысячи. Следовательно, рост сельского населения (если он наблюдается и поскольку он наблюдается) объясняется ростом именно несамостоятельных хозяйств (ибо хозяйства с землей до 2 ha в массе своей не самостоятельны). Увеличение падает больше всего на парцелльные хозяйства, рост которых означает рост пролетаризации. Даже увеличение (на 35 тысяч) числа хозяйств с 2–5 ha мы не имеем права всецело поставить в счет росту самостоятельных хозяйств, ибо и из этих хозяев только 546 тыс. из 1016 тыс. – самостоятельные земледельцы без подсобного заработка.