Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки.
Шрифт:
Три чистых домика. Огороженные стеной, они делают остров похожим на крепость. Посредине маяк — кованая металлическая башня высотой в двадцать два метра. Литая доска на башне: «Маяк Колка. 1884 год». И памятка для живущих на острове: «Помни, башня маяка — неповторимое, монументальное сооружение. Оберегай всеми силами от разрушений».
Этот наказ, видно по всему, неукоснительно соблюдается. Ни соринки во дворе у домов, ни соринки на гулкой винтовой лестнице внутри башни. И ни с чем не сравнимая, сверкающая чистота башенного фонаря. Когда нет огня, кажется, глядишь в огромный
Этот огонь далеко видно. Вот там, по горизонту, виднеются россыпи света — корабли идут в Ленинград, Ригу, Таллин. Ни один из них не приблизится к маяку. Огромная лампа сигналит: тут мели, тут мели… Маяк обречен на постоянное одиночество. Только заблудившийся рыбак на малой посудине может прийти на огонь, да еще птицы осенью летят на маяк и бьются о башню… Иногда приплывают полежать на теплых камнях тюлени. Две дикие утки плавают сейчас у камней.
— Вот там при тихой воде видно: лежит на дне затонувший неизвестно когда деревянный парусник…
Смотритель маяка Алексей Сопронюк ведет нас по домикам.
— Это жилье. Это радиорубка. Тут — дизельные моторы. Светом на маяке управляет «электронный хозяин». А в туман бьем в этот колокол. Как живем?.. Несем службу, ловим угрей, занимаемся фотографией, читаем, зимой обкалываем лед, в конце недели ждем смену…
Дежурят на маяке трое. Каждые семь дней с берега приплывает новая тройка.
— Осенью 63-го четыре недели ждали. Какая там смена! Даже харчи нельзя было сбросить. Тридцать два дня штормило. Остров сделался, как сосулька. Все съели. Дело шло к сапогам. Наконец вертолет кинул мешки с едой…
В полночь я попрощался с ребятами на маяке. А через день мы низко пролетали нал Колкой.
Попытались посадить вертолет, но на острове не нашлось даже пятачка свободного места.
…Недавно, уже в Москве, я получил письмо. «Видел ваши снимки по телевидению. Маяк Колка! В конце войны я был высажен с боевого корабля на остров с задачей: зажечь маяк и обеспечить прохождение кораблей. На маяке находился один в течение месяца. Задачу выполнил. Петр Сухопаров».
Вот такой он, самый маленький из всех обитаемых островов.
Снимок сделан с помощью военных летчиков. Пилот — В. Борзый.
Фото автора. 11 ноября 1966 г.
Отцовский суд
Три года из блокнота в блокнот я переписываю пометку: «В деревне Каробатово Пермской области живет лесник-охотник. На втором году войны убил в лесу сына-дезертира. Повидать непременно».
Оказавшись в Пермской области, я стал разыскивать Каробатово. Надо было лететь самолетом, потом идти маленьким речным пароходом, ехать попутным лесовозным грузовиком и
Я увидел деревню осенним вечером. Пять огней светилось в лесу. Оказалось потом: пять домов всего-то в деревне. Постучался в крайний домишко, окруженный высокими черными елями. Забрехала в темноте собака. Покашливая, кто-то стал спускаться скрипучей лестницей с верхней пристройки.
— Федор Василии Орлов тут проживает?..
— Тут не тут — заходи. Гостю рады будем.
Керосиновая лампа осветила бревенчатые стены с пучками травы, связками лука и сушеных грибов. На низких окнах — цветы в березовых туесах. Четыре кошки играют на полу со старым валенком. Из-за дощатой крашеной перегородки вышла благообразная старушка, сказала «здравствуйте» и опять принялась греметь ухватами около печки.
Хозяин гостю не удивился. Достал с печи пару теплых портянок из войлока. Пока я менял обувку, хозяин принес на стол чугунок горячей картошки и тарелку с грибами. Голова у хозяина, когда ходит, почти упирается в потолок.
А когда сел — на низкую лавку, — горбатая тень заняла почти всю стену, где висят рамки, по-деревенски набитые фотографиями.
— Дети?
— Дети… — Вздыхает старик и начинает закуривать.
Решаю о сыне разговора не заводить. Скажет сам — хорошо. Не скажет — поговорим о лесных делах, об охоте.
— Дети… Жизня — как колесо с горы. Кажется, и сам вчера молодой был. А вот уже вялость в ногах получается. Да уже и дети начали стареть…
За вечер я понемногу узнаю стариковскую жизнь. Она начиналась тут, в пермских лесах.
И закончится тоже, наверное, тут — в деревне с пятью дворами, стогами сена и кладбищем за крайней избой. «Я ровесник этому лесу. Ему, по кольцам считать, — за семьдесят. И меня вывезло на половину восьмого десятка. Все думаю, думаю. Лес будет стоять, а человек уходить должен. Бога, я тоже определил, нету. А что же есть?..» В Первую мировую войну старик был разведчиком. Имеет «Георгия». В последнюю войну делал для фронта лыжи. Вся жизнь — в лесу. Менялись только избы кордонов, а должность была постоянная — лесной обходчик. И потому лес во все стороны хожен и перехожей и знаком, «все равно, что эта изба».
Старик еще исправно стреляет. Поговорив о рябчиках и глухарях, решаем утром пойти на охоту. Отбираем патроны, выкладываем на видное место все, что следует не забыть, и тушим лампу. В окне проступают черные ветки, около печки ложатся синие пятна лунного света. Глухо брешет за стенкой собака.
— Зверь, что ли?
— Может, и зверь. А может, от дури разгавкалась. Медведь, случается, близко подходит…
Долго не засыпаю. Лунный квадрат переходит на печку, потом на стену, где висят застекленные рамки. Смутно различаются лица. Девочка. Парень с велосипедом. Парень в морском картузе. Семья: мать с отцом посредине на табуретках, а сзади стоят пятеро босых ребятишек.