Полное собрание сочинений
Шрифт:
Аня говорила страстно, увлеченно. Ее глаза горели азартом.
– Ну, допустим. Допустим, мы сможем построить репликатор и наделаем кучу золотых червонцев. Дальше что? Как ты намереваешься превращать их в денежные знаки? Торговать ими на базаре? – снисходительным тоном спросил Калинич.
– Можешь на сей счет не беспокоиться – это я беру на себя. Ты только сделай, сделай! Главное, чтобы были империалы или другие ценности, а в этой финансовой кухне мы как-нибудь разберемся. Существуют скупочные пункты, ломбарды и банки, в конце концов. У меня есть знакомые, которые разбираются в таких делах и имеют соответствующий опыт. Заплатим – будь уверен, помогут. Итак, что скажешь, Леня?
Аня замерла в ожидании ответа, не отводя от Калинича азартного взгляда.
– А ты азартен, Парамоша! – со смехом сказал Калинич, прижимая ее к себе с намерением поцеловать.
Но Аня высвободилась из его объятий и затараторила, как
– Что ты все шутишь, притом так банально? А мне вот не до шуток! Это серьезное дело, Леня! Деньги – мощный инструмент для достижения цели в нашем обществе. И ключ ко многому. Так будем работать или нет? – не отставала она. – Говоришь, основная часть работ – это написание и отладка программ? Нам что, первый раз это делать? Я днем и ночью пахать буду! Это же путь к свободе и независимости, Ленечка! Я верю в тебя, я нисколько не сомневаюсь в том, что если ты построил систему телепортации, то репликатор тоже построишь! Я готова идти ва-банк и заложить под это дело все, что имею! Ну, так что, работаем? Да не молчи, не молчи только!
– Ты так страстно убеждаешь, что мне просто ничего другого не остается. Хотя – не скрою – до сего момента я жил в среде других идей. Теперь из этой среды мне предстоит выкарабкаться и окунуться в новую. Мне это нелегко. Очень даже нелегко. Я человек инертный. Но не беда – перестроюсь как-нибудь с Божьей помощью, – сказал Калинич, нежно гладя ее роскошные волосы, отливающие каким-то особым блеском.
– Не с Божьей, а с моей. Всем нелегко, – сказала она. – А чтобы тебе было легче это сделать, давай прямо сейчас наметим план наших действий.
Калинич посмотрел на часы.
– Уже поздно, Анечка. Давай спать – утро вечера мудренее.
Он попытался встать из-за стола, но Аня снова усадила его на место.
– Сейчас пойдем. Через полчаса, Леня. Сон от нас никуда не денется. Тем более, что завтра выходной. Я мигом. Только принесу бумагу и авторучку. Давай начнем прямо сейчас. Начать – это главное. Лиха беда начало!
Она взяла прабабушкин империал и побежала в комнату.
XXVII
Они отправились спать около трех ночи. Калинич умостился поудобнее и закрыл глаза в надежде, что вскоре придет сон. Но спать никак не хотелось. Перед глазами проплывали бумаги, планы, формулы, конструкции электронных блоков, золотые червонцы, туманные образы Ани, Лиды, сыновей, а также Бубрынёва, Чаплии и прочих коллег. Они делали ему какие-то предложения, укоряли его, в чем-то обвиняли, хвалили, высмеивали на разные лады. Калинич с ними спорил, возражал, ругался и порой то в чем-то соглашался, то от чего-то отказывался, злился, расстраивался, досадовал. Он ворочался, пытаясь устроиться поудобнее, но это у него никак не получалось. Иногда ему удавалось занять такое положение, в котором он вроде бы чувствовал себя комфортно, но через короткое время ему снова хотелось лечь иначе. И Калинич опять переворачивался.
– Леня, почему ты не спишь? – спросила Аня бодрым голосом.
– Не могу, – ответил Калинич, с готовностью поддерживая беседу. – Думаю о предстоящей напряженной работе. Прокручиваю в уме разные варианты. А ты почему?
– Пытаюсь представить себе, как мы с тобой будем устраивать наши дела, когда заработает твой репликатор.
Аня придвинулась к нему поближе.
– Мы купим какое-нибудь солидное здание, желательно в центре города, отремонтируем его, устроим там тебе и мне по кабинету, а еще лаборатории, мастерские, конференц-зал. Ты пригласишь к себе на работу классных специалистов. Думаю о том, как побыстрее завершить задуманное, – мечтала она вслух.
– Э-хе-хе… мечты-мечты, где ваша сладость… – полушутя сказал Леонид Палыч. – Анюта, тут есть еще одно «но». Подумай, ведь если пустить в оборот средства, полученные с помощью репликатора, нами не могут не заинтересоваться налоговые службы. Любые доходы, тем более столь значительные, должны облагаться налогами. Иначе – это уже криминал.
– Заплатим, если надо будет. Наймем специалистов, юристов, адвокатов, бухгалтеров. Были бы только денежки, – оптимистично сказала Аня. – Тогда, я думаю, и Лида твоя, наконец, угомонится. Перестанет тебя третировать.
– Кстати, о Лиде. Хватит бы уже нам прятаться от нее да от людей. Пора, наконец, мне официально развестись с Лидой и переехать к тебе, чтобы юридически оформить наши с тобой отношения.
Аня прижалась к нему еще теснее и, как и раньше, ответила отказом на предложение Калинича:
– Леня, да зачем это нужно? Скандалы, слезы, упреки и еще Бог знает какие действия с ее стороны. Что, собственно, тебя не устраивает в наших нынешних отношениях?
Калинич обнял ее и нежно поцеловал. Ее тело, еще не утратившее упругости, было чуточку прохладнее, чем его, и он ощущал от этого особое блаженство, когда привлекал ее к себе. Он гладил ее по спине, по плечу, по шелковистым волосам, испытывая неповторимое наслаждение. Как он был бы счастлив, если бы они всегда были вместе! Он повернул к себе ее лицо, и она ласково улыбнулась.
– Анюта, дорогая, – заговорил он вполголоса, – наши нынешние отношения некоторые уже пытаются использовать для шантажа, для выставления в качестве причины семейных неурядиц и прочего. Кроме того, мне надоело придумывать дома всякие уловки. И, что самое главное, мне нужна твоя постоянная близость. А с некоторых пор нас еще объединяет и общая работа. Никак не пойму, почему ты так упорно противишься? Другие женщины в подобных случаях наоборот, требуют развода, хотят непременно узаконить близкие отношения. Странная ты, ей-Богу. Скандалы, слезы, упреки – это, конечно же, неизбежно. Но хирургических операций без боли не бывает. А развод – это своего рода хирургия. Боль терпеть неприятно. Согласен. Зато потом наступает облегчение.
В ответ Аня замотала головой и тихо прошептала:
– Нет-нет, я не хочу становиться твоей женой. Так время от времени я дарю себя тебе. А мне нравится делать тебе подарки, тем более – такие. Я вижу, что тебе они приятны. От этого я тоже чувствую себя счастливой. Но если ты на мне женишься, я стану твоей постоянной принадлежностью, твоей вещью, собственностью. И мне это не очень импонирует. Я тебе приемся, как черный хлеб, и лишусь счастья дарить тебе радость наших встреч. Кроме того, я так же, как и твоя Лида, насыщена недостатками, которые при постоянном общении неизбежно проявят себя, как подводные камни у тихого песчаного берега, и начнут тебя раздражать, что непременно приведет к отчуждению. А я так боюсь потерять тебя! К тому же, мне жалко твою Лиду…
Калинич перебил ее, не желая выслушивать дальнейшие возражения.
– Глупости, Анечка. Ты ж у меня такая умница, но сейчас городишь сущую чепуху. Когда человека любишь, то все его достоинства ставишь на первое место, а недостатки зарываешь поглубже или игнорируешь вовсе, не замечаешь их, и все. А просто так мириться с чьими-то недостатками – это так тяжело! Что же касается Лиды, то тут чувство жалости совершенно неуместно. Она и ее мудрейшие родители отравили всю мою молодость, перегадили мне, можно сказать, жизнь. Я только теперь, наконец, уразумел, что она никогда меня не любила. Никто из их распрекрасного семейства не видел во мне человека, не понимал, что все приобретения делаются со временем. У одних раньше, у других позже – в соответствии с индивидуальными способностями. Все реальные цели рано или поздно достигаются, если трудиться как следует. Но они хотели, чтобы я сразу же после женитьбы «сорвал весь банк»: обеспечил Лиду и квартирой, и дачей, и деньгами, и транспортным средством, и заграничными поездками, и всем, о чем только они помечтают. Как по щучьему велению. Это все равно, что родить ребенка и требовать, чтобы он сразу стал взрослым. От них я слышал только упреки, подковырки, презрительные насмешки, издевательские словечки. Это травмировало меня до глубины души, из-за этого я постоянно пребывал в состоянии стресса. И это несмотря на то, что рос я по работе тогда довольно-таки быстро. Ныне покойный академик Шилянский Кузьма Кондратьевич относился ко мне с симпатией и считал меня перспективным молодым ученым. Он помог мне получить жилье в тридцать два года, что они также восприняли с насмешкой – мол, слишком поздно. И моя зарплата кандидата наук казалась им слишком маленькой. Они наседали на меня, с тем чтобы я ушел из науки «туда, где платят нормальные деньги». Тесть даже предлагал устроить меня могильщиком для того, чтобы я сначала «зашиб там нормальную деньгу?», а потом шел «в свою науку или куда там еще». Лида вела себя соответственно. Было бы впору развестись, но дети… Потом, когда у нас уже было жилье, обстановка, машина, гараж и дача, они требовали, чтобы я сидел около жены, мыл полы, вытирал пыль, ремонтировал квартиру, копался в земле на даче, возился в гараже с автомобилем и так далее. При этом они хотели, чтобы я еще и где-нибудь подрабатывал. Особенно во время отпуска. Даже находили мне какие-то левые работы. «Халтуры», как любил выражаться ныне покойный тесть. Своими куриными мозгами они не в состоянии были понять, что работу нужно любить… Но у меня на уме всегда была только моя наука. В результате они и детей наших воспитали в отношении ко мне как к полному ничтожеству. Если бы была возможность, я предостерег бы всех холостых мужчин от упрямых и соблазнительных женщин. На что же ты хочешь меня обречь на весь остаток жизни? Я им не жертвенное животное, чтобы позволить положить себя на алтарь. Пойми, когда я встретил тебя, которая с первого взгляда разглядела во мне то, чего они так до сих пор и не увидели, я впервые почувствовал себя полноценным человеком. Уже только за то, что ты уважаешь во мне человека, тем более веришь в меня как в ученого, поддерживаешь в трудную минуту, вдохновляешь и побуждаешь к деятельности, я готов априори мириться со всеми твоими недостатками…