Только кухню мою вспоминаюА больше и ничегоБольшая была и простаяМолока в ней хлеба полноТёмная правда немногоТесная течёт с потолкаНо зато как садишься кушатьПриятно движется рукаГости когда приходилиЧаще в зимние вечераТо чаи мы на кухне пилиИз маленьких чашек. Жара…А жена моя там стиралаОколо года прошлоВсё кухни мне было малоУшла она как в стеклоСейчас нет этой кухниПётр Петрович приходит ко мнеСидит в бороде насуплен«Нет – говорит – кухни твоей»
Из сборника «Некоторые стихотворения»
(архив Александра Жолковского)
«Фердинанда
сплошь любили…»
Фердинанда сплошь любилиОн красавицам был вровеньИ ценили его до могилыА уж после и не ценилиИ все его нести не захотелиТолько те кто его не любилиПосмотреть на то захотелиИм и пришлось нести его
«На горелке стоял чайник Филлипова…»
На горелке стоял чайник Филлиповакастрюля с картошкой ВаренцовойКастрюля с борщом стояла Ревенкои кастрюля белая маленькаяс манною кашей для ребёнка ДовгеллоНа верёвке простыня рябелаИз кухни была дверь в комнату ПрожектёроваКоторый сидел за столомлбиные мышцы напрягшиВот первый прожект кладёт на бумагу рука
«Всё было всё теребилось рукою…»
Всё было всё теребилось рукоюГде же теперь же милые вещи теИ почему они заменились другимиМожно всё перепутать в темнотеРечь идёт о новых жильцахна моей на её квартиреРучки дверные даже сменили ониТам где я вешалБессменно пальто своё четыре годаТам у них пальма серая вся замерлаПрийдя вчера это всё я обнаружилМножество также мелких вещей иныхЯ пытался кричать «Где у вас суп с тарелкамиТам стояла кроватьИ она на ней видела сны!»Но куда там… мне сразу закрыли ротИ выгнали силою двух мужчин на лестницуАх! Они там едят свой негодный парующий суп!У неё там стояла кровать!Там наша кровать стояла!
«Красивый брат кирпичный дом…»
Красивый брат кирпичный домСтоял наднад глухим прудомИ не двигалась водаего наверно никогдаЖил некий дед и был он старВ костюме белом в ночь ходилИ каждодневно грустный внукВ поля горячие пошёлБыла старинная женаинтеллигентная онаи на скамейке всё сиделаи в книги длинные смотрелаБлестел средь ночи высший светИ на террасе внук и дедСидели в креслах грандиозныхВ беседах страшных и нервозныхВнизу сапожник проходилНосивший имя КлараИ что-то в сумке приносилИ следовал за нимиОни вели его к прудуНе говоря ни словаИ филин ухал не к добруИ время полвторогоКрасивый брат кирпичный домСтоял над высохшим прудомИ не сдвигалася водаего наверно никогда
«И всегда на большом пространстве…»
И всегда на большом пространствеОсенью бегает солнцеВсе кухни залиты светомИ всё в мире недолговечноУтром постель твоя плачетОна требует она умираетСкорый дождь всех убиваетИ любой шляпу надеваетЯ помню как по дорогеБегут собака и бумагаА их догоняет грустныйАляповатый Антон Петрович
«Граммофон играет у Петровых…»
Граммофон играет у ПетровыхПлачет и терзает он меняЯ сижу средь кресла на балконеСвою юность хороняБоже я бывал тут лет в шестнадцатьТанцевал… впервые полюбили опять сижу я у ПетровыхПотеряв фактически себяМилые коричневые стеныБибльотека ихнего прадедаТёмные ветвящиеся рукиИхнего отца среди столаКончил бал. Вернулся. Сел. ЗаплакалВот и всё чем этот свет манилВот
тебе Париж и город НиццаВот тебе и море и корабльА Петровы понимают чуткоЭто состояние моёОтошли. Когда же стало жуткоПодошёл отец их закурилСёстры! Я привез в подарокЛишь географическую картуИ одну засушенную птицуи её размеры черезмерныДлинно я сижу и едет в пальцахСтиранная сотню раз обшивкаВашего потомственного креслаВпитывает тёмную слезу!
«Когда бренчат часы в тёплой комнате Зои…»
Когда бренчат часы в тёплой комнате ЗоиИ Зоя сидит на ковре гола веселаИ пьёт в одиночестве шипящие настоиИз бокалов душистых цветного стеклаТо часы бренчат то Зоя встаёти по тёплой комнате тянет телото и дело мелькает Зоин белый зади жирком заложённые ноги смелоИ привлекательных две груди большихВисят подобно козьим таким же предметамПухлое одеяло пунцовое сохраняет ещёОчертания Зоиных нежных и круглых ветокТут Зоино пастбище – Зоин лужокОхрана его – толстые двериСиеминутная Зоина жизнь – поясокВдруг одела и в зеркало смеётся боками вертитНаправляется к туалетному очагуСидит и моча журча вытекаетОна же заглядывает тудаОт проснувшейся страсти тихо вздыхает
Евгения
Последнюю слезу и ветвь и червь. кору и белую косынкуДвижений долгий стон такой томительныйУвидел от Евгении вечерних чувств посылкуТакой изогнутый был стан и длительный!Ворсистые листы под действием дождя запахлиЕщё садовый стол хранил кусочки влагиА белые чулки так медленно менялиИ положение своё передо мной дрожалиНе мог коснуться чтоб не отойтиЕё волнистые после дождя движения!Она сама мне доставала грудь уже своюДвиженьем рабским боковым – Евгения!И я стал рвать — собака идиотЧтобы добраться к ляжкам — привлекали жировые отложения…Весь в складках предо мной лежал живот…и волосы там грубые росли – ЕвгенияЯ взял руками толстую обвилещё чулка хранившую пожатиея ляжку твою жирную – проклятие…В бездонную траву легли мы мне роскошествоЯ лазаю в тебе под ног твоих мостомПод мышку нос сую и нюхаю супружество…
«Вот идёт дорожкой сада…»
Вот идёт дорожкой садастарый баловники ему служанка радаи мальчишкин крикВсе к нему спешат толпоюшляпу принимаютТащит вся семья пальто ина диван сажают
«Тихо и славно сижу…»
Тихо и славно сижуМысль в голове возникаяДвижется к дому родныхВ нём и светло и теплоТолько мне злобен поройДом этот. Вижу в нём признакжизни прожитой отцомА для чего для чего?Служит неспешный законКниги там пыльные cветлыНет там никто не кричитЖалко не слышно там слёз
«Уж третий час…»
Уж третий часуже такой забвенный частакой застылый во единой позеНет уж на стуле лучше не сидетьВ постели загнаны и там повеселееСкорее сон с повязкою здоровойсменить на этот третий час багровыйНо здесь и птиц замешано гнездо…Ах ночью затрещали в стуле птицыМизерный звук! Как плачи ученицыкоторая с такой тоской…сидеть и жить ей в здании одной…Нет! Третий час – обман всего на светеи нет того что матерь жёна детиВсего глядит на Васзастылый времени ужасный доми тихо в нём и необычно в нёмСкорей в постельздоровую повязкунаденет сон так мягкою рукойА птиц гнездопомрёт в средине стулаО душный праздник сна —перемоги!чтобы душа уснула