Полное собрание стихотворений

Бальмонт Константин Дмитриевич

Саламандра

Меж брегов есть брег Скамандра, Что живет в умах века. Меж зверей есть саламандра, Что к бессмертию близка. Дивной силой мусикийской Вброшен в жизнь который год, Этот зверь в стране Индийской Ярким пламенем живет. Разожги костер златистый, Саламандру брось в него, — Меркнет вдруг восторг огнистый, Зверь живет, в костре – мертво. Так и ты, коль Дьявол черный В блеск любви введет свой лик, Вспыхнешь весь во лжи узорной, А любовь – погаснет вмиг.

Трава-костер

Есть трава – растет Возле тихих рек. И не каждый год Та трава цветет, А когда придет Человек. Рост ее – стрела, И красив узор. Та трава была Много раз светла, Снова расцвела, Как костер. И горит огонь Возле тихих рек. Мчится красный конь, Ржет, поет: Не тронь, Не хватай огонь, Человек. С ржаньем конь скакал, Убежал в простор. Ярко промелькал. Был расцветно-ал, Возле рек сверкал Цвет-костер. И светла была Влага тихих рек. В мире весть прошла, Что трава цвела: — Был здесь, в мире зла, Человек.

Бледные люди

Я людей повстречал на степи неоглядной, В беспредельном скитаньи своем, У костра, в час Луны предрассветно-прохладной, Нисходившей небесньм путем. Трепетанья костра горячо расцвечали Бледнолицых печальных людей, И рыдания флейт, в их напевной печали, Разносились по шири степей. Я спросил их, о чем эти звонкие стоны, И ответил один мне из них: «В наших песнях поют и скорбят миллионы, Миллионы существ нам родных». Как лунатик влеком междузвездным пространством, Я ушел, год промчался, как сон, Я ходил, и повторных шагов постоянством Снова был к их костру приведен. В час ночной, бледнолицые люди смотрели На рубин, возникавший с огнем, И, как прежде, рыдали и пели свирели, Ночь тревожа под Млечным путем. Начинала свирель, повторяла другая, Третья, сотая, тысячный бред, Точно пела и плакала бездна морская. Я спросил – и услышал ответ, «Вы всегда ли в степи? И всегда ли вы в горе?» И как будто бы хрустнула цепь: — «Мы Славяне, мы вечно тоскуем о Море, Потому так и любим мы степь». Как безумный, опять я ушел на расстанья, Как лунатик, закрывши глаза. Вновь пришел. Вновь костер. Вновь певучесть рыданья. Вечер. Молния. Алость. Гроза. Степь и небо в огне. Мир в раскатах и в гуле. «Смерть иль жизнь?» – я шепнул, как во сне. На меня бледнолицые только взглянули, — Лишь свирели ответили мне!

Ванда

Ванда, Ванда, Дева Польши, уж сведен с минувшим счет, Светлый призрак в глубь принявши, Висла медленно течет. Твой отец, о. Панна Влаги, был властитель Польши, Крак, Он убил смолою Змия. Подвиг тот случился так. Змей Вавель, в горе пещерной, извиваясь был в гнезде, Истреблял людей и нивы, изводил стада везде. Мудрый Крак, чтоб искушен был Змий Вавель, хититель злой, Начинил бычачьи шкуры липко-черною смолой. Близ пещеры, где чернела та змеиная нора, Встали чудища бычачьи, началась в горах игра. Змий Вавель бычачьи шкуры пастью жадною пожрал, И внутри воспламенился, и, безумствуя, сгорал. И сгорел, пробив ущелье. Спас свою отчизну Крак. Город Краков именитый есть лишь дней минувших знак. Дочь такого-то героя Ванда стройная была. Как была она надменна, как была она светла! Много витязей хотело Деву Польскую пленить, Мысль ничья ей не сумела золотую выткать нить. Ванда, в день когда раскрылся красоты ее цветок, На себя взглянула утром в протекающий поток. И сказала: «Разве может рядом с золотом быть мед? Нет достойного мужчины – Польской Панною владеть». И молва о светлоглазой прогремела там вдали, В край ее, из стран далеких, Алеманы подошли. Алеманский повелитель, пышнокудрый Ригогар, Красотою Ванды взятый, пленник был всевластных чар. И отправились к ней дважды, трижды к ней послы пришли, Но привета Ритогару в сердце Девы не нашли. Бранный клич тогда раздался, – нет добра, будь гений зла, Вся дружина Алеманов копья длинные взяла. Но, хоть длинны, не достали, но, хоть остры, нет копья, Ты была сполна красива, – Ванда, власть сполна твоя. Вся дружина Алеманов, Ванду видя пред собой, Пораженная как Солнцем, отступила, кончен бой. Кликнул вождь: «Да будет Ванда на земле и в сне морском! «Ванда в воздухе!» – воскликнув, поразил себя мечом. И свершилось чарованье, отошла звезда к звезде, Ванда всюду, звездность всюду, на земле и на воде. Устремившись в воды Вислы, Ванда там – в текучем сне, Светлый взор ее колдует Польским судьбам в глубине. Песня в воздухе над Вислой да не молкнет никогда, Как победный образ Ванды жив, пока течет вода.

Елена-краса

В некотором царстве, за тридевять земель, В тридесятом государстве – Ой звучи, моя свирель! — В очень-очень старом царстве жил могучий сильный Царь, Было это в оно время, было это вовсе встарь. У Царя, в том старом царстве, был Стрелец-молодец. У Стрельца у молодого был проворный конь, Как пойдет, так мир пройдет он из конца в конец, Погонись за ним, уйдет он от любых погонь. Раз Стрелец поехал в лес, чтобы потешить ретивое, Едет, видит он перо из Жар-Птицы золотое, На дороге ярко рдеет, золотой горит огонь, Хочет взять перо – вещает богатырский конь: «Не бери перо златое, а возьмешь – узнаешь горе». Призадумался Стрелец, Размышляет молодец, Ваять – не взять, уж больно ярко, будет яхонтом в уборе, Будет камнем самоцветным. Не послушался коня. Взял перо. Царю приносит светоносный знак Огня. «Ну, спасибо, – царь промолвил, – ты достал перо Жар-Птицы, Так достань мне и невесту по указу Птицы той, От Жар-Птицы ты разведай имя царственной девицы, Чтоб была вступить достойна в царский терем золотой! Не достанешь – вот мой меч, Голова скатится с плеч». Закручинился Стрелец, пошел к коню, темно во взоре. «Что, хозяин?» – «Так и так», мол. – «Видишь, правду я сказал: Не бери перо златое, а возьмешь – узнаешь горе. Ну, да что ж, поедем к краю, где всегда свод Неба ал. Там увидим мы Жар-Птицу, путь туда тебе скажу. Так и быть уж, эту службу молодому сослужу». Вот они приехали к садам неземным, Небо там сливается с Морем голубым, Небо там алеет невянущим огнем, Полночь ослепительна, в полночь там как днем. В должную минутку, где вечный цвет цветет, Конь заржал у Древа, копытом звонким бьет, С яблоками Древо алостью горит, Море зашумело. Кто-то к ним летит. Кто-то опустился, жар еще сильней, Вся игра зарделась всех живых камней. У Стрельца закрылись очи от Огня, И раздался голос, музыкой звеня. Где пропела песня? В сердце иль в саду? Ой свирель, не знаю! Дальше речь веду. Та песня пропела: «Есть путь для мечты. Скитанья мечты хороши. Кто хочет невесты для светлой души, Тот в мире ищи Красоты». Жар-Птица пропела: «Есть путь для мечты. Где Солнце восходит, горит полоса, Там Елена-Краса золотая коса. Та Царевна живет там, где Солнце встает, Там где вечной Весне сине Море поет». Тут окончился звук, прошумела гроза, И Стрелец мог раскрыть с облегченьем глаза: — Никого перед ним, ни над ним, Лишь бескрайность Воды, бирюза, бирюза, И рубиновый пламень над сном голубым. В путь, Стрелец. Кто Жар-Птицу услышал хоть раз, Тот уж темным не будет в пути ни на час, И найдет, как находятся клады в лесу, Ту царевну Елену-Красу. Вот поехал Стрелец, гладит гриву коня, Приезжает он к вечно-зеленым лугам, Он глядит на рождение вечного дня, И раскинул шатер-златомаковку там. Он расставил там яства и вина, и ждет. Вот по синему Морю Царевна плывет, На серебряной лодке, в пути голубом, Золотым она правит веслом. Увидала она златоверхий шатер, Златомаковкой нежный пленяется взор, Подплыла, и как Солнце стоит пред Стрельцом, Обольщается тот несказанным лицом. Стали есть, стали пить, стали пить, и она От заморского вдруг опьянела вина, Усмехнулась, заснула – и тотчас Стрелец На коня, едет с ней молодец. Вот приехал к Царю. Конь летел как стрела, А Елена-Краса все спала да спала. И во весь-то их путь, золотою косой Озарялась Земля, как грозой. Пробудилась Краса, далеко от лугов, Где всегда изумруд расцветать был готов, Изменилась в лице, ну рыдать, тосковать, Уговаривал Царь, невозможно унять. Царь задумал венчаться с Еленой-Красой, С той Еленой-Красой золотою косой. Но не хочет она, говорит среди слез, Чтобы тот, кто ее так далеко завез, К синю Морю поехал, где Камень большой, Подвенечный наряд там ее золотой. Подвенечный убор пусть достанет сперва, После, может быть, будут другие слова. Царь сейчас за Стрельцом, говорит: «Поезжай, Подвенечный наряд Красоты мне давай, Отыщи этот край – а иначе, вот меч, Коротка моя речь, голова твоя с плеч» Уж нс вовсе ль Стрельцу огорчаться пора? Вспомнил он: «Не бери золотого пера». Снова выручил конь: перед бездной морской Наступил на великого рака ногой, Тот сказал: «Не губи». Конь сказал: «Пощажу. Ты зато послужи». – «Честью я послужу» Диво-Рак закричал на простор весь морской, И такие же дива сползлися гурьбой, В глубине голубой из-под Камня они Чудо-платье исторгли, блеснули огни. И Стрелец-молодец подвенечный убор Пред Красой положил, но великий упор Тут явила она, и велит наконец, Чтоб в горячей воде искупался Стрелец. Закипает котел Вот беда так беда. Брызги бьют. Говорит, закипая, вода Коль добра ты искал, вот настало добро. Ты бери не бери золотое перо. Испугался Стрелец, прибегает к коню, Добрый конь-чародей заклинает огню Не губить молодца, молодого Стрельца, Лишь его обновить красотою лица. Вот в горячей воде искупался Стрелец, Вышел он невредим, вдвое стал молодец, Что ни в сказке сказать, ни пером написать. Тут и Царь, чтобы старость свою развязать, Прямо в жаркий котел. Ты желай своего, Не чужого Погиб Вся тут речь про него. А Елена-Краса золотая коса — Уж такая нашла на нее полоса — Захотела Стрельца, обвенчалась с Стрельцом, Мы о ней и о нем на свирели поем.

Северные

Мы поем о Скандинавах Точно, смелы Скандинавы. Много грабили, все к Югу шли они от белых льдов. И на Западе далеком свет нашли широкой славы, Предвосхитили Колумба за четыреста годов. Меж таких пределов разных, как глухое Заонежье И Атлантика с Винландом, светлый Киев и Царьград, Чайки Норги пролетели лабиринты побережья, И о викингах доныне волны моря говорят. Даже в эту современность, Скальд седой и величавый Опрокинул все оплоты мелкомыслящих людей, Показал, припомнив древность, что не меркнут Скандинавы, Башня Сольнеса надменна, Майя – в зареве страстей. Гордым воронам хваленье. Скандинавам память наша Вознесет охотно песню, светел Один, мощен Тор. Но да вспенится разгульно и еще другая чаша, В честь Славян, и в честь Перуна, знавших, знающих простор. Разметать чужие риги, растоптать чужие гумны Люди Севера умели, как и мы, пьянясь бедой Но пред ними ль будут падать – Тайновидец наш безумный, И кудесник Русской речи, Песнопевец наш златой! Прикоснувшись к Преступленью, мы раздвинули границы, Перебросив дерзновенье до истоков Божества. Мы в степях бежим как кони, мы в степях летим как птицы, Посягнувши, посягаем, знаем вещие слова. И любиться, целоваться кто умеет, как Ярило? В благородстве и в размахе превзошел ли кто Илью? Честь и слава Скандинавам! Да шумит в морях ветрило! Честь Славянам! Пью за Север, пью за Родину мою!

Живая вода

Богатыри родные, В вас светят небеса, В вас водные, степные, Лесные голоса. Вы детство укачали, Как зимняя метель Качает в снежной дали Загрезившую ель. Вы в отрочестве жили Как отсвет вечных сил, Как стебель давней были, Который тьму пробил. Вы юность обвенчали С нарядною мечтой, С глубинностью печали, С улыбкой золотой. Когда мечта хотела Быть в яркой зыби дней, Вы поглядели смело, Жар-птицу дали ей. Когда в затон мечтанья Вошла, как тень, печаль, Вы сделали страданье Прозрачным, как хрусталь. Мгновенья потонули, Но, жезл подъявши свой, Вы молодость вернули, И смех, с водой живой. И где сошлись дороги, Ваш образ – как звезда. Богатыри, вы боги, Вам жить и жить всегда.

Тени богов светлоглазых

Знак: изумруд

Если ехидна глядит на изумруд, слепнут у ней глаза.

Разэс, врач Арабский

Четверократность

Зорко глядит Световит, Из Арконы взирает он вдаль, В драгоценных камнях. Чаровническим светом горит Изумруд, хризолит, и карбункул, и горный хрусталь. На четыре конца мировых Зеленей, жизнь людей, Хризолитной мечтой во влюблениях искрись людских, И рубиновым, алым, червленым огнем, разгорайся, любись, Золотись, А печалиться станешь, так пусть и печаль, В глуби вольной твоей, В глубине, загадавших о многом, Славянских очей, Будет светлой, как горный хрусталь.

Славянское древо

Корнями гнездится глубоко, Вершиной восходит высоко, Зеленые ветви уводит в лазурно-широкую даль. Корнями гнездится глубоко в земле, Вершиной восходит к высокой скале, Зеленые ветви уводит широко в безмерную синюю даль. Корнями гнездится глубоко в земле, и в бессмертном подземном огне, Вершиной восходит высоко-высоко, теряясь светло в вышине, Изумрудные ветви в расцвете уводит в бирюзовую вольную даль. И знает веселье, И знает печаль. И от Моря до Моря раскинув свои ожерелья, Колыбельно поет над умом, и уводит мечтание в даль. Девически вспыхнет красивой калиной, На кладбище горькой зажжется рябиной, Взнесется упорно как дуб вековой. Качаясь и радуясь свисту метели, Растянется лапчатой зеленью ели, Сосной перемолвится с желтой совой. Осиною тонкой как дух затрепещет, Березой засветит, березой заблещет, Серебряной ивой заплачет листвой. Как тополь, как факел пахучий, восстанет, Как липа июльская ум затуманит, Шепнет звездоцветно в ночах как сирень. И яблонью цвет свой рассыплет по саду, И вишеньем ластится к детскому взгляду, Черемухой нежит душистую тень. Раскинет резьбу изумрудного клена, И долгою песней зеленого звона Чарует дремотную лень. В вешней роще, вдоль дорожки, Ходит легкий ветерок. На березе есть сережки, На беляне сладкий сок. На березе белоствольной. Бьются липкие листки Над рекой весенней, вольной Зыбко пляшут огоньки. Над рекою, в час разлива, Дух узывчивый бежит Ива, ива так красива, Тонким кружевом дрожит. Слышен голос ивы гибкой, Как русалочий напев, Как протяжность сказки зыбкой, Как улыбка водных дев: — Срежь одну из веток стройных, Освяти мечтой Апрель, И, как Лель, для беспокойных, Заиграй, запой в свирель. Не забудь, что возле Древа Есть кусты и есть цветки, В зыбь свирельного напева Все запутай огоньки, Все запутай, перепутай, Наш Славянский цвет воспой, Будь певучею минутой, Будь веснянкой голубой. И все растет зеленый звон, И сон в душе поет: — У нас в полях есть нежный лен, И люб-трава цветет. У нас есть папороть-цветок, И перелет-трава. Небесно-радостный намек, У нас есть синий василек, Вся нива им жива. Есть подорожник, есть дрема, Есть ландыш, первоцвет И нет цветов, где злость и тьма, И мандрагоры нет. Нет тяжких кактусов, агав, Цветов, глядящих как удав, Кошмаров естества. Но есть ромашек нежный свет, И сладких кашек есть расцвет, И есть плакун-трава. А наш пленительник долин, Светящий нежный наш жасмин, Не это ль красота? А сну подобные цветы, Что безымянны как мечты, И странны как мечта? А наших лилий водяных, Какой восторг заменит их? Не нужно ничего. И самых пышных орхидей Я не возьму за сеть стеблей Близ древа моего. Не все еще вымолвил голос свирели, Но лишь не забудем, что круглый нам год, От ивы к березе, от вишенья к ели, Зеленое Древо цветет. И туча протянется, с молнией, с громом, Как дьявольский омут, как ведьмовский сглаз, Но Древо есть терем, и этим хоромам Нет гибели, вечен их час. Свежительны бури, рожденье в них чуда, Колодец, криница, ковер-самолет. И вечно нам, вечно, как сон изумруда, Славянское Древо цветет.

Сварог

Небо, носящее имя Сварога, Небо, верховная степь голубая, Небо, родившее Солнце, Дажьбога, Как хорошо ты в ночах, засыпая. Искрятся звезды, судеб наших свечи, Камни горят, что всегда самоцветны, С душами ждут светозарности встречи, С душами могут ли быть безответны. Небо, носящее имя Сварога, Бездна верховная, глубь голубая, Каждую ночь мы стоим у порога, В час как уходит Дажьбог, засыпая. День в голубые отходит пустыни, День наш со свитой несчетных явлений, Свечи судеб засветились и ныне, Будем в безгласности ждать откровений. Небо, носящее имя Сварога, Звезды раскинулись к краю от краю, Сердце, как радостно чувствовать Бога, Сердце, ты мысль не обманешь, я знаю.