Полное собрание стихотворений

Бальмонт Константин Дмитриевич

Колос

Рек Атлант: «Пшеничный колос – дар Венеры, как пчела, С высоты Звезды Вечерней власть Звезды их принесла». Дар блистательной Венеры – нежный хлеб и желтый мед. И колосья золотятся, и в лугах пчела поет. В пышноцветной Атлантиде, меж садов и пирамид, Слышу я, пшеничный колос, там в веках, в веках шумит. Вижу я равнины Майи, и Халдейские поля, Ширь предгорий Мексиканских, Перу, дышит вся Земля. Там пшеничные колосья, тяжелея, смотрят вниз, Там агавы змейно светят, желтый светится маис. И они даны, быть может, нам небесной вышиной, Но ржаной, ржаной наш колос – достоверно он земной. Наш земной, и мой родной он, шелестящий в тишине, Между Северных селений без конца поющий мне. О Славянской нашей доле, что не красочна в веках, Но раздольна, и хрустальна в непочатых родниках. О Славянской нашей думе, что идет со дна души, И поет, как этот колос, в храме Воздуха, в тиши. В бесконечных, ровных, скорбных предрешениях судеб, Темных, да, как клад подземный, нужных нам, как черный хлеб. Нужных нам, как шелестящий колос, колос наш ржаной. Чтобы мир не расставался с тайной чарой, нам родной.

Лен

Странный сон мне ночью снился: будто всюду лен, Голубое всюду поле в синеве времен. Нежно-малые цветочки, каждый жив, один, Каждый, в малости, создатель мировых глубин. Все цветки глядят, и взор их – в стороне одной, И смущение и радость овладели мной. Вот проходит зыбь морская, зыбь морского сна, Здесь и там светло мелькает в Море белизна. Что-то будто бы хоронят и святят цветы, В посвященьи кто-то стонет, стелются холсты. Кто-то был, и изменился, и кого-то нет, Жизнь и смерть в цветочке каждом, и лазурный свет. Каждый, в малости, создатель голубого сна, Синей зыбью снова дышит, шепчет глубина. И безбрежно так и нежно всюду в мире лен, Голубое всюду поле в синеве времен.

Зарина

По-санскритски Тамара – Вода, Массагетская диво-царица Томирис есть Дочь Океана, А владычица Сакских степей есть Зарина, Заря, Что всегда Достоверна над зыбью тумана, Достоверною волей тверда, Хоть и нежно сияет, горя, Как сияют снега на вершинах, цветы, и каменья, и пена, Как сияла, сияет, и будет сиять, Лунный камень, Елена, Лунный Эллинский сон, и Троянский,

и наш, до скончания дней, Роковая печать Тех, кто в счастье влюблен, Тех, в ком Агни, Огонь, созиданье, светящийся, красочный сон, Тех, чьи мысли – безбрежность морей, Роковая печать Для поющей, для огненной, плещущей, думы предвечной моей.

Живая вода

Знак: Красный рубин

Карбункул, иначе красный рубин иначе лик или цвет огня, от Солнца имеет дар светить в темноте, и быть надлежащим оружием против отравы

Жан де ля Тай де Бондаруа

Волх

Мы Славяне – дети Волха, а отец его – Словен, Мы всегда как будто те же, но познали смысл измен. Прадед наш, Словен могучий, победительный был змей, Змейно стелется ковыль наш в неоглядности степей. Волх Всеславич, многоликий, оборачиваться мог, Волком рыскал, был он сокол, тур был красный, златорог. Солнцеликий, змеегибкий, бесомудрый, чародей, Он от женщины красивой нас родил, крылатых змей. Сам от женщины красивой и от змея был рожден, Так гласит об этом голос отдалившихся времен. Молода княжна гуляла, расцветал весенний сад, С камня змей скочил внезапно, изумрудный светит взгляд. Вьется лентой переливной, прикоснулся белых ног, Льнет к чулочику шелкову, бьет сафьянный башмачок. Белизну ноги ласкает, затуманил, опьянил И содвинулись недели, Волх рожден прекрасной был Сине Море сколебалось, пошатнулась глубина, С солнцем красным в Небе вместе закраснелася Луна. И от рыб по Морю тучи серебристые пошли, И летели птицы в Небе, словно дым стоял вдали Скрылись туры и олени за громадой синих гор, Зайцы, волки, и медведи все тревожатся с тех пор И протяжно на озерах кличет стая лебедей, Ибо Волх родился в мире, сокол, волк он, тур, и змей. Оттого в степи и в чащах зверь нам радость, не беда, И змеею наша песня длится, тянется всегда. Оттого и вещий Волхов именит среди стихий, Чародеем он зовется, вековой речной наш змий. И по суше, и по Морю, всюду в мире, далеко, Прозвучит в столетьях песня про богатого Садко.

Светогор и Муромец

Был древле Светогор, и Муромец могучий, Два наши, яркие в веках, богатыря Столетия прошли, и растянулись тучей, Но память их живет, но память их – заря, Забылся Светоюр А Муромец бродячий, Наехав, увидал красивую жену. Смущен был богатырь А тот, в мечте лежачей, — Умно ли, предал ум, оглядку волка, сну. Красивая жена, лебедка Светоюра, Сманила Муромца к восторгам огневым, И тот не избежал обмана и позора, Губами жадными прильнул к губам слепым Прогнувшись, Светогор узнал о вещи тайной, Он разорвал жену, и разметал в полях. А дерзкий Муромец стал побратим случайный, И дружно с тем другим он сеял в мире страх Плениться сумраком, – не диво нам Однако Что было, да уйдет с разливною водой. Сразивши полчища возлюблснников мрака, Приехали они к гробнице золотой Лег Светоюр в нее, была гробница впору. «Брат названный» сказал, «покрой меня» Покрыл. Примерил доски он к гробнице Светогору, И доски приросли А тот проговорил: — «Брат названный, открой» Но тайны есть в могилах, Каких не разгадать И приподнять досок Бессмертный Муромец, могучий, был не в силах. И доски стал рубить, но разрубить не мог Лишь он взмахнет мечом, – и обруч есть железный Лишь он взмахнет мечом – и обруч есть другой. О, богатырь Земли, еще есть мир надзвездный, Подземный приговор, и тайна тьмы морской! В гробнице снова зов «Брат названный, скорее Бери мой вещий меч, меч-кладенец возьми» Но силен богатырь, а меч еще сильнее, Не может он поднять, сравнялся он с людьми. «Брат названный, поди, тебе придам я силы». И дунул Светогор всем духом на Илью. Меч-кладенец подъят. Но цепки все могилы. Напрасно, Муромец, ты тратишь мощь свою. Ударит – обруч вновь, ударит – обруч твердый «Брат названный, приди, еще я силы дам». Но Муромец сказал «Довольно силы гордой. Не понесет Земля Довольно силы нам». «Когда бы ты припал», был голос из гробницы, Я мертвым духом бы повеял на тебя Ты лег бы подле спать» – Щебечут в мире птицы О, птицы, эту быль пропойте про себя!

Светогор

Поехал Светогор путем-дорогой длинной, Весь мир кругом сверкал загадкою картинной, И сила гордая была в его коне. Подумал богатырь «Что в мире равно мне?» Тут на пути его встречается прохожий. Идет поодаль он И смотрит Светогор: — Прохожий-то простой, и с виду непригожий, Да на ногу он скор, и конь пред ним не спор. Поедет богатырь скорей – не догоняет, Потише едет он – все так же тот идет Дивится Светогор, и как понять, не знает, Но видит – не догнать, хоть ехать целый год И богатырь зовет «Эй дивный человече, Попридержи себя на добром я коне, Но не догнать тебя». Не возбраняя встрече, Прохожий подождал – где был он, в стороне. С плеч снял свою суму, кладет на камень синий, На придорожную зеленую плиту. И молвил богагырь, с обычною гордыней, С усмешкой поглядев на эту нищету: — «Что у тебя в суме? Не камни ль самоцветный?» «А подыми с земли, тогда увидишь сам». Сума на взгляд мала, вид сверху неприветный, Коснулся богатырь – и воли нет рукам Не может шевельнуть. Обеими руками, Всей силой ухватил, и в землю он угряз Вдоль по лицу ею не пот, а кровь струями, Пред тем неведомым прохожим, полилась «Что у тебя в суме? Сильна моя отвага, Не занимать мне стать, суму же не поднять». И просто тот сказал: «В суме – земная тяга». «Каким же именем, скажи, тебя назвать?» «Микула Селянин». – «Поведай мне, Микула. Судьбину Божию как я смогу открыть? «Дорога прямиком, а где она свернула Налево, там коня во всю пускай ты прыть. От росстани свернешь там Северные Горы, Под Древним Деревом там кузница стоит. Там спросишь кузнеца Он знает приговоры». «Прощай». – «Прощай». И врозь. И новый путь лежит. Поехал Светоюр прямым путем, и влево На росстани свернул, во весь опор тут конь Пустился к Северным Горам, вот Чудо-Древо, Вот кузница, кузнец, поет цветной огонь. Два тонких волоса кует кузнец пред горном. Ты что куешь, кузнец?» – «Судьбину я кую. Кому быть в жизни с кем. Каким быть в мире зернам». «На ком жениться мне? Скажи судьбу мою». «Твоя невеста есть, она в Поморском царстве, В престольном городе, во гноище лежит». Услышав о своем предсказанном мытарстве, Смутился Светогор. И новый путь бежит. «Поеду я туда Убью свою невесту». Подумал Сделал так Уж далеко гора. Увидел он избу, когда приехал к месту Там девка в гноище, все тело – как кора Он яхонт положил на стол Взял меч свой вострый. В грудь белую ее мечом тем вострым бьет. И быстро едет прочь. Весь мир – как праздник пестрый. Прочь, струпья страшные. К иному путь ведет. Проснулась спавшая Разбита злая чара. Ниспала в гноище еловая кора. И смотрит девушка Пред ней, светлей пожара, Алеет яхонта цветистая игра. Принес тот камень ей богатства неисчетны, И множество у ней червленых кораблей. Кузнец меж тем кует Пути бесповоротны. Чарует красота. И слух идет о ней. Пришел и Светогор красавицу увидеть. И полюбил ее. Стал сватать за себя. Женились Кто б сказал, что можно ненавидеть — И через ненависть блаженным стать, любя. Как спать они легли, он видит рубчик белый. Он спрашивал, узнал, откуда тот рубец. О, Светогор, когда б не тот порыв твой смелый, Кто знает, был ли бы так счастлив твой конец!

Вольга

Закатилось красно Солнце, за морями спать легло, Закатилося, а в мире было вольно и светло. Рассадились часты звезды в светлом Небе, как цветы, Не пустили Ночь на Землю, не дозволя темноты. Звезды, звезды за звездами, и лучист у каждой лик. Уж и кто это на Небе возрастил такой цветник? Златоцветность, звездоцветность, что ни хочешь — все проси. В эту ночь Вольга родился на святой Руси. Тихо рос Вольга пресветлый до пяти годков. Дома больше быть не хочет, манит ширь лугов. Вот пошел, и Мать-Земля восколебалася, Со китов своих как будто содвигалася, Разбежалися все звери во лесах, Разлеталися все птицы в небесах, Все серебряные рыбы разметалися, В синем Море трепетали и плескалися А Вольга себе идет все да идет, В чужедальную сторонку путь ведет. Хочет хитростям он всяким обучаться, Хочет в разных языках укрепляться. На семь лет Вольга задался посмотреть широкий свет, А завлекся – на чужбине прожил все двенадцать лет. Обучался, обучился Что красиво? Жить в борьбе. Он харобрую дружину собирал себе. Тридцать сильных собирал он без единого, а сам Стал тридцатым, был и первым, и пустились по лесам. «Ой дружина, вы послушайте, что скажет атаман. Вейте петли вы шелковые, нам зверь в забаву дан, Становите вы веревочки в лесу среди ветвей, И ловите вы куниц, лисиц, и черных соболей» Как указано, так сделано, веревочки стоят, Только звери чуть завидят их, чуть тронут — и назад. По три дня и по три ночи ждали сильные зверей, Ничего не изловили, жди не жди среди ветвей. Тут Вольга оборотился, и косматым стал он львом, Соболей, куниц, лисиц он заворачивал кругом, Зайцев белых поскакучих, горностаев нагонял, В петли шелковы окружал их, гул в лесу и рев стоял. И опять Вольга промолвил «Что теперь скажу я вам: — Вы силки постановите в темном лесе по верхам. Лебедей, гусей ловите, заманите сверху ниц, Ясных соколов словите, да и малых пташек-птиц». Как он молвил, так и было, слово слушали его, За три дня и за три ночи не словили ничего. Тут Вольга оборотился, и в ветрах, в реке их струй, Он в подоблачьи помчался, птица вольная Науй. Заворачивал гусей он, лебедей, и соколов, Малых пташиц, всех запутал по верхам среди силков. И опять Вольга промолвил, возжелав иной игры: — «Дроворубные возьмите-ка теперь вы топоры, Вы суденышко дубовое постройте поскорей, Вы шелковые путевья навяжите похитрей, Выезжайте в сине Море, наловите рыбы мне, Много щук, белуг, и всяких, много рыбы в глубине». Как он молвил, так и было, застучал о дуб топор, И в путевьях во шелковых возникал мудрен узор. Выезжали в сине Море, много рыб во тьме его, За три дня и за три ночи не словили ничего. Тут Вольга оборотился, щукой стал, зубастый рот, Быстрым ходом их обходит, в верный угол их ведет. Заворачивал белугу, дорогого осетра, Рыб-плотиц, и рыбу-семгу. Будет, ладно, вверх пора. Тут-то в Киеве веселом пировал светло Вольга, Пировала с ним дружина, говорили про врага. Говорил Вольга пресветлый. «Широки у нас поля. Хлеб растет. Да замышляет против нас Турец-земля. Как бы нам про то проведать, что задумал-загадал Наш лихой давнишний ворог, этот царь Турец – Сантал? Если старого послать к ним, долго ждать, а спешен час, А середнего послать к ним, запоят вином как раз, Если ж малого послать к ним, заиграется он там, Только девушек увидит, не дождаться вести нам. Видно, надобно нам будет, чтоб пошел к ним сам Вольга, Посмотрел бы да послушал да почувствовал врага». Тут Вольга оборотился, малой пташкой полетел, Против самого оконца, пред царем Турецким сел. Речи тайные он слышит Говорит с царицей царь: — «Ай, царица, на Руси-то не растет трава как встарь, И цветы-то на Руси уж не по-прежнему цветут. Нет в живых Вольги, должно быть». – Говорит царица тут: «Ай, ты царь, Турец-Сантал мой, все как есть цветок цветет. На Руси трава густая все по-прежнему растет А спалось мне ночью, снилось, что с Восточной стороны Пташка малая несется, звонко кличет с вышины. А от Запада навстречу черный ворон к ней летит, Вот слетелись, вот столкнулись, ветер в крылья им свистит. В чистом поле бой зачался, пташка – малая на взгляд, Да побит ей черный ворон, перья по ветру летят». Царь Турец-Сантал подумал, и беседует с женой: — «Так я думаю, что скоро я на Русь пойду войной. На святой Руси возьму я ровно девять городов, Шубку выберу тебе я, погощу, и был таков». А Турецкая царица говорит царю в ответ: — «Городов не покоришь ты, не найдешь мне шубки, нет». Вскинул очи, осердился, забранился царь Сантал. «Ах, сновидица-колдунья!» И учить царицу стал. «Вот тебе! А на Руси мне ровно девять городов. Вот тебе! А шубка будет Погощу, и был таков». Тут Вольга оборотился, примечай не примечай, Только в горницу ружейну впрыгнул малый горностай, Все луки переломал он, зубом острым проточил, Тетивы все перервал он, прочь из горницы скочил. Серым волком обернулся, на конюший прыгнул двор, Перервал коням он глотки, прыг назад – и чрез забор. Обернулся малой пташкой, вот в подоблачьи летит, Свиснул, –

дома Светел Киев, он с дружиною сидит. «Он дружина, собирайся! И дрожит Турец-земля. На Руси чуть дышит ветер, тихо колос шевеля. И склонилися пред силой молодецкою Царь-Сантал с своей царицею Турецкою. Проблистали и упали сабли вострые, Развернулись чудо-шали ярко-пестрые, И ковры перед дружиною узорные, Растерял пред пташкой ворон перья черные. И гуляет, и смеется вольный, светлый наш Вольга, Он уж знает, как коснуться, как почувствовать врага.

Поток

Засветились цветы в серебристой росе, Там в глуши, возле заводей, в древних лесах. Замечтался Поток о безвестной красе, На пиру он застыл в непонятных мечтах. Ласков Князь говорит «Службу мне сослужи». Вопрошает Поток «Что исполнить? Скажи». «К Морю синему ты поезжай поскорей, И на тихие заводи, к далям озер, Настреляй мне побольше гусей, лебедей». Путь бежит. Лес поет Гул вершинный – как хор. Белый конь проскакал, было вольно кругом, В чистом поле пронесся лишь дым столбом. И у синею Моря, далеко, Поток. И у заводей он Мир богат Мир широк. Слышит витязь волну, шелест, вздох камышей. Настрелял он довольно гусей, лебедей. Вдруг на заводи он увидал Лебедь Белую, словно видение сна, Чрез перо вся была золотая она, На головушке жемчуг блистал. Вот Поток натянул свой упругий лук, И завыли рога, и запел этот звук, И уж вот полетит без ошибки стрела, — Лебедь Белая нежною речью рекла: «Ты помедли, Поток Ты меня не стреляй Я тебе пригожусь. Примечай». Выходила она на крутой бережок, Видит светлую красную Деву Поток И в великой тиши, слыша сердце свое, Во сырую он землю втыкает копье, И за остро копье привязавши коня, Он целует девицу, исполнен огня «Ах, Алена душа, Лиховидьевна свет, Этих уст что милей? Ничего краше нет» Тут Алена была для Потока жена, И уж больно его улещала она — «Хоть на мне ты и женишься нынче. Поток, Пусть такой мы на нас налагаем зарок, Чтобы кто из нас прежде другого умрет, Тот второй – в гроб – живой вместе с мертвым пойдет». Обещался Поток, и сказал. «Ввечеру Будь во Киеве, в церковь тебя я беру Обвенчаюсь с тобой». Поскакал на коне. И не видел, как быстро над ним, в вышине, Крылья белые, даль рассекая, горят, Лебедь Белая быстро летит в Киев град. Витязь в городе Улицей светлой идет. У окошка Алена любимого ждет. Лиховидьевна – тут. И дивится Поток. Как его упредила, ему невдомек. Поженились. Любились. Год минул, без зла Захворала Алена и вдруг умерла. Это хитрости Лебедь искала над ним, Это мудрости хочет над мужем своим. Смерть пришла – так, как падает вечером тень. И копали могилу, по сорок сажень Глубиной, шириной И собрались попы, И Поток, пред лицом многолюдной толпы, В ту гробницу сошел, на коне и в броне, Как на бой он пошел, и исчез в глубине. Закопали могилу глубокую ту, И дубовый, сплотившись, восстал потолок, Рудожелтый песок затянул красоту, Под крестом, на коне, в темной бездне Поток. И лишь было там место веревке одной, Привязали за колокол главный ее. От полудня до полночи в яме ночной Ждал и думал Поток, слушал сердце свое Чтобы страху души ярым воском помочь, Зажигал он свечу, как приблизилась ночь, Собрались к нему гады змеиной толпой, Змей великий пришел, огнедышащий Змей, И палил его, жег, огневой, голубой, И касался ужалами острых огней. Но Поток, не сробев, вынул верный свой меч, Змею, взмахом одним, смог главу он отсечь. И Алену он кровью змеиной омыл, И восстала она в возрожденности сил. За веревку тут дернул всей силой Поток. Голос меди был глух и протяжно-глубок. И Поток закричал. И сбежался народ. Раскопали засыпанных. Жизнь восстает. Выступает Поток из ночной глубины, И сияет краса той крылатой жены. И во тьме побывав, жили долго потом, Эти двое, что так расставались со днем И молва говорит, что, как умер Поток, Закопали Алену красивую с ним. Но в тот день свод Небес был особо высок, И воздушные тучки летели как дым, И с Земли уносясь, в голубых Небесах, Лебединые крылья белели в лучах.

Соловей Будимирович

Высота ли, высота поднебесная, Красота ли, красота бестелесная, Глубина ли, глубина Океан морской, Широко раздолье наше всей Земли людской. Из-за Моря, Моря синею, что плещег без конца, Из того ли глухоморья изумрудного, И от славного от города, от града Леденца, От заморского Царя, в решеньях чудного, Выбегали, выгребали ровно тридцать кораблей, Всех красивей тот, в котором гость богатый Соловей, Будимирович красивый, кем гордится вся земля, Изукрашено судно, и Сокол имя корабля. В нем по яхонту по ценному горит взамен очей, В нем по соболю чернеется взамен густых бровей, Вместо уса было воткнуто два острые ножа, Уши – копья Мурзавецки, встали, ветер сторожа, Вместо гривы две лисицы две бурнастые, А взамен хвоста медведи головастые, Нос, корма его взирает по-туриному, Взведены бока крутые по-звериному. В Киев мчится этот Сокол ночь и день, чрез свет и мрак, В корабле узорном этом есть муравленый чердак, В чердаке была беседа – рыбий зуб с игрой огней, Там, на бархате, в беседе, гость богатый Соловей. Говорил он корабельщикам, искусникам своим: «В город Киев как приедем, чем мы Князя подарим?» Корабельщики сказали: «Славный гость ты Соловей, Золота казна богата, много черных соболей, Сокол их везет по Морю ровно сорок сороков, И лисиц вторые сорок, сколь пушиста тьма хвостов, И камка есть дорогая, из Царь-Града свет-узор, Дорогая то не очень, да узор весьма хитер». Прибежали корабли под тот ли славный Киев град, В Днепр реку метали якорь, сходни стали, все глядят. Вот во светлую во гридню смело входит Соловей, Ласков Князь его встречает со дружиною своей. Князю он дарит с Княгиней соболей, лисиц, камку, Ничего взамен не хочет – место в саде, в уголку. «Дай загон земли», он просит, «чтобы двор построить мне, Там, где вишенье белеет, вишни будут спеть Княжне». Соловью в саду Забавы отмежевана земля, Он зовет людей работных со червлена корабля. «Вы берите-ка топорики булатные скорей, Снарядите двор в саду мне, меж узорчатых ветвей, Где Забава спит и грезит, в час как Ночь в звездах идет, В час как цветом, белым цветом, часто вишенье цветет». С поздня вечера дружина с топорами, ровен звук, Словно дятлы по деревьям, щелк да щелк, и стук да стук. Хорошо идет, к полуночи и двор поспел, гляди, Златоверхие три терема, и сени впереди, Трои сени, все решетчаты, и тонки сени те, В теремах все изукрашено, как в звездной высоте. Небо с Солнцем, терем с солнцем, в небе Месяц, месяц здесь, В Небе звезды, в Небе зори, в зорях звездных терем весь. Вот к заутрени звонили, пробуждается Княжна, Ото сна встает Забава, смотрит все ли спит она? Из косящата окошка в свой зеленый смотрит сад, Златоверхие три терема как будто там стоят. «Ой вы мамушки и нянюшки, идите поскорей, Красны девушки, глядите, что в саду среди ветвей. Это чудо ль показалось мне средь вишенья в цвету? Наяву ли увидала я такую красоту?» Отвечают красны девушки и нянюшки Княжне: «Счастье с цветом в дом пришло к тебе, и в яви, не во сне». Вот идет Забава в сад свой, меж цветов идет Княжна, Терем первый, в нем все тихо, золотая там казна, Ко второму, за стенами потихоньку говорят, Помаленьку говорят в нем, все молитву там творят, Подошла она ко третьему, стоит Княжна, глядит, В третьем тереме, там музыка, там музыка гремит. Входит в сени, дверь открыла, испугалася Княжна, Резвы ноги подломились, видит дивное она: Небо с Солнцем, терем с солнцем, в Небе Месяц месяц здесь, В Небе звезды, в Небе зори, в звездных зорях терем весь. Подломились резвы ножки, Соловей догадлив был, Гусли звончаты он бросил, красну деву подхватил, Подхватил за белы ручки тут Забаву Соловей, Клал ее он на кровати из слоновьих костей, На пуховые перины, в обомленьи, положил: — «Что ж, Забава, испужалась?» – Тут им день поворожил. Солнце с солнцем золотилось, Месяц с месяцем горел, Зори звездные светились, в сердце жар был юн и смел. Сердце с сердцем, очи в очи, о, как сладко и светло, Белым цветом, всяким цветом, нежно вишенье цвело.

Садко

Был Садко молодец, молодой Гусляр, Как начнет играть, пляшет млад и стар. Как начнут у него гусли звончаты петь, Тут выкладывать медь, серебром греметь. Так Садко ходил, молодой Гусляр, И богат бывал от певучих чар. И любим бывал за напевы струн, Так Садко гулял, и Садко был юн. Загрустил он раз: «Больно беден я, Пропадет вот так вся и жизнь моя». Закручинился он, к Ильменю пришел, Гусли звончаты взял, зазвенел лес и дол. Заходила волна, загорелась волна, Всколыхнулась со дна вся вода-глубина. Он так раз проиграл, проиграл он и два, А на третий мелькнула пред ним голова. Водный Царь перед ним, словно белый пожар, Разметался, встает, смотрит юный Гусляр. «Все, что хочешь, проси». – «Дай мне рыб золотых». – «Опускай невода, много вытащишь их». Трижды бросил в Ильмень он свои невода, Рыбой белой и красной дарила вода, И пока допевал он напевчатый стих, Дал Ильмень ему в невод и рыб золотых. Положил он всю рыбу на полных возах, Он в глубоких ее хоронил погребах. Через день он пришел и открыл погреба, — Эх Садко молодец, вот судьба так судьба: Там, где красная рыба – несчетная медь, Там, где белая – серебра полная клеть, А куда положил он тех рыб золотых, Все червонцы лежат, сколько их, сколько их! Тут Гусляр молодой стал богатый Купец, Гость Богатый Садко. Ну Гусляр молодец! Он по Новгороду ходит и глядит. «Где товары тут у вас?» – он говорит. «Я их выкуплю, товары все дотла». Вечно молодость хвастливою была. «Я сто тысячей казны вам заплачу. Где товары? Все товары взять хочу». Он поит Новогородских мужиков, Во хмелю-то напоить он всех готов. Выставляли тут товаров без конца, Да не считана казна у молодца. Все купил он, все, что было, он скупил, Он, сто тысячей отдав, богатым был. Терем выстроил, в высоком терему Камни ночью самоцветятся во тьму. Он Можайского Николу сорудил, Он вес маковицы ярко золотил. Изукрашивал иконы по стенам, Чистым жемчугом убрал иконы нам. Вызолачивал он царские врата, Пред жемчужной – золотая красота. А как в Новгороде снова он пошел, Он товаров на полушку не нашел, И зашел тогда Садко во темный ряд, Черепки, горшки там битые стоят. Усмехнулся он, купил и те горшки: «Пригодятся», говорит, «и черепки», «Дети малые», мол, «будут в них играть, Будут в играх про Садко воспоминать. Я Садко Богатый Гость, Садко Гусляр, Я люблю, чтобы плясал и млад и стар. Гусли звончаты недаром говорят: Я Садко Богатый Гость, весенний сад!» Вот по Морю, Морю синему, средь пенистых зыбей, Выбегают, выгребают тридцать быстрых кораблей. Походили, погуляли, торговали далеко, А на Соколе на светлом едет сам купец Садко. Корабли бегут проворно, Сокол лишь стоит один, Видно чара тут какая, есть решение глубин. И промолвил Гость Богатый, говорит Садко Купец: «Будем жеребья метать мы, на кого пришел конец». Все тут жеребья метали, написавши имена, — Все плывут, перо Садково поглотила глубина. Дважды, трижды повторили, – вал взметнется, как гора, Ничего тот вал не топит, лишь Хмелева нет пера. Говорит тут Гость Богатый, говорит своим Садко: «Видно час мой подступает, быть мне в море глубоко, Я двенадцать лет по Морю, Морю синему ходил, Дани-пошлины я Морю, возгордившись, не платил. Говорил я: Что мне море? Я плачу кому хочу. Я гуляю на просторе, миг забав озолочу. А уж кланяться зачем же! Кто такой, как я, другой? Видно, Море осерчало. Жертвы хочет Царь Морской». Говорил так Гость Богатый, но, бесстрашный, гусли взял, В вал спустился – тотчас Сокол прочь от места побежал. Далеко ушел. Над Морем воцарилась тишина. А Садко спустился в бездну, он живой дошел до дна. Видит он великую там на дне избу, Тут Садко дивуется, узнает судьбу. Раковины светятся, месяцы дугой, На разных палатях сам там Царь Морской. Самоцветны камни с потолка висят, Жемчуга такие – не насытишь взгляд. Лампы из коралла, изумруд – вода, Так бы и осталась там душа всегда. «Здравствуй», Царь Морской промолвил Гусляру, «Ждал тебя долгонько, помню я игру. Что ж, разбогател ты – гусли позабыл? Ну-ка, поиграй мне, звонко, что есть сил». Стал Садко тут тешить Водного Царя, Заиграли гусли, звоном говоря, Заиграли гусли звончаты его, Царь Морской – плясать, не помнит ничего. Голова Морского словно сена стог, Пляшет, размахался, бьет ногой в порог, Шубою зеленой бьет он по стенам, А вверху – там Море с ревом льнет к скалам. Море разгулялось, тонут корабли, И когда бы сверху посмотреть могли, Видели б, что нет сильнее ничего, Чем Садко и гусли звончаты его. Наплясались ноги. Царь Морской устал. Гостя угощает, Гость тут пьяным стал. Развалялся в Море, на цветистом дне, И Морские Девы встали как во сне. Царь Морской смеется: «Выбирай жену. Ту бери, что хочешь. Лишь бери одну». Тридцать красовалось перед ним девиц Белизною груди, красотою лиц. А Садко причудник: ту, что всех скромней, Выбрал он, Чернава было имя ей. Спать легли, и странно в глубине морской Раковины рдели, месяцы дугой. Рыбы проходили в изумрудах вод, Видело мечтанье, как там кит живет, Сколько трав нездешних смотрит к вышине, Сколько тайн сокрыто на глубоком дне. И Садко забылся в красоте морской, И жену он обнял левою ногой. Что-то колыхнулось в сердце у него, Вспомнил, испугался, что ли, он чего. Только вдруг проснулся. Смотрит – чудеса: Новгород он видит, светят Небеса, Вон, там храм Николы, то его приход, С колокольни звон к заутрени зовет. Видит – он лежит над утренней рекой, Он в реке Чернаве левою ногой. Корабли на Волхе светят далеко. «Здравствуй, Гость Богатый! Здравствуй, наш Садко!»