Полное собрание стихотворений

Бальмонт Константин Дмитриевич

Заклинательница гроз

Красной калиной покой свой убрав, Принеся в него много лесных, стреловидных, как будто отточенных, трав, Я смотрю, хорошо ль убрана моя хата, И горит ли в ней серебро, ярко ли злато. Все как и нужно кругом. Мысли такие же в сердце, сверкают, цветятся огнем. Сердце колдует. Что это? Что это там за окном? Дрогнула молния в Небе! Темнеет оно. Heгoдyeт? Или довольно, что в этом вот сердце пожар? Ветер прерывисто дует. Гром. Гулко гремит за ударом удар. Длится размах грозового раската. Светится золотом малая хата. И, опоясан огнем, В брызгах, в изломах червленого злата, В рокотах струн, Сея алмазы продольным дождем, В радостях бури, в восторге возврата, Мчится – Перун.

Змея-медяница

Змея-Медяница, иначе Медянка, Год целый бывает слепа. И пусть перед нею любая приманка, Она неподвижно-тупа. Но дивные чары Ивановой ночи Ей острое зренье дают. Сверкают змеиные рдяные очи, Смотри, не встречайся ей тут. Хоть будь ты одет перед нею бронею, Бороться, надеяться, брось, — Она, на врага устремившись стрелою, Его пробивает насквозь. Змея-Медяница, что раз только летом Являет всю силу свою, Знакома с Перуновым огненным цветом, Он рдяную любит змею. В лесу, из гниения гадов зловредных, Трава-Медяница растет, И ночью Ивановой, в отблесках медных, Цвет огненный недруга ждет. И горе, коль ты, этой чары не зная, По чаше пойдешь на авось, — Трава-Медяница, взметнувшись, живая, Врага пробивает насквозь.

Скупец

Русское сказание

Бог Землю сотворил, и создал существа, Людей, зверей, и птиц, и мысли, и слова, Взошла зеленая, желая пить, трава. Бог Землю сотворил, и вдунул жизнь в живых, Но жаждали они всей силой душ своих, И Воду создал Бог! для жаждущих земных Изрыл Он ямины огромные в земле, Он русла проложил, чтоб течь ручьям во мгле, Ключ брызжущий исторг из мертвых глыб в скале. И птицам, чья судьба близ туч небесных быть, Кому так свойственно порыв ветров любить. Велел Он помогать, чтоб все имели пить Низвергнув с высоты безмерности дождей, Он птицам повелел нести их в ширь полей, Уравнивать моря, кропить, поить ручей. Повиновались все Дождям пришел конец И лишь была одна, чье прозвище скупец, Ничтожно-малая, как бы навек птенец. Скупец чирикнул так. Не нужно мне озер. Не нужно мне морей. Зачем мне их простор? На камне я напьюсь. Помочь другим? Вот вздор! Разгневался Творец, устав скалу дробить. И в жажде навсегда велел скупцу Он быть. И вечен писк скупца. Пить, пить, кричит он, пить.

Заговор

От двенадесяти девиц

Под дубом под мокрецким, На тех юрах Афонских, Сидит Пафнутий старей, Тридесять старцев с ним. Двенадесять идут к ним Девиц простоволосых, Девиц простопоясых, Не по-людски идут. Рече Пафнутий старец: Кто к нам сии идоша? Рекут ему девицы: Все – дщери мы Царя. Отец наш есть Царь Ирод, Идем знобить мы кости, Идем мы тело мучить, Двенадесять девиц. Ко старцам обращаясь, Рече Пафнутий старец: Сломите по три прута, И бити станем их. По утренних три зори, По три зари вечерних, Взяв каждый по три прута, Нещадно станем бить. К тринадесяти старцам, К Пафнутию, ко старцу, Взмолились тут девицы, В ничто их бысть мольба Начаша старцы бити, Их бити, им глаголя: Ой вы еси, девицы, Двенадесягь девиц! Вы будьте, тресуницы, Вы будьте, водяницы, Расслабленны и хилы, Живите на воде На ней, на студенице, Вам место, а не в мире, Вы кости не знобите, Не мучьте вы тела В тартарары идите, Двенадесять проклятых, Вам в море-океане И в преисподней быть. В трясинах, на болотах Вам место, окаянным. Недуги, принедуги, Полунедуги, прочь!

Лихо

Украинская сказка

Жить было душно. Совсем погибал я. В лес отошел я, и Лиха искал я. Думу свою словно тяжесть несу. Шел себе шел, и увидел в лесу Замок железный. Кругом – черепа, частоколом. Что-то я в замке найду? Может, такую беду, Что навсегда позабуду, как можно быть в жизни веселым? Все же иду В замок железный. Вижу, лежит Великан. Вид у него затрапезный. Тучен он, грязен, и нагл, и как будто бы пьян. Кости людские для мерзкого – ложе. Лихо! Вокруг него – Злыдни, Журьба. А по углам, вкруг стола, по стенам, вместо сидений, гроба. Лихо! Ну что же? Я Лиха искал. Страшное Лихо, слепое. Подчует гостя «Поешь-ка» Мне голову мертвую дал. Взял я ее да под лавку. Лицо усмехнулось тупое. «Скушал?» – спросил Великан. «Скушал». Но Лихо уж знало, какая сноровка Тех, кто в бесовский заходить туман. «Где ты, головка-мутовка?» «Здесь я, под лавкою, здесь». Жаром и холодом я преисполнился весь. «Лучше на стол уж, головка-мутовка Скушай, голубчик, ты будешь, сам будешь, вкусней». В эту минуту умножилось в мире число побледневших людей. Поднял я мертвую голову, спрятал на сердце. Уловка Мне помогла Повторился вопрос и ответ. «Где ты, головка-мутовка?» «Здесь я под сердцем». – «Ну, съедена значит», — подумал дурак-людоед, «Значт, черед за тобой», – закричало мне Лихо. Бросились Злыдни слепые ко мне, зашаталась слепая Журьба. В нежитей черепом тут я ударил, и закипела борьба. Бились мы. Падал я. Бил их. Убил их. И в замке железном вдруг сделалось тихо. Вольно вздохнул я Да здравствует воля, понявшею чудищ, раба!

Три былинки

Заговор

Все мне грезятся мысли о воле. Выхожу я из дома сам-друг, Выхожу я во чистое поле, Прихожу на зеленый луг. На лугу есть могучие зелья В них есть сила, а в силе веселье. Все цветы, как и быть надлежит, по местам И, мечту затаив в себе смелую, Три былинки срываю я там, Красную, черную, белую. Как былинку я красную буду метать Так далеко, что здесь никому не видать, За шумящее синее Море, К краю мира, на самый конец, Да на остров Буян, что в кипящем просторе, Да под меч-кладенец. Зашумит и запенится Море. А былинку я черную бросить хочу В чащу леса узорного, Я ее покачу, покачу Под ворона черного. Он гнездо себе свил на семи на дубах, А в гнезде том уздечка покоится бранная, На лубовых ветвях, Заклятая, для сердца желанная, С богатырского взята коня. Упадет та уздечка, блестя и звеня. Вот былинка еще остается мне, белая, Я за пояс узорчатый эту былинку заткну, Пусть колдует она, онемелая, Там завит, там зашит, зачарован колчан, В заостренной стреле заложил я весну. Трем былинкам удел победительный дан, И мечта – как пожар, если смелая. Мне от красной былинки есть меч-кладенец, Мне от черной былинки есть взнузданный конь, Мне от белой былинки – мечтаний конец — Есть колчан, есть стрела, есть крылатый огонь. О, теперь я доволен, я счастлив, я рад, Что на свете есть враг – супостат! О, на этом веселом зеленом лугу Я навстречу бросаюсь к врагу!

Наговор на недруга

Ворожба

Я ложусь, благословись, Встану я, перекрестясь, Из избы пойду дверями, Из сеней я воротами Против недруга иду. Позабывши о неволе, Там, далече, в чистом поле, Раноутренней росою Освежусь, утрусь зарею, И зову на бой беду! Белым светом обнадежен, Красным светом опригожен, Я подтычуся звездами, Солнце красное над нами, И в сияющей красе, Как у Господа у Бога, Из небесного чертога, Алый день встает, ликуя, Ненавистника сражу я, Да возрадуются все!

Червь Красного озера

Ирландская легенда

В Донегале, на острове, полном намеков и вздохов, Намеков и вздохов приморских ветров, Где в минувшие дни находилось Чистилище, — А быть может и там до сих пор, Колодец-Пещера Святого Патрикка, — Пред бурею в воздухе слышатся шепоты, Голоса, привидения звуков проходят Они говорят и поют. Поют, упрекают, и плачут. Враждуют, и спорят, и сетуют. Проходят, бледнеют, их нет. Кто сядет тогда над серебряным озером, Под ветвями плакучими ивы седой, Что над глинистым срывом, Тот узнает над влагой стоячею многое, Что в другой бы он раз не узнал. Тот узнает, из воздуха, многое, многое. В Донегале другое есть озеро, в чаще. Лаф Дерг, Что по-нашему – Красное Озеро. Но ни в бурю, ни в тишь к его водам нельзя подходи. В те старинные дни, как не прибыл еще К берегам изумрудной Ирландии Покровитель Эрина, Патрикк, Это озеро звалося озером Фина Мак-Колли. И недаром так звалось оно. Тут была, в этом всем, своя повесть. Жила, в отдаленное время, в Ирландии Старуха-колдунья, чудовище, Что звалася Ведьмою с Пальцем. И сын был при ней, Исполин. Та вещая Ведьма любила растенья, И ведала свойства всех трав, В серебряном длинном сосуде варила Отравы, на синем огне. А сын-Исполин той отравой напаивал стрелы, И смерть, воскрыляясь, летела С каждой стрелой. На каждой руке у Колдуньи, как будто змеясь, По одному только было Длинному гибкому пальцу. Да, загибались Два эти длинные пальца, В час, как свистела в разрезанном воздухе, Сыном ее устремленная, Отравой вспоенная, Безошибочно цель достающая, птица-стрела. Ведьмою с Пальцем Было немало подобрано тех, до кого прикоснулась, Ядом налитая, коготь – стрела. В Ирландии правил тогда король благомудрый Ниуль. Он созвал Друидов, И спросил их, как можно избавиться От язвы такой. Ответ был, что только единый из рода Фионов Может Колдунью убить. И убить ее должно серебряной меткой стрелой. Самым был славным и сильным из смелых Фионов Доблестный, звавшийся Фином Мак-Колли. Сын его был Оссиан, Дивный певец и провидец, Видевший много незримого, Слышавший, кроме людского, Многое то, что звучит не среди говорящих людей. Был также славный Фион, звавшийся Гэлом Мак-Морни. Был также юный беспечный, что звался Куниэн-Миуль. Все они вместе, по слову Друидов, Отправились к чаще, излюбленной Ведьмою с Пальцем. Они увидали ее на холме. Она собирала смертельные травы, И с нею был сын-Исполин. Мак-Морни свой лук натянул, Но стрела, просвистев, лишь задела Длинный колдуний сосуд, Где Ведьма готовила яд, Кувырнулся он к синему пламени, Ушла вся отрава в огонь. Исполин, увидав наступающих, На плечи схватил свою мать И помчался вперед, С быстротой поразительной, Через топи, овраги, леса. Но у Фина Мак-Колли глаза были зорки и руки уверены, И серебряной меткой стрелой Пронзил он ведовское сердце. Гигант продолжал убегать. Он с ношей своей уносился, Пока не достиг, запыхавшись, До гор Донегаль. Пред скатом он шаг задержал, Назад оглянулся, И, вздрогнув, увидел, Что был за плечами его лишь скелет: Сведенные руки и ноги, да череп безглазый, и звенья спинного хребта. Он бросил останки. И вновь побежал Исполин. С тех пор уж о нем никогда ничего не слыхали. Но несколько лет миновало, Сменилися зимы и весны, Не раз уже лето, в багряных и желтых Листах, превратилося в осень, И те же, все те же из славных Фионов Охотились в местности той, Скликались, кричали, смеялись, шутили, Гнались за оленем, и места достигли, Где кости лежали, колдуний скелет. Умолкли, былое припомнив, и молча Напевы о смерти слагал Оссиан, Вдруг карлик возник, рыжевласый, серьезный, И молвил: «Не троньте костей. Из кости берцовой, коль тронете кости, Червь глянет, и выползет он, И если напиться найдет он довольно, Весь мир может он погубить». «Весь мир», – прокричал этот карлик серьезно, И вдруг, как пришел, так исчез. Молчали Фионы. И в слух Оссиана Какие-то шепоты стали вноситься, Тихонько, неверно, повторно, напевно, Как будто бы шелест осоки под ветром, Как будто над влагой паденье листов. Молчали Фионы. Но юный беспечный, Что звался Куниэн-Миуль, Был малый веселый, Был малый смешливый, Куда как смешон был ему этот карлик, Он кости берцовой коснулся копьем. Толкнул ее, выполз тут червь волосатый, Он длинный был, тощий, облезло-мохнатый, Куниэн Миуль взял его на копье, И поднял на воздух, и бросил со смехом, Далеко отбросил, и червь покатился, Упал, не на землю, он в лужу упал. И только напился из лужи он грязной, Как вырос, надулся, раскинулся тушей, И вдоль удлинился, и вверх укрепился, Змеей волосатой, мохнатым Драконом, И бросился он к опрометчивым смелым, И тут-то был истинный бой. Кто знает червей, тот и знает драконов, Кто знает Змею, тот умеет бороться, Кто хочет бороться, тот знает победу, Победа к бесстрашным идет. Но как иногда ее дорого купишь, И сколько в борении крови прольется, Об этом теперь говорить я не буду, Не стоит, не нужно сейчас. Я только скажу вам, кто внемлет напеву, Я был в Донегале, на острове вздохов, Я был там под ивой седой, Я многое видел, я многое слышал, И вот мой завет вам: Не троньте костей. Коль нет в том нужды, так костей вы не троньте, А если так нужно, червя не поите, Напиться не дайте ему. Так мне рассказали на острове древнем, Пред бурей, над влагой, над глинистым срывом, Сказали мне явственно там Шепоты в воздухе. В воздухе.

Громовый камень

Громовый Камень был как мертвый гнет. И шли часы. И каждый день был год. И шли года. Но в царстве мертвых льдов Ходила Мысль дорогою ветров. Ходила, и будила, говоря, Что красная готовится заря, Что мертвый камень, ныне тяжкий свод, Громовыми цветами зацветет. В морях небес будя и высь и дно, Сплела она заветное Руно. Враждебности в незримом созвала, Глазам вражды в глаза взглянуть дала. Дождем обильным рухнули мечты. Громовый Камень сброшен с высоты. И стиснутость, в свободу превратясь, В громовый час рассветами зажглась.

Праздник сжиганья

От колеса солнцевой колесницы Небесный огонь долетел до людей, Факел зажег для умов, в ореоле страстей. От колеса солнцевои колесницы Кто то забросил к нам в души зарницы, Дал нам властительность чар, Тайну змеиных свечей, Для созвания змеи На великий пожар, На праздник сжиганья змеиных изношенных кож, Чешуйчатых звений, Когда превращается старая ложь, И лохмотья затмений, Во мраке ночном, В торжествующий блеск самоцветных горений, Тишина обращается в гром. И пляшут, к Востоку от Запада, в небе, кругом, К низинам отброшены вышней пучиной, Синие молнии синие молнии, чудо раденья громовых лучей. Слившихся с дрожью светло-изумрудных хмельных новизною змеиных очей. О, праздник змеиный! О звенья сплетенных, Огнем возрожденных, Ликующих змей!