Полное собрание стихотворений

Бальмонт Константин Дмитриевич

Добрыня и смерть

Поехал Добрыня в домашнюю сторону. Закручинился. Хочет домой. Попадалася Смерть на дороге престрашная. Говорит, покачав головой: «Полно ездить по свету, и кровь лить напрасную, кровь невинную в мире струить». А Добрыня ей: «Ты-то кто? Царь ли, царевич ли? Иль изволишь ты витязем быть?» Отвечает ему: «Я не царь, не царевич я, и не витязь. Я страшная Смерть». «Ай ты страшная Смерть, как мечом я взмахну своим, твою голову вскину на твердь!» «Эй Добрыня, поспей с белым светом проститися, выну пилья, засветят, звеня, Подсеку, эти пилья – невиданно-острые, подсеку, упадешь ты с коня». Тут взмолился Добрыня: «Ой Смерть ты престрашная! Дай мне сроку на год и на два, За грехи попрощаться, за силу убитую, и о крови промолвить слова». «Я не дам тебе воли на час на единственный». — «Дай же сроку на этот лишь час». «На минуту одну, на минуту не дам его». – И минута иная зажглась. Подсекла она молодца страшными пильями, и еще, и еще подсекла. И упал тут Добрыня с коня изумленного. И душа из Добрыни ушла.

Стих о горе

Отчего ты, Горе, зародилося? Зародилось Горе от земли сырой, Из-под камня серого явилося, Под ракитой спало под сухой. Встало Горе, в лапти приобулося, И в рогожку Горе приоделося, Повязалось лыком, усмехнулося, И близ добра молодца уселося. Смотрит,

видит молодец: не скроешься. Серым зайцем в поле устремляется. «Стой, постой», тут Горе усмехается, «В западне моей», мол, «успокоишься». Да, не так легко от Горя скроешься. Он в реку уходит рыбой-щукою. «Будет невод молодцу наукою, В частой сети скоро успокоишься». Смотрит, видит молодец: не скроешься. В лихорадку он, да во постелюшку. «Полежи, ты день лежи, неделюшку, Полежишь в горячке, успокоишься». Смотрит, что ж, и в бреде не укроешься? Застонал тут молодец в лихой тоске. Знать, один есть отдых – в гробовой доске. Горе заступ взяло: «Успокоишься». Жизнь возникла, жизнь в земле сокрылася. Тут и все. А Горе усмехается. Из-под камня серого родилося. Снова к камню серому склоняется.

Стих про Онику воина

Это было в оно время, по ту сторону времен. Жил Оника, супротивника себе не ведал он, Что хотелося ему, то и деялось, И всегда во всем душа его надеялась. Так вот раз и обседлал он богатырского коня, Выезжает в чисто поле пышноликое, Ужаснулся, видит, стречу, словно сон средь бела дня, Не идет – не едет чудо, надвигается великое. Голова у чуда-дива человеческая, Вся повадка, постать-стать как будто жреческая, А и тулово у чуда-то звериное, Сильны ноги, и копыто лошадиное. Стал Оника к чуду речь держать, и чудо вопрошать: «Кто ты? Царь или царевич? Или как тебя назвать?» Колыхнулася поближе тень ужасная, Словно туча тут повеяла холодная: «Не царевич я, не царь, я Смерть прекрасная, Беспосульная, бесстрастная, безродная. За тобою». – Тут он силою булатною Замахнулся, и на Смерть заносит меч, — Отлетел удар дорогою обратною, Меч упал, и силы нет в размахе плеч. «Дай мне сроку на три года. Смерть прекрасная», Со слезами тут взмолился Воин к ней. «На три месяца, три дня» – мольба напрасная — «Три минутки». – Счет составлен, роспись дней. Больше нет ни лет, ни месяцев, ни времени, Ни минутки, чтоб другой наряд надеть. Будет. Пал Оника Воин с гулом бремени. Пал с коня. Ему мы будем память петь.

Отчего перевелись витязи на Руси

То не ветры в Небе слеталися, То не тучи в Небе сходилися, Наши витязи в бой собиралися, Наши витязи с недругом билися. Как со всею-то волей охотною Развернули размашистость рьяную, Потоптали дружину несчетную, Порубили всю силу поганую, Стали витязи тут похвалятися, Неразумно в победе смеятися, Что, мол, плечи могутны все биться хотят, Кони добрые не уходилися, И мечи-то их не притупилися, Нам нездешнюю силу давай, говорят, И с нездешнею силой мы справимся, Да и так ли мы с ней позабавимся Только слово такое промолвил один, Как явилися двое воителей, Только двое, не полчище вражьих дружин, Но воителей, не говорителей И воскликнули «Вступим-те, витязи, в бой, Пусть вас семеро, нас только двое» Не узнали воителей витязи, в этой минуте слепой, Разгорелося сердце в груди ретивое, Жажда биться в крови горяча Налетел тут один на воителей, светят глаза огневые, Разрубил пополам их, с плеча, Стало четверо их, все четыре – живые. Налетел тут другой, и испробовал силу меча, Разрубил пополам, стало восьмеро их, все – живые. Налетает тут третий, и очи горят огневые, Разрубил пополам молодецким ударом с плеча, Стало вдвое их больше, идут, все идут, все – живые. Тут все витязи бросились эту дружину рубить, Размахнутся – где недруги, вдвое им быть, Надвигаются, грозно-немые И безвестная сила растет и растет, Все на витязей с боем идет. И не столько уж витязи борются тут, Как их добрые кони копытами бьют. А безвестная рать все растет и растет, Все на бьющихся витязей с боем идет. Разрастаются силы, и грозны, и жутки Бились витязи ровно три дня, три часа, три минутки, Намахалися плечи могутные их, Притупились мечи их булатные, Уходилися кони в разбегах своих, Утомили удары возвратные. А безвестная рать все растет и растет, Все на бьющихся витязей с боем идет. Испугались бойцы тут могучие, Побежали к горам, Побежали к пещерам, к ущельям, где чащи дремучие, Подбежит один витязь к горе – и останется там, Каменеет, Подбегает другой и, как камень, причтется к камням, Третий, все, – подбежит изумленный – немеет. С этих пор на Руси уже более витязей нет, С этих пор в сумрак гор углубиться не всякий посмеет, Странен глыб их узор, и таинственный свет Над провалами часто белеет.

Загадка

Что без крыл летит? Что без ног бежит? Без огня горит? И бел ран болит? Ветры буйные, Туча грозная, Солнце ясное, Сердце страстное Ветры вольные, Тучи черные, Солнце красное, Сердце страстное Что, без крыл летя, Без огня светя, Всех громов сильней, Всяких ран больней? О, не буйные Ветры с тучами, И не ясное Солнце красное. О, не буйные Ветры с тучами, — Сердце страстное, В бурях властное.

Три сестры

Были когда-то три страстные, Были три вещих Сестры Старшую звали Ласкавицей, Среднюю звали Плясавицей, Младшую звали Летавицей, Жили они для игры. Жили они для веселия, Взять, заласкать, заплясать. Что ж, говорят, в самом деле я Сердце-то буду вязать? Так говорили. И с каждою То же все было одно: Взманят, замучают жаждою, Бросят на самое дно. Ум заласкает Ласкавица, Пляской закружит Плясавица, В лете, в полете Летавица Души закрутит в звено. Но от игранья беспечною Рок им велел отойти. В Небе, у самого Млечною, В Вечность потока, Пути, Светят три звездочки малые, Век им быть в месте одном, Вечно они запоздалые, Возле Пути, но не в нем Звеэды дорогою Млечною Быстро бегут и бегут, В новую жизнь, бесконечную, Эти же вечно все тут, Светятся Сестры-Красавицы, Да, но на месте одном, В собственной сети Лукавицы, Возле Пути, но не в нем.

Нежные зори

Близ потока могучею звезд, Разметавшихся в Небе как мост, Что до Вечности тянется в Море, Возле млечных сияний пути, Где приходится мертвым идти, Светят звездочки – Девичьи Зори. Эти звездочки светят для глаз Не минуту, не год, и не час, Нет, все время, покуда есть очи. И не млечный, не белый в них свет, И не мертвым дорога он, нет, Хоть и мертвому путь с ним короче. Изумрудным и алым огнем, Голубым и опаловым сном, В Мире – мир, эти звездочки в Море. И они никуда не ведут, Но, коль нежен ты, вот, они тут, Эти вольные Девичьи Зори.

Четыре источника

В неком крае, блестками богатом, Протекает

шесть и шесть ключей, Млеком, медом, серебром, и златом, В вечном свете огненных лучей. Белый, желтый, и блестяще-белый, Ярко-желтый, рдяные ключи, В этом крае ландыш онемелый Пьет, не прячась, жаркие лучи. В этом крае, блестками богатом, Лютик влажный светит целый год, Сонмы лилий дышат ароматом, Пышным сном подсолнечник цветет. Целый день поют и вьются пчелы, Ночью светят стаи лебедей. В этот праздник, светлый и веселый, Входит тот, кто любит свет лучей.

Решение месяцев

Славянская сказка

Мать была. Двух дочерей имела, И одна из них была родная, А другая падчерица. Горе — Пред любимой – нелюбимой быть. Имя первой – гордое, Надмена, А второй – смиренное, Маруша. Но Маруша все ж была красивей, Хоть Надмена и родная дочь. Целый день работала Маруша, За коровой приглядеть ей надо, Комнаты прибрать под звуки брани, Шить на всех, варить, и прясть, и ткать. Целый день работала Маруша, А Надмена только наряжалась, А Надмена только издевалась Над Марушей: Ну-ка, ну еще. Мачеха Марушу поносила: Чем она красивей становилась, Тем Надмена все была дурнее, И решили две Марушу сжить. Сжить ее, чтоб красоты не видеть, Так решили эти два урода, Мучили ее – она терпела, Били – все красивее она. Раз, средь зимы, Надмене наглой, Пожелалось вдруг иметь фиалок. Говорит она: «Ступай, Марушка, Принеси пучок фиалок мне. Я хочу заткнуть цветы за пояс, Обонять хочу цветочный запах» «Милая сестрица», – та сказала, «Разве есть фиалки средь снегов!» «Тварь! Тебе приказано! Еще ли Смеешь ты со мною спорить, жаба? В лес иди. Не принесешь фиалок, — Я тебя убью тогда Ступай!» Вытолкала мачеха Марушу, Крепко заперла за нею двери. Горько плача, в лес пошла Маруша, Снег лежал, следов не оставлял. Долю по сугробам, в лютой стуже, Девушка ходила, цепенея, Плакала, и слезы замерзали, Ветер словно гнал ее вперед. Вдруг вдали Огонь ей показался, Свет его ей зовом был желанным, На гору взошла она, к вершине, На горе пылал большой костер. Камни вкруг Огня, числом двенадцать, На камнях двенадцаць светлоликих, Трое – старых, трое – помоложе, Трое – зрелых, трое – молодых. Все они вокруг Огня молчали, Тихо на Огонь они смотрели, То двенадцать Месяцев сидели, А Огонь им разно колдовал. Выше всех, на самом первом месте Был Ледснь, с седою бородою, Волосы – как снег под светом лунным, А в руках изогнутый был жезл. Подивилась, собралася с духом, Подошла и молвила Маруша: «Дайте, люди добры, обогреться, Можно ль сесть к Огню? Я вся дрожу». Головой серебряно-седою Ей кивнул Ледснь «Садись, девица Как сюда зашла? Чего ты ищешь?» «Я ищу фиалок», – был ответ. Ей сказал Ледень: «Теперь не время. Свет везде лежит». – «Сама я знаю. Мачеха послала и Надмена. Дай фиалок им, а то убьют». Встал Ледень и отдал жезл другому, Между всеми был он самый юный «Братец Март, садись на это место». Март взмахнул жезлом поверх Огня. В тот же миг Огонь блеснул сильнее, Начал таять снег кругом глубокий, Вдоль по веткам почки показались, Изумруды трав, цветы, весна. Меж кустами зацвели фиалки, Было их кругом так много, мною, Словно голубой ковер постлали. «Рви скорее!» – молвил Месяц Март И Маруша нарвала фиалок, Поклонилась кругу Светлоликих, И пришла домой, ей дверь открыли, Запах нежный всюду разлился. Но Надмена, взяв цветы, ругнулась, Матери понюхать протянула, Не сказав сестре «И ты понюхай». Ткнула их за пояс, и опять. «В лес теперь иди за земляникой!» Тот же путь, и Месяцы все те же, Благосклонен был Ледень к Маруше, Сел на первом месте брат Июнь. Выше всех Июнь, красавец юный, Сел, поверх Огня жезлом повеял, Тотчас пламя поднялось высоко, Стаял снег, оделось все листвой По верхам деревья зашептали, Лес от пенья птиц стал голосистым, Запестрели цветики-цветочки, Наступило лето, – и в траве Беленькие звездочки мелькнули, Точно кто нарочно их насеял, Быстро переходят в землянику, Созревают, много, много их Не успела даже оглянуться, Как Маруша видит гроздья ягод, Всюду словно брызги красной крови, Земляника всюду на лугу. Набрала Маруша земляники, Услаждались ею две лентяйки. «Ешь и ты», Надмена не сказала, Яблок захотела, в третий раз. Тот же путь, и Месяцы все те же, Брат Сентябрь воссел на первом месте, Он слегка жезлом костра коснулся, Ярче запылал он, снег пропал. Вся Природа грустно посмотрела, Листья стали падать от деревьев, Свежий ветер гнал их над травою, Над сухой и желтою травой. Не было цветов, была лишь яблонь. С яблоками красными. Маруша Потрясла – и яблоко упало, Потрясла – другое. Только два. «Ну, теперь иди домой скорее», Молвил ей Сентябрь Дивились злые. «Где ты эти яблоки сорвала?» «На горе. Их много там еще» «Почему ж не принесла ты больше? Верно все сама дорогой съела!» «Я и не попробовала яблок. Приказали мне домой идти». «Чтоб тебя сейчас убило громом!» Девушку Надмена проклинала Съела красный яблок. – «Нет, постой-ка, Я пойду, так больше принесу». Шубу и платок она надела, Снег везде лежал в лесу глубокий, Все ж наверх дошла, где те Двенадцать. Месяцы глядели на Огонь. Прямо подошла к костру Надмена, Тотчас руки греть, не молвив слова. Строг Ледень, спросил: «Чего ты ищешь? «Что еще за спрос?» – она ему. «Захотела, ну и захотела, Ишь сидит, какой, подумать, важный, Уж куда иду, сама я знаю». И Надмена повернула в лес. Посмотрел Ледень – и жезл приподнял. Тотчас стал Огонь гореть слабее, Небо стало низким и свинцовым, Снег пошел, не шел он, а валил. Засвистал по веткам резкий ветер, Уж ни зги Надмена не видала, Чувствовала – члены коченеют, Долго дома мать се ждала. За ворота выбежит, посмотрит, Поджидает, нет и нет Надмены, «Яблоки ей верно приглянулись, Дай-ка я сама туда пойду». Время шло, как снег, как хлопья снега. В доме все Маруша приубрала, Мачеха нейдет, нейдет Надмена. «Где они?» Маруша села прясть. Смерклось на дворе. Готова пряжа. Девушка в окно глядит от прялки. Звездами над ней сияет Небо. В светлом снеге мертвых не видать.

Жернова

Вертитесь, обращайтесь,

Мои жернова.

Литовская песня

Вертитесь, обращайтесь, Мои жернова. Вы, мысли, разрешайтесь В певучие слова. В душе есть тоже зерна, И долго и упорно Таятся зерна те В душевной темноте. Но мрак души не вечен, Восходят зеленя. О, милый, ты отмечен Там в сердце у меня. Вот стебли зеленеют, Желтеют и полнеют. Густеет их толпа, И мирно ждет серпа. Красиво жнется нива, Красив склоненный жнец. О, все в тебе красиво, И мой ты наконец. Лежат снопы рядами, Блестят они пред нами, Наполнены воза, Любуются глаза. Вы, зерна, возвращайтесь, Уж мельница жива. Вертитесь, обращайтесь, Мои жернова. Без друга, молодая, На мельнице была я, Вдвоем зерно дроблю, Люблю тебя, люблю.