Полное собрание стихотворений

Случевский Константин Константинович

Свадьба

Умерла дочка старосты, Катя.Ей отец в женихи Павла прочил,А любила она Александра...Ворон горе недаром пророчил.Отнесли парни Катю в часовню;А часовня на горке стояла;Вкруг сосновая роща шумелаИ колючие иглы роняла.Выезжал Александр поздно ночью;Тройка, фыркая, пряла ушами;Подходила сосновая роща,Обнимала своими ветвями.Заскрипели тяжелые петли,Пошатнулся порог под ногою;Поднял парень из гроба невестуИ понес, обхвативши рукою.Свистнул кнут, завертелись колеса,Застонали, оживши, каменья,Потянулись назад полосамиПашни, рощи, столбы и селенья.Расходились настеганы кони,Заклубились их длинные гривы;Медяные бубенчики плачут,Бьются, сыплются их переливы!Как живая посажена Катя:Поглядеть – так глядит на дорогу;И стоит Александр над невестой,На сиденье поставивши ногу.Набекрень поворочена шапка,Ветер плотно лежит на рубахе;Не мигают раскрытые очи,Руки – струны, и кнут – на отмахе.Понесли кони в гору телегу,На вершине, осажены, сели...Поднялась под дугой коренная,Пристяжные, присев, захрапели...Там, согнувшись красивой дугою,У дороги песок подмывая,Глубока и глубоко под неюПроходила река голубая...Занимается ясное утро,Ветер с кручи песок отвевает,Тройка, сбившись в вожжах и постромках,Морды низко к земле наклоняет.Над обрывом валяется шапка...Смяты, вянут цветы полевые...Блещет золотом розовый венчик,А на венчике – лики святые...

Слух

Идет, бредет нелепый СлухС беззубых ртов седых старух,Везде пройдет, все подглядит,К чему коснется – зачернит;Тут порычит, там заорет,Здесь прочихнется, отойдет.Он верно здесь? Посмотришь – нет,Пропал за ним и дух и след.А он далеко за глазаГудит, как дальняя гроза...С ним много раз вступали в бой:Стоит, как витязь он чудной,Неясен обликом своим,Громаден, глуп и недвижим;Сквозь сталь и бронзу шишака,Сквозь лоб проходят облака!В нем тела даже вовсе нет:Сквозит на тень, сквозит на свет!Ступнями Слух травы не мнет...Но пусть, кто смелый, нападет:Что ни удар, что ни рубец, —Он все растет и под конецПодступит вплоть, упрется в грудь,Не даст и руку замахнуть...А иногда своих сынковНапустит Слух, как комаров;Жужжит и вьется их народИ лезет в уши, в нос и в рот;Как ни отмахивай рукой,Все тот же шум, все тот же рой...А Слух-отец сидит при них,Читая жития святых...

Обезьяна

На небе луна, и кругла и светла,А звезды – ряды хороводов,А черные тучи сложились в телаБольших допотопных уродов.Одеты поля серебристой росой...Под белым покровом туманаВон дроги несутся дорогой большой, —На гробе сидит обезьяна.«Эй! Кто ты, – что думаешь ночь запылить,Коней своих в пену вогнала?» —«Я глупость людскую везу хоронить,Несусь, чтоб заря не застала!» —«Но как же, скажи мне, так гроб этот мал!Не вся же тут глупость людская?И кто ж хоронить обезьяну послал,Обрядный закон нарушая?» —«Я, видишь ли, вовсе не то, чем кажусь:Я родом великая личность:У вас философией в мире зовусь,Порою же просто практичность;Я некогда в Канте и Фихте жила,В отце Шопенгауэре ныла,И Германа Гартмана я родилаИ этим весь свет удивила.И все эти люди, один по другом,Все глупость людей хоронилиИ думали: будто со мною вдвоемУма – что песку навозили.Ты, чай, не профессор, не из мудрецов,Сдаешься не хитрым, и только:Хороним мы глупости много веков,А ум не подрос ни насколько!И вот почему: чуть начнешь зарывать,Как гроб уж успел провалиться —И глупости здешней возможно опятьВ Америке, что ли, явиться.Что ночью схоронят – то выскочит днем;Тот бросит – а этот находит...Но ясно – чем царство пространнее, – в немТем более глупостей бродит...» —«Ах ты, обезьяна! Постой, погоди!Проклятая ведьма – болтунья!..»Но дроги неслись далеко впередиВ широком свету полнолунья...

В пути

В Заонежье

Верст сотни на три одинокий,Готовясь в дебрях потонуть,Бежит на север неширокий,Почти всегда пустынный путь.Порою, по часам по целым,Никто не едет, не идет;Трава под семенем созрелымМежду колей его растет.Унылый край в молчаньи тонет...И, в звуках медленных, без слов,Одна лишь проволока стонетС пронумерованных столбов...Во имя чьих, каких желанийТы здесь, металл, заговорил?Как непрерывный ряд стенаний,Твой звук задумчив и уныл!Каким пророчествам тут сбыться,Когда, решившись заглянуть,Жизнь стонет раньше, чем родится,И стоном пролагает путь?!

Цинга

Когда от хлябей и болотИ от гнилых торфяниковТлетворный дух в ночи идетВ молочных обликах паров,И ищет в избы он пути,Где человек и желт, и худ,Где сытых вовсе не найти,Где вечно впроголодь живут, —Спешите мимо поскорей,Идите дальше сторонойИ прячьте маленьких детей:Цинга гуляет над землей!«Ах, мама! Глянь-ка из окна...Там кто-то есть, наверно есть!Вон голова его видна,Он ищет щелку, чтоб пролезть!Какой он белый и слепой!..Он шарит пальцами в стене...Он копошится за стеной...Ах, не пускай его ко мне!..»Дитя горит... И сух язык...Нет больше силы кликнуть мать...Безмолвный гость к нему приник,Припал! дает собой дышать!Как будто ластится к нему,Гнетет дитя, раскрыл всего,И, выдыхая гниль и тьму,Себя .он греет об него...Так, говорят, их много мретВ лачугах, маленьких детей, —Там, где живут среди болот,У корелы и лопарей!

На волжской ватаге

Это на Волге, на матушке, было!Солнце за степью в песках заходило.Я перебрался в лодчонке к рыбацкой ватаге,С ромом во фляге, —Думал я, может, придется поднестьВыпить в мою или в ихнюю честь!Белая отмель верст на пять бежала.Тут-то в рогожных заслонах ватага стояла.Сети длиной чуть не в версту на древках торчали,Резко чернея на белом песке, просыхали...Домик с оконцем стоял переносный;Края далекого сосны,Из Ярославля, знать, срубом служили,Смолы сочили...Вижу: хозяин стоит; он сказал:«Ваше степенство, должно быть, случайно попал?Чай, к пароходу, поди, опоздали,Заночевали?»Также сказал, что улов их недуренИ что, хоть месяц был бурен,Все же у нихРыбин большихМного в садке шевелится!Может, хочу убедиться?В ближнем яру там садок пребольшущий стоял.Был поделен он на. клети; я шесть насчитал;Где по длине их, а где поперекСходни лежали из тонких досок.Каждая клеть была рыбой полна...Шумно играла в них рыбья волна!Стукался толстый лосось, и юлила стерлядка;В звучно плескавшей воде, посреди беспорядка,Чопорно, в белых тесьмах, проходила севрюга;«Есть, – говорил мне хозяин, – у нас и белуга!»Сунул он жердь и по дну поводил,Поднял белугу! Нас дождь окатил,Чуть показалась она... Мощным плесом хлестнула,Точно дельфин кувырнулась и ко дну юркнула...Ночь налегла той порой...ОчереднойСети закидывал; прочие кучей сидели;Два котелка на треногах кипели;Яркий огонь по синеющей ночи пылал,Искры метал...Разные, пестрые люди в той куче столпились...Были такие, что ближе к огню протеснились;Были такие, что в мрак уходили, —Точно они свои лица таили!«Что его, – думали, – к нам сюда носит?Ежели вдруг да про пашпорты спросит?Правда, далеки пески! Не впервой уходить!Дернула, видно, нелегкая нас посетить!..»Фляга с ямайским осталася полной при мне:И повернуть-то ее не– пришлось на ремне!Даже и к слову прийти не пришлось никому;Был я не по сердцу волжской ватаге, – видатьпо всему! —Выходцем мира иного,Мало сказать, что чужого...Только отъехавши с версту от стана,Лодкой спугнув по пути пеликана,Он на волнах уносившейся Волги дремал, —Что пеликаны на Волге бывают, того я не знал, —Издали песню я вдруг услыхал хоровую...В звездную ночь, в голубую,Цельною шла, не куплет за куплетом, —Тьму рассекала ночную высоким фальцетомИ, широко размахнув для полета великого крылья,Вдруг ни на чем обрывалась с бессилья...Чудная ночь эту песнь подхватилаИ в отголосках без счета в безбрежную даль проводила...

На Волге

Одним из тех великих чудодействий,Которыми ты, родина, полна,В степях песчаных и солончаковыхСтруится Волги мутная волна...С запасом жизни, взятым на дорогуИз недр глубоких северных болот,По странам жгучим засухи и знояОна в себе громады сил несет!От дебрей муромских и от скитов раскола,Пройдя вдоль стен святых монастырей,Она подходит к капищам, к хуруламДругого бога и других людей.Здесь, вдоль песков, окраиной пустыни,Совсем в виду кочевий калмыков,Перед лицом блуждающих киргизов,Питомцев степи и ее ветров, —Для полноты и резкости сравненьяС младенчеством культуры бытовой, —Стучат машины высшего давленья,На пароходах с топкой нефтяной,С роскошных палуб, из кают богатыхВ немую ширь пылающих степейНесется речь проезжих бородатых,Проезжих бритых, взрослых и детей;И между них, чуть вечер наступает,Совсем свободно, в заповедный час,Себя еврей к молитве накрывает,И Магомета раб свершает свой намаз;И тут же рядом, страшно поражаяСвоею вздорной, глупой болтовней,Столичный франт, на службу отъезжая,Все знает, видел и совсем герой!Какая пестрота и смесь сопоставлений?!И та же все единая страна...В чем разрешенье этих всех движений?Где всем им цель? Дана ли им она?Дана, конечно! Только не добиться,Во что здесь жизни суждено сложиться!Придется ей самой себя создатьИ от истории ничем не поживиться,И от прошедшего образчиков не брать.

На горном леднике

В ясном небе поднимаются твердыниЛьдом украшенных, порфировых утесов;Прорезают недра голубой пустыниОстрые углы, изломы их откосов.Утром прежде всех других они алеютИ поздней других под вечер погасают,Никакие тени их покрыть не смеют,Над собою выше никого не знают.Разве туча даст порою им напитьсяИ спешит пройти, разорванная, мимо...Пьют утесы смерть свою невозмутимоИ не могут от нее отворотиться.Образ вечной смерти! Нет нигде другого,Чтобы выше поднялся над целым миром,И царил, одетый розовым порфиром,В бармах и в короне снега золотого!Злая ли насмешка над людьми в том скрыта,Иль подсказан ясно смысл успокоенья —Если мысль, темнейшая из мыслей, слитаС самой светлою из всех картин творенья?!

Вечер на Лемане

Еще окрашены, на запад направляясь,Шли одинокие густые облака,И красным столбиком, в глубь озера спускаясь,Горел огонь на лодке рыбака.Еще большой паук, вися на нитке длинной,В сквозную трещину развалины старинной,Застигнутый росой, крутясь, не соскользнул;Еще и сумерки, идя от щели к щели,В прозрачной темноте растаять не успелиИ ветер с ледников прохладой не тянул, —Раздался звук... Он несся издалека,Предвестник звезд с погасшего востока,И, как струна, по воздуху звенел!Он несся, и за ним, струями набегая,То резок и глубок, то нежно замирая,Вослед за звуком звук летел...Они росли, гармония катилась,И гром, и грохот, звучная, несла,Давила под собой, – слабея, проносиласьИ в тонком звуке чутко замерла...А по горам высокий образ ночи,Раскрывши синие, увлаженные очи,По крыльям призраков торжественно ступал;Он за бежавшим днем десницу простирал,И в складках длинного ночного покрывалаЗвезда вечерняя стыдливо проступала...

Озеро четырех кантонов

И никогда твоей лазури ясной,Сквозящей здесь на страшной глубине,Луч солнца летнего своей улыбкой страстной,Пройдя до дна, не нагревал вполне.И никогда мороз зимы холодной,Спустившись с гор, стоящих над тобой,Не смел оковывать твоей пучины воднойСвоей тяжелой, мертвенной броней.За то, что ты не ведало, не зналоТого, что в нас, в груди людей живет, —Не жглось огнем страстей, под льдом не обмирало —Ты так прекрасна, чаша синих вод.