Полный замес
Шрифт:
Электронные часы начали отсчет первoго часа нового дня, когда я стояла, держа в руках чашку чая,и смотрела, как за окном мир становился белым и тихим. Крупные хлопья плавно падали на землю, укрывая ее пушистым одеялом.
Обычно первый снег приносил с собой в душу ощущение уюта, спокойствия и тепла. В детстве, когда он кружился, спускаясь с неба, мне казалось, что вот оно – начало настоящей зимней сказки. И чудилось, что все вокруг замерло, как и я, в предвкушении ее продолже?ия. Но не сегодня.
Какая-то внутренняя тревога не давала успокоиться. Я отхлебнула
Встреча с Алей? Да навряд ли. Прошлое давно меня не трогало. А вот новость о том, что Поликарп – девочка, – очень даже!
Выяснилось, что та мутноватая слизь на его, в смысле ее, плавнике была вовсе не болезнью, а икрой. Когда мне рыбий доктор об этом соoбщил, я нервно дернула глазом. Правда, сначала удивлялся, да причем изрядно, сам ихтиатр, когда к нему принесли пациента в презервативе…
– Полик, как ты могла! – глянув на аквариум, вопросила я, все еще ника? не свыкшаяся с такой гендерной пакостью.
Карпа (или все же карп? – я не могла определиться: во мне боролись филология и зоoлогия,и вторая побеждала) лишь вильнула хвостом. Мол, подумаешь, ерунда. Ты лучше оцени, какой ихтиатр там был. Молодой, готовый к нересту, тьфу, ухаживаниям.
Рыбьего специалиста я действительно оценила. Симпатичный, спокойный, деликатный (как он покраснел при виде транспортного средства Полика!). Единственный минус – очень уж худой. Настолько, что при взгляде на него срочно хотелось делать торты, пельмени, шашлыки и кормить-кормить-кормить. Зато доктор был блондин с oттенком в рыжину. А я всегда была неравнодушна к светловолосым.
В общем,ихтиатр был полной противоположностью тому типу, который едва не угробил мою карпу. И как только я вспомнила про Драконище, сразу поняла : вот она – гадoсть сердца моего. Та причина, по которой я никак не могла уснуть. Или все же…
Не успела додумать. Ночную тишину квартиры разорвала трель звонка. Я не успела поднять трубку, как услышала заплаканный мамин голос:
– Поля… Отец… – причитала она.
ГЛАВ? 2
Полина
Я не могла понять, что говорит мама. Из динамика доносились лишь обрывки фраз. А еще я чувствовала эмоции. Много эмоций. Тревога, бoль, отчаяние, страх, безнадежность – они были столь сильными, что прошивали меня, находившуюся вдалеке, насквозь.
– Что случилось? Ты можешь мне объяснить?! – я не выдержала и сорвалась на крик.
Послышалось шуршание. На заднем фоне раздался голос Мишки : «Мам, дай я!» – и спустя несколько секунд брат произнес:
– Папа попал в аварию. Он сейчас в реанимации. Приезжай…
И Миха, назвав адрес, отключился. Младший был краток, но я понимала, какой ценой ему далась такая лаконичности.
Из динамика доносились гудки, а я стояла посреди кухни и сжимала трубку телефона в своей дрожащей правой руке. Словно она была
Мои пальцы побелели от напряжения, когда я сжала в кулак левую ладонь. Ногти врезались в кожу так, что на ней остались алые лунки-полумесяцы,из которых на пол закапала кровь.
Плевать. Боль телесная заглушала ту, другую, что сейчас поселилась внутри меня и сейчас рвалась наружу. Криком, слезами… И если первый я заглушила, то вторые… Соленая влага стекала по щекам.
Я плакала без единого звука. Скoлько? Не знаю.
Но тут Полик зашуршала камнями в аквариуме. Звук, глухой и какой-то тупой, что ли, был сродни удару по затылку. Я подняла взгляд на настенные часы. Оказалось, я проплакала ровно три минуты. Три минуты гребаной вечности! А папа сейчас, возможно…
?ешительно отогнала мысли о смерти. Отец будет жить! Я его заставлю. Если надо – с того света достану, нo не позволю ему умереть.
Смахнула слезы и начала быстро одеваться, чтобы спустя час вбежать в холл больницы. Там на видавшей виды банкетке с потрескавшейся искусственной кожей сидела, сгорбившись, мама. Миха обнимал ее за плечи. Рядом стояла растерянная и какая-то оглушенная сестра.
– Что говорят врачи?
– с ходу спросила я, приглаживая пятерней растрепавшиеся от бега и припорошенные снегом волосы.
– Ждать… – выдохнул брат.
И мы ждали. Секунды. Минуты. Часы… Кажется, за это время я успела поседеть. Кажется, я слышала, как гудели мои нервы, натянутые, словно стальные тросы. И как они трещали и искрили под запредельным напря?ением, которое на них дали этой ночью.
А под утро мы узнали, что папа будет жить. Точнее, существовать. На аппаратах. И сколько папе осталось – неизвестно.
В кабинете Гурама Каримовича мы узнали этот неутешительный прогноз.
– Как же так… – выслушивая приговор xирурга, прошелестела убитым голосом мама.
– Чудо, что он с такими повреждениями смог вообще перенести операцию, - сухо сообщил хирург. – Декомпрессию мозга при вдавленном проломе черепа мы устранили, но была повреждена сонная артерия, также был сильный ушиб позвоночной артерии и инфаркт мозга. Поэтому…
– Доктор, можно проще?..
– не выдержала я.
– Проще – у вашего отца внутричерепная гематома. И ее необходимо удалить. Но такие стабилизирующие операции в рамках ОМС проводят всего в нескольких клиникаx страны. По квоте...
От этих слов я сглотнула. А мама, кажется, даже не поняла ничего.
– То есть по страховому полису отца можно… – начал было брат.
– Миха,ты что, не слышал! – взвизгнула сестра. – По квоте! ? это очередь! – И, уже обращаясь к хирургу, она истерично спросила : – Она длинная?
– Да, - тяжело произнес Гурам Каримович.
— Нет никакой надежды? – Я в упор посмотрела на доктора.
Сильный, большой настолько, что громадный. С глазами, повидавшими много боли, но и много чудес. Чудес, которые он сам творил своими руками. И я верила, отчаянно верила, что он сможет совершить еще одно. Для папы…