Полонез
Шрифт:
Он резко освободился.
– Дура, – сказал неприязненно. – Знаешь же, что я неожиданностей не люблю. Мог и прибить.
Агнешка (а это была она) капризно скривила губы. Вышло довольно мило, однако девичья краса оставила Зыха равнодушным.
– Что надо? – спросил, усаживаясь за стол.
Агнешка опустила глаза и принялась разглаживать передник, одетый поверх скромного серого платья.
– Что надо… – повторила с ноткой разочарования. – Ничего не надо. Соскучилась по тебе. Захотела увидеть, и всё. А ты…
Зых окинул взглядом раздосадованную девушку. Хороша, ничего не скажешь. Большеглазым лицом приятна, густыми чёрными волосами богата, телом с крепкими бёдрами и обильной грудью стройна. Однако если Зых спал со служанкой, то не только из-за её женских прелестей. Агнешка была ему нужна совсем для другого. Впрочем, женские прелести тоже чего-нибудь да стоили…
– Пришла, так садись, – проворчал отходчиво.
И, протянув руку, потрепал Агнешку по щеке. Просиявшая девушка прижалась лицом к широкой ладони.
– Вот так бы и сразу! – сказала с довольным вздохом.
Никто не рискнул бы назвать Зыха красавцем. Но его звериная сила, таранная энергия и мужская неутомимость влекли девушку, как магнит. Не важно, что этот человек похож на сову, – важно, что он птица совсем иного полёта. Сначала привыкла к неказистой внешности, потом влюбилась по уши, а потом уже и подчинилась во всём, как подчиняются женщины, растворившиеся в мужчине.
Во Францию Агнешка попала, в общем, случайно. Крестьянская дочь, служившая в шляхетской усадьбе, она подалась в эмиграцию вместе с хозяевами после провала восстания. В Париже довольно быстро выяснилось, что хозяевам лишний рот в тягость, – дай бог самим прокормиться. Поэтому пан Пшедомский через давнего знакомого Гуровского пристроил бывшую служанку в Комитет убирать и стряпать. Спасибо, что не на панель… Тускло жилось в Париже Агнешке, одиноко. Оттого и привязалась всей душой к Зыху.
Между тем Зых достал сигару, раскурил.
– Рассказывай, что нового, – скомандовал, пуская клубы ароматного дыма.
Ничего особо нового не было. Солтык накануне опять напился и обещал вызвать на дуэль всё трусливое окружение князя Чарторыйского, – по очереди. Потом, правда, успокоился, снял девку и уехал с ней допивать… Кремповецкий хвастается, что написал гениальную прокламацию для угнетённого населения Царства Польского. Как только удастся её распространить среди крестьян, восстание неизбежно… Кассир Водзинский отказал в пособиях двум новым эмигрантам, – дескать, люди неизвестные, ещё непроверенные. И лишь после вмешательства председателя Комитета смилостивился, но с таким видом, что у этих бедняг, небось, франки в карман не полезли…
– Ну, это всё сплетни, – прервал Зых. – Какие настроения?
Настроения у эмигрантов, по словам Агнешки, были на высоте. Во-первых, близилось Рождество. Во-вторых (и это главное), со вчерашнего дня пошёл слух, что Лелевель наконец-то взял курс на подготовку вооружённого выступления, которое возглавит некий боевой полковник, и уж теперь-то России мало не покажется…
Зых нахмурился. Похоже, что предупреждение председателя держать язык за зубами на членов малого совета не подействовало. Кто-то болтает, и это плохо. Шила в мешке не утаишь, всё так, но что-то уж слишком быстро. Кто-то проговорился, – случайно? Или злонамеренно?
– Узнай, от кого пошёл слух, – распорядился отрывисто.
Агнешка кивнула.
– Постараюсь. И вот что ещё…
В последние дни звучали разговоры против Лелевеля. Собираясь в особняке, эмигранты толковали, что, мол, председатель фактически забросил Комитет. Создал малую группу ближайших сторонников, с ними всё и решает. А ведь их, самозванцев, в отличие от участников Комитета никто не выбирал. Много воли взял председатель, так и до диктатуры недалеко…
Зых про себя чертыхнулся и уже в который раз подумал, что на шляхту не угодишь. Сидят тут в тепле, чай-кофе гоняют, языки чешут, кое-какие деньги получают стараниями Лелевеля, а всё недовольны. Ну, что за люди? Мусор, а не люди, лишь бы воду мутить. Для восстания понадобятся совсем другие…
– Самых активных болтунов бери на заметку и мне докладывай, – велел Агнешке. – А я уж придумаю, что с ними делать.
Оставался ещё один вопрос, – традиционный. Зых помедлил.
– Что панна Беата? – спросил наконец.
Агнешка ожидаемо одарила Зыха гневным взглядом.
– Не скажу! – выпалила она.
– А-а, не скажешь… Неужто ревнуешь?
Перегнувшись через стол, Зых потрепал Агнешку по голове, затем неожиданно схватил за волосы и слегка ткнул лицом в столешницу. Девушка придушенно вскрикнула.
– Ещё как скажешь, – пообещал Зых ровным голосом. – Характер будешь в другом месте показывать. А у меня в кабинете не смей, – накажу. Больно.
Агнешка захныкала.
– Зачем она тебе? – спросила тоскливо. – Не нужен ты ей. А мне-то нужен. Я же лучше её…
Мысленно Зых согласился. Агнешка была намного аппетитнее изящной Беаты. Но разве дело в этом?
– Да лучше, лучше, – проворчал он, отпуская девушку. – Тебе бы ещё дядю – председателя Комитета, вообще цены не было бы.
– А ты на девушке собрался жениться или на Комитете? – запальчиво спросила Агнешка, опасно щуря заплаканные глаза.
– На Комитете, конечно. Однако через посредство девушки, – небрежно сказал Зых. – Так что можешь не ревновать. Панна Беата нужна не для любви, а для дела.
Он вовсе не шутил. Лелевель человек пожилой и болезненный. Случись что, кто займёт его место? Тут наилучшие шансы были бы у ближайшего сподвижника, да ещё и родственника. Уже сейчас можно понемногу, по шажочку, оттирать председателя от дел. Большие планы были на жизнь у Зыха, серьёзные, и Комитет играл в них главную роль. Но сначала надо уломать панну Беату, жениться и войти в дом Лелевеля, а там…
– А тут ревнуй не ревнуй, охотников на неё и без тебя наберётся, – злорадно сообщила Агнешка.
– Кто такие?
– Да всё те же. – Агнешка начала загибать пальцы. – Ходзько с неё глаз не сводит. Гуровский, старый пень, и тот комплиментами сыплет. Сама Осовскому улыбается, как родному. С Лехом и Мазуром каждый день болтает. Ну, и так, по мелочи. Из новых на неё несколько человек пялятся…
– Пялятся, говоришь, – повторил Зых, нехорошо темнея лицом. – Ну, пусть пялятся… пока есть чем. – Не стесняясь девушки, выругался грязно. – Один вот тоже пялился…