Полонянин
Шрифт:
– Посижу немного, – вздохнул я, – в чувства прийти мне надобно.
– Как знаешь, – понимающе кивнул он.
– Откуда ты? – спросил я Баяна.
– С небушка свалился, – улыбнулся подгудошник.
– А если без шуток?
– Я все это время недалече был, – подгудошник волка убитого уцепил, отволок в сторонку. – Здоров серый, – достал он нож и хвост ему отчекрыжил.
Только клинок по позвонкам скрежетнул, да кровушка на землю брызнула.
– Лихо ты его, – удивленно он на меня взглянул.
– Со страху это великого, – ответил я. – А может, просто жить очень хотелось…
Баян, словно опахалом, хвостом волчьим обмахнулся.
– От всех страстей, от всех напастей оборони мя, лесной хозяин, – проговорил и мне обрубок кинул. – Держи, Добрый. Оберег тебе от жити и нежити лесной.
Поймал я хвост, а сам смотрю: у меня из рукава красный ручеек бежит. Прихватил меня волчара.
– Так все же, – поморщился я от пришедшей внезапно боли и на подгудошника взглянул, – с какого перепугу ты здесь очутился?
Откинул зло хвост волчий в сторону, полыхнуло в руке калечной, стоном наружу вырвалось. Стерпеть не сумел, но и не слишком погорился. Пусть болит, сам-то живой ведь, хоть и потрепанный.
– А ты не рад мне? – вопросом на вопрос ответил подгудошник.
– Рад, – признался я.
– Мужики, – Григорий нас позвал, – худо Никифору. Господь вот-вот его к себе заберет.
– К людям его надобно, – ответил Баян. – Здесь недалече весь. Там знахарка сильная живет. Коли Иисус твой дозволит, так жердяя на ноги поднимет. Или снова скажешь, что все в руках Божьих?
– Не скажу, – отозвался христианин. – Выручать парня надобно.
– Ну вот, – Баян ладонь о ладонь ударил. – Совсем другое дело. А то развели тут…
– Подсоби, – Григорий попробовал поднять жердяя, но не смог. – У меня сил не хватит его на коня взвалить.
– Ты хвостом не расшвыривайся, – тихонько мне калика сказал. – К поясу привесь и носи с гордостью. Не всякий голыми руками хозяина лесного задавить сможет. Я бы не смог, – повернулся он и пошел христианину помогать.
Подивился я тому, как Доля с Недолей на этот раз нитки свои свили. Кажется, что недавно совсем калика христианина хотел жизни лишить, а теперь вон, на выручку пришел. Вместе Никифора на коня подсаживают, и не скажешь даже, что враги…
Понимал я, что неспроста калика вдруг на поляне оказался. Ох, неспроста. И не сознался сразу, почему он вдруг нам на выручку пришел. Не прост Баян, хоть простым и казаться старается. Только все тайное рано или поздно явным становится. Как там бабуля приговаривала? Что было, видели, а что будет – посмотрим…
Застонал Никифор. Растормошили-таки они жердяя. Веки послух приподнял, взглядом на подгудошника наткнулся. Глаза в страхе вытаращил.
– Волкулак!!! – громогласно проревел и снова в беспамятство впал.
– Надо знахарке сказать, чтоб она из него еще и страх вылила, – сказал Баян спокойно.
– Прости, Господи, – перекрестился Григорий.
– Простит, – рассмеялся подгудошник, – куда он денется? Он у вас всех прощает. Точно все вокруг виноватые.
Промолчал христианин.
А я хвост подобрал, за кушак заткнул, на ноги поднялся. Вздохнул глубоко. Головой помотал, чтобы слабость с себя стряхнуть.
– Слава тебе, Даждьбоже, за то, что от смерти меня уберег, – сказал тихо и на небо взглянул.
Красивое оно. Наволочь низкая его от мороза прикрыла, а в прорехи звезды проглядывают. Яркие. Веселые, как глаза любимой моей.
– Ничего, Любавушка, – прошептал я. – Потерпи, милая. Еще чуток осталось, и увидимся мы.
И причудилось, словно я не в диком лесу, а на башне дозорной. На Детинце отеческом в Коростене. Только звезды Седуни для полного сходства не хватает. Да и я уже давно не послух, и даже не княжич, а так, не поймешь кто…
Вздохнул я снова.
– Слава тебе, Даждьбоже.
Вроде отходить от боя недавнего начал. И только тут почувствовал, что живой я. По-настоящему живой.
Всю ночь мы по лесу блукали. Я уже подумывать начал, что подгудошник нас в чащу завести решил да и бросить там. Понимал я, что такого быть не может, а все одно оторопь меня брала почему-то.
А тут еще Никифор стонет. Мы его к седлу привязали, чтоб по дороге не свалился ненароком. Раскачивает его на конской спине. Тревожит. Так и кажется, что вот-вот помрет послух.
И всю дорогу за нами волки шли. Чуял их Буланый. Фыркал и по сторонам косился испуганно. Видно, не хотели серые добычу отпускать, а может, за товарища своего погибшего отомстить желали. Так что мы все время нового нападения ждали.
Но вскоре опасения мои напраслиной обернулись. Вывел нас калика на весь. И волки отстали.
Знахарка, и верно, искусной была. Быстро нас поправила. У Никифора раны нетяжелыми оказались. Больше от страха, а не от зубов волчьих он пострадал. Поправила его бабка, и плату невеликую за помощь свою попросила. Хвост волчий, что на опояске моей болтался, себе захотела. Подгудошник меня отговаривать стал, мол, платеж работы не стоит. Ну а я не поскупился. Отдал.
Обрадовалась знахарка, хвост с бережением от меня приняла, обмахнулась им и вдруг по-волчьи ощерилась.
– Чую великий страх в нем сидит, – мне шепнула, а потом к христианам повернулась: – Ступайте-ка вы от меня подобру-поздорову, а то велик соблазн силу на вас испробовать. – И в глазах ее огонек злой блеснул.
– Чего это она? – спросил Никифор удивленно, когда мы от знахарки выбрались. – Лечила нас, а теперь выпроваживает.
– Тебе легче стало? – взглянул на него подгудошник.
– Легче, – кивнул жердяй.
– Тогда иди и помалкивай…
Прогнала нас знахарка, а охотный люд приветил. Накормили, напоили, одежей исправной поделились охотники. Так что уже через три дня мы смогли дальше отправиться.