Полонянин
Шрифт:
– Здорово, Добрый!
– И тебе здоровья, десятник!
– Давненько не виделись.
– А ты, небось, соскучился?
– Ну, скучать не скучал, но все одно рад тебя видеть. Давай за нами, да кучнее держитесь, не то затопчут ненароком.
Выстроил Алдан своих клином, щиты сомкнуть велел.
– Пошли, что ли, помаленечку!
Врезались ратники в толпу, а мы за ними следом. Расчистили нам дорогу вой. Кое-как мы до конюшни пробились.
– Погодите немного, – сказал я ратникам. – Нам бы еще к крыльцу княжескому подобраться.
– Давай быстрее, – махнул рукой Алдан. – А то скоро уж начнется, а мне поглядеть на потеху охота. Я на башне себе уж местечко пригрел, а тут ты.
– Я быстро.
Завел я коника в денник, расседлал, овсу в ясли сыпанул.
– Ешь, – говорю, – наголодался за дорогу-то. Послушался Буланый. Морду в ясли ткнул и захрумкал. Вот и славно.
– Здраве буде, Добрыня! – услышал я за своей спиной.
Обернулся, а это Кветан со мной здоровается. Обнялись мы.
– Ты где был-то? – конюший меня спросил.
– Потом все, старшой, – отмахнулся я. – Недосуг мне сейчас.
– Ну, ты смотри, – понимающе подмигнул Кветан. – После казни заглядывай. Мы с ребятами тебе встречу вечерком устроим.
– Хорошо, – сказал я и к выходу поспешил.
– К терему, говоришь? – Алдан уже своих выстроил.
– Да, к терему, – кивнул я.
– Давай! – скомандовал десятник.
Надавили ратники на толпу, дорогу нам расчистили. А народ огрызается. Кому понравится, когда его щитом в спину толкают?
– Расступись! – кричит Алдан.
Мы за ним следом спешим, а люди за нашими спинами снова, как вода, смыкаются. Я от криков чуть не оглох. На Никифора взглянул. Ничего. Держится послух. И Григорий от нас не отстает.
Добрались до крыльца. Отдышались.
– Благодар тебе от меня, десятник, – сказал я Алдану.
– Наливай! – расхохотался он.
– Вечером на конюшню заглядывай.
– Вот это дело! – сказал десятник и со своими ратниками обратно попер, к месту нагретому прорываться стал.
А мы в терем направились.
– Лепота-то какая! – не сдержался, перекрестился Никифор, когда мы в сени расписные вошли.
– Ты еще горницы не видел, – сказал я ему. – Вот где действительно красиво.
– Ну, веди, – сказал Григорий.
Поднялись мы по лестнице широкой в горницу. А тут у дверей стоит посадник козарский, Ицхак, и плачет. Увидел меня, слезы рукавом утер.
– Соломона, – говорит, – смертью казнить хотят. Обвиняют в том…
– Знаю, – сказал я. – Мне стражник у ворот сказал.
– Мы даже выкуп за него приготовили, – всхлипнул Ицхак. – Всем посадом виру собирали. Уперлась княгиня. Не хочет меня принимать. Жизнь ей Соломонова понадобилась. О, Адонай… – снова слезы полились из глаз иудея.
– Она-то здесь? – кивнул я на дверь.
– Здесь, – сказал посадник. – Стою жду, когда она меня принять сможет.
– А Святослав?
– Да все с ним в порядке. Он еще третьего дня со Свенельдом в Чернигов уехал.
– Подождите, – оставил я христиан с иудеем, а сам в горницу вошел.
Ольга у окошка стояла да на майдан смотрела. Приоткрыла она окно, чтоб лучше ей видно было, оттого и сквозило морозцем. Холодно на дворе, народ шумит. И в горнице холодно.
– Ты не застудишься? – сказал я ей. Вздрогнула она от моих слов, повернулась быстро.
Платочек любимый затеребила.
– Что же ты так долго? – спросила строго.
– И тебе здравия, княгиня, – отвесил я ей поклон.
– Год тебя целый не было, я уж думала, что не увижу тебя больше. – И вновь к оконцу отвернулась.
– Меня отец учил, чтоб слов я своих на ветер не разбрасывал, ну а если дал, то отпираться не след. А не было меня потому, что до Мурома путь не близкий. А ты неужто меня ждала?
– Ждала, – сказала княгиня. – Но не одного, а с Григорием. Или ты забыл, зачем я тебя посылала?
– Отчего же? Я человек памятный.
– Ну, и?..
– Выполнил я твою просьбу, княгиня.
– Не просила я тебя, – взглянула она на меня, – поручение давала.
– Поручение холопам дают, а я вольный теперь. Или ты от обещания своего откажешься?
Помолчала она. Платочек потеребила.
– Ну, тогда чего же ты один пришел? – наконец спросила.
– Так ведь неспокойно в Киеве. Заробел христианин. Непривычно ему, человеку божьему, когда народу столько. Что тут случилось у вас? Опять киевляне бунт подняли?
– Мы лекаря сегодня казнить собрались, – передернула она плечиком.
– И за что же Соломону честь такая?
– Он сына моего отравить хотел, – скривилась княгиня, словно сама отраву приняла.
– Что-то тут не так. Сколько лет ты ему доверяла…
– Выходит, и лекарям верить нельзя, – перебила она меня.
– Так и себе можно в вере отказать. Я слышал, что жив и здоров каган.
– Это сейчас. Ты не видел, как седмицу назад его выворачивало. Из нужника не вылезал. Опасалась я, что совсем хворобой изойдет. Исхудал, как блесточка, от ветра его шатало…
– А Соломон тут при чем?
– Так ведь он сам сознался, что его это рук дело.
– Ну, у ката киевского и мертвый на себя все беды людские примет.
Отмахнулась она платочком.
– Дозволь, княгиня, мне с иудеем переговорить. Сколько лет мы в знакомцах ходим. Проститься с ним хочу, – не отступился я.
– А мне прикажешь ждать тут, пока ты с лекарем лясы точить будешь?
– Отчего же ждать? – отворил я дверь. – Григорий, Никифор, проходите. Зовет вас Ольга, княгиня Киевская.