Положитесь на Псмита
Шрифт:
— Ну, так как же? — сказал Фредди. — Вы согласны?
— На что? — рассеянно спросила Ева.
— Да выйти за меня замуж, а то на что же? Я, собственно, хотел сказать, что обожаю землю под вашими ножками, ну и прочая такая же чушь… то есть я хотел сказать: и все такое прочее. И теперь, когда вы знаете, что я получу эту пару тысяч и стану партнером букмекера… и все такое прочее. Так я хочу сказать…
— Фредди, — напряженно сказала Ева сквозь зубы, давая передышку своим замученным нервам. — Уйдите, пожалуйста.
— А?
— Я не хочу выходить за вас замуж, и мне надоело повторять вам это. Уйдите, пожалуйста, оставьте меня в покое… — Она умолкла, все та же врожденная честность указала ей, что она изливает
— Нет, хочу, — непоколебимо ответил Фредди. — То есть если она — это вы. Любовь — крохотное семечко, которое холод может погубить, но если ее растить и лелеять, согревая благостным теплом преданного сердца…
— Но, Фредди…
— Она расцветает пышным цветом, — торопливо договорил Фредди. — То есть я хочу сказать, что любовь приходит после брака.
— Чепуха!
— Но именно так было в «Светском браке».
— Фредди, — сказала Ева, — я правда больше не могу разговаривать! Будьте милым, уйдите, хорошо? Мне надо о многом подумать.
— Ах, подумать! — сказал Фредди с уважением. — Будет сделано!
— Большое спасибо.
— О… а… не за что. Ну, пока-пока!
— До свидания.
— Увидимся к вечеру, а?
— Конечно, конечно!
— Отлично! Так, чип-чип!
И высокородный Фредди, вполне довольный, наконец-то усмотрев, как ему казалось, что вторая сторона смягчается, повернулся и зашагал к дому, вскидывая длинные ноги.
III
Убаюканный солнечным теплом городок Маркет-Бландингс являл собой такую мирную картину, что Ева, свернув на главную улицу, средоточие жизни и мысли этих мест, вновь ощутила тихое спокойствие, которого ее лишил разговор с Фредди. Ощущение, что Маркет-Бландингс оставался точно таким же из века в век, навевало приятную безмятежность. Беды и заботы могли допекать поколения, сменявшие друг друга в его стенах, но они не тревожили обомшелую церковь с массивной четырехугольной колокольней, и лавочки с красными черепичными крышами, и старинные гостиницы, чьи верхние этажи так уютно нависали над тротуаром. Ева задумчиво шла к «Гербу Эмсуортов», чрезвычайно респектабельной харчевне, куда лежал ее путь, а справа и слева от нее за сводами арок открывался бодрящий живописный вид на зеленые прохладные уголки, говорившие о былых столетиях.
Главная улица Маркет-Бландингса чем-то напоминала дремлющий двор средневекового монастыря. И ничего современного за исключением кинотеатра. Но и он тут именовался «Электрическим театром», был увит плющом и увенчан высокими дымовыми трубами.
Впрочем, заключение это было слишком поспешным: на главной улице стояло еще одно современное здание с вывеской, гласившей «Дж.Банкс, парикмахер», и Ева как раз поравнялась с заведением мистера Банкса.
В любом другом месте оно могло бы показаться привлекательным, но на фоне Маркет-Бландингса выглядело мерзкой болячкой, и Ева очнулась от размышлений, словно услышав режуще-фальшивую ноту в торжественном гимне. Она уже хотела ускорить шаги, но тут дверь открылась, пропуская на улицу низенькую дородную фигуру. И при виде этой низенькой дородной фигуры Ева остановилась как вкопанная.
Джозеф Кибл посетил парикмахерскую мистера Банкса сразу после второго завтрака, чтобы подстричь свои седеющие кудри перед балом графства. И теперь, выйдя на главную улицу, он недоумевал, каким образом мистер Банкс вырвал у него согласие освежить ему голову гелиотропом. Мистеру Киблу чудилось, что воздух вокруг него напоен благоуханием
Обычно Джозеф Кибл умел железной рукой предотвращать поползновения парикмахеров освежать его, и причина, почему на этот раз его бдительность притупилась, чем и воспользовался мистер Банкс, объяснялась письмом, полученным им со второй почтой от его падчерицы Филлис, — вторым после того, которое заставило его взбунтоваться в библиотеке против своей супруги. Заключив договор с высокородным Фредди, он сразу же написал Филлис в крайне оптимистическом ключе: вдохновленный заверениями Фредди, он радостно сообщил ей, что в самом ближайшем будущем получит возможность послать ей три тысячи фунтов для приобретения фермы ее мечты в Линкольншире. Она ответила, нежно его благодаря. Но дни шли, своего обещания он не выполнял, Филлис встревожилась, о чем и сообщила ему на шести плотно исписанных страницах.
Сидя в парикмахерском кресле, мистер Кибл думал об этом письме и постанывал, а Дж. Банкс тем временем, хищно посверкивая глазами, беспощадно его гелиотропил. Отнюдь не впервые после заключения этого делового соглашения мистера Кибла мучили сомнения, разумно ли он поступил, доверив столь тонкую операцию, как похищение брильянтового ожерелья своей супруги, исполнителю, в такой степени известному своим слабоумием, как его племянник Фредди. Это, говорил он себе уныло, работа, которая потребовала бы объединенных усилий самых известных медвежатников, а он предоставил ее на усмотрение молодого человека, который всего лишь раз в жизни оказался способен на вдохновение и инициативу — когда разделил волосы на прямой пробор, хотя все члены клуба «Холостяков» зачесывали их назад. Чем больше мистер Кибл взвешивал шансы Фредди, тем ничтожнее они казались. К тому времени, когда Дж. Банкс освободил его от пятнистого пеньюара, он уже впал в безысходный пессимизм, а когда вышел на улицу, «благоухая так, что ветры от любви к нему томились», то уже сомневался, хватило бы у его сообщника способностей украсть пустой бидон из-под молока. Он настолько погрузился в эти угрюмые думы, что Еве пришлось окликнуть его дважды, прежде чем он выбрался из них.
— Мисс Халлидей? — сказал он виновато. — Прошу прощения. Я задумался.
Ева, хотя за время ее пребывания в замке они не обменялись и двумя словами, прониклась симпатией к мистеру Киблу и поэтому не испытывала того смущения, которое могло бы помешать ей в столь щекотливом разговоре с любым другим человеком. По натуре прямая и бесхитростная, она сразу перешла к делу.
— Вы не могли бы уделить мне минуту-другую, мистер Кибл? — сказала она, взглянув на церковные куранты. Времени у нее было еще достаточно. — Мне надо поговорить с вами о Филлис.
Мистер Кибл дернул головой от изумления, улица засмердела гелиотропом. Словно к нему внезапно воззвал Глас Совести.
— О Филлис?! — охнул он, и в его нагрудном кармане хрустнуло письмо…
— О вашей падчерице Филлис.
— Вы с ней знакомы?
— В пансионе она была моей лучшей подругой. И я пила у нее чай перед самым отъездом сюда.
— Поразительно! — сказал мистер Кибл.
Клиент, жаждущий побриться, скользнул между ними и скрылся в парикмахерской. Они отошли в сторону на несколько шагов.
— Конечно, если вы скажете, что меня это не касается…
— Милая барышня!…
— Но меня это касается, потому что она моя подруга! — твердо сказала Ева. — Мистер Кибл, Филлис рассказала мне, что написала вам про эту ферму. Почему вы не хотите ей помочь?
День был жаркий, но не настолько, чтобы объяснить, почему лоб мистера Кибла покрылся испариной. Он достал большой носовой платок и утер свое чело. В его глазах появилось затравленное выражение. Рука, свободная от платка, скользнула в карман и забряцала ключами.