Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30?60-х годов XIX века

Фалькович Светлана

Разъяснительная работа, которую Польское демократическое общество вело в этот период, шла по определенным направлениям: социальные и политические проблемы анализировались в его печатном органе «Pamietnik TDP» («Дневник ПДО»), вопросы истории – в издании «Przeglad dziej'ow polskich» («Обзор польской истории»), за политико-литературное направление отвечал «Noworocznik» («Ежегодник»), военным вопросам посвящался «Kurs sztuki wojskowej» («Курс военного искусства»). Полемические материалы публиковал преимущественно «Demokrata Polski», кроме того, для сатирических выступлений использовался журнал «Pszonka» («Пшонка»). Авторами материалов и статей часто бывали идеологи ПДО и создатели его Манифеста Я.Н. Яновский и В. Гельтман. Последний не уставал напоминать: «Демократия – это наша родная идея, возникшая на родимой земле много веков назад, и в течение веков ее кормили и пестовали; ее мощи мы были обязаны всем блеском нашего народа, а ее нарушению – его упадком; в ней наше прошлое, а тем самым и наше будущее». «Возрожденная независимая Польша будет демократической», – утверждал он. Но, как отмечалось в одном из документов ПДО, «демократическая идея не является только национальной польской, это всеобщая идея современной эпохи», и именно ее воплощает Польское демократическое общество. В связи с этим 29 ноября 1838 г. на торжестве в Париже Гельтман заявил, что миссия Польши – «возглавить народы в их борьбе против рабства»: народы сочувствуют Польше, и поляки готовы пролить за них кровь, осуществляя лозунг «Через человечество для Польши!». «Все наши надежды, – подчеркивал Гельтман, – мы связали с народами […]. В освобождении чужих народов мы видели освобождение собственной родины». Он напомнил о событиях в Лионе, Савойе и Франкфурте и участии в них польских эмигрантов, но отмечал, что после того как революция в Европе пошла на спад, поляки поняли: симпатия к ним означает лишь умение плакать над несчастьем другого, а не умение «подать ему смелую руку». Поэтому, заключал Гельтман, силы для борьбы нужно искать не в чужих сердцах, а в собственной груди. «Борясь за свою родину, – утверждал он, – мы исполняем священную миссию, боремся за дело всего человечества». В соответствии с этим и провозглашался новый лозунг ПДО: «Через Польшу для человечества!»⁶⁷.

Новые условия требовали выработки новой стратегии и тактики, и ПДО разработало

установки по важнейшим вопросам, в том числе о внутренних силах польского восстания в социальном и политическом отношении, о причинах прежних неудач в освободительной борьбе и средствах избежать этого на будущее; намечались и контуры будущего облика независимой Польши, разъяснялись принципы организации законодательной, исполнительной и судебной власти в демократическом обществе, а также принципы организации гмин – власти на местах. В 1838–1841 гг. появились статьи об организации в восстании центральной власти и подчиненных ей властей, о том, какие права нужно отменить на время восстания, о принципах создания и организации его вооруженных сил. Так, подчеркивая необходимость для свержения иноземного господства «слить воедино» «мысли и души», авторы статей разъясняли, что во имя этого в восстании должны быть ограничены политические «индивидуальные» права, то есть отменена выборность. Право на свободу слова как в печати, так и на публичных собраниях, признавалось для выражения приверженности отчизне и люду. Признание свободы личности сопровождалось предостережением: тот, кто будет действовать во вред делу народа, предстанет перед судом. Признавалась свобода религиозных убеждений, «если только они не содержат губительных антисоциальных догм и тем самым не являются вредными и противными всеобщему благу». Протест против религиозной нетерпимости прежде всего был направлен против католицизма, с которым «шляхта поженила свою золотую вольность». Как подчеркивалось, католицизм «не только оказался губительным и неблагодарным для Польши, но и сделался послушным орудием деспотизма», подтверждением чего явилось осуждение папой Григорием XVI польского восстания.

При разъяснении будущих прав и свобод встал вопрос о собственности. Признавалась ее неприкосновенность, но делалось исключение для привилегии земельной собственности: предполагалась ее ликвидация или модификация. Это было напрямую связано с важнейшей задачей формулирования тех положений программы восстания, которые были призваны заинтересовать крестьянство и обеспечить его участие в борьбе за национальное освобождение. В статьях идеологов ПДО одним из главных мотивов было представление крестьянства в качестве «несомненно, величайшей силы» Польши как в политическом, так и в социальном отношении; отмечалось, что «его ненормальное, антиобщественное положение лишает его, правда, тех сил, которые могут развивать и воспитывать только свободные народы при законе равенства; но, с другой стороны, это же положение рождает в нем мощь, какой не знают другие народы». «Если рассматривать массы нашего народа в политическом аспекте, – писал в 1838 г. В. Гельтман, – в них заложена величайшая сила восстания; своей огромной массой, естественной жаждой выйти из состояния нищеты, подчинения и унижения, в котором они до сих пор находились, они победят внешних врагов, а внутренних заставят замолчать. В социальном отношении эти же силы, расширенные и подкрепленные во время восстания, являются для нас гарантией того, что освободившееся общество извергнет из своего лона элемент привилегированности, сделает опорой своей организации принцип равенства». «Вера в люд» была верой деятелей ПДО. Они видели свой «величайший, важнейший долг» в усилиях по «извлечению тех сил, которые до сих пор дремлют в массах не разбуженные». Заявляя: «Когда люд будет наш, то и Польша будет нашей», они подчеркивали: «Только при искренним, братском, а не двусмысленном, как по большей части было раньше, отношении к люду мы можем надеяться на счастливый конец наших национальных усилий». Важной задачей являлось формулирование тех положений программы восстания, которые были призваны заинтересовать крестьянство и обеспечить его участие в борьбе. «Гарантиями для духовного освобождения люда» должны были служить «отмена крепостной зависимости, служебных работ, ликвидация всех привилегий рождения, шляхетства, титулов князей, графов и баронов; отмена законов, устанавливающих различия в возможности выполнять общественные функции, и тех, что дают преимущество одним вероисповеданиям перед другими». Но «для люда, – утверждали идеологи ПДО, – наряду с моральным элементом – свободой, нужен и элемент физический – земля, с которым неразрывно связаны и другие элементы, необходимые для жизни». Поэтому установление «гражданского, политического и религиозного равенства» предполагалось дополнить обеспечением и «материального освобождения». Оно выражалось в «отмене существующих прав на собственность, являющихся результатом присвоения, отмене барщины, чиншей, дармовых отработок, пожертвований и всяких других поземельных тягот, ликвидации всякого рода торговых и ремесленных монополий и привилегий, а вместо этого в превращении жителей, занимающихся земледелием, в собственников, в освобождении труда и даже, насколько будет возможно, в его организации». Все это предполагалось сделать «с первым кличем “К оружию!” и, возможно, путем оглашения торжественного акта, который обнародует и введет в действие правительство». Таким образом, утверждалось в прессе Польского демократического общества, «будущее восстание не может быть простой инсуррекцией; оно станет революцией, революцией социальной. В этом понятии заключена вся тайна будущего существования Польши»⁶⁸.

Говоря о принятии в первый момент восстания постановления о раздроблении помещичьих земель, идеологи ПДО подчеркивали, что не нужно «считать этот предварительный акт справедливости полным ее выражением»: окончательно справедливость наступит при проведении «дальнейших реформ после освобождения от чужого ярма». «Для крестьянства, – писал Гельтман, – […] самой верной гарантией счастливого будущего является свобода, основанная на земельной собственности и как воздух необходимая для его политической жизни». Кроме того, указывал он, акт о наделении землей в собственность будет не только лозунгом к бою для зависимых от помещиков крестьян-земледельцев, но и примером для безземельных, гарантией того, что после победы восстания они получат землю. Гарантией для сельского люда должны были стать и выборные органы – сеймики, но их создание предполагалось отложить также до освобождения, поскольку они могли стать источником конфликтов, а во время восстания была необходима единая неограниченная власть. В статье Гельтмана затрагивался также вопрос о «национальном долге», то есть о падающей на всех выплате за передаваемую крестьянам земельную собственность. Заявляя о «безусловном наделении землей в собственность 7 миллионов крестьян» как о «жизненном условии всех гарантий и жизненном вопросе восстания», идеологи ПДО подчеркивали, что речь не идет о вознаграждении помещиков, о котором говорила либеральная шляхта, потому что «Польша возродится не через шляхту, а через люд, ибо только через люд она может восстать. В люде таится здоровый, чистый, не испорченный элемент». Поэтому, говорилось в статье Гельтмана в 1841 г., так важно ознакомить крестьян с политической и социальной программой будущего восстания: «таким образом, огромная масса, охватывающая 15 миллионов населения, та, что составляет сущность, опору, основу нашего общества, земледельческий класс получит сильную уверенность в духе и результатах революции». Что же касается шляхты, то она оценивалась как «бессильный элемент, как класс, как масса, представляющая Польшу, которая дала самые наглядные доказательства того, что не может встать во главе общества и вырвать его из пропасти несчастий». Тем не менее, Гельтман, отделяя шляхту от аристократии, признавал, что, в отличие от последней, названной им «антинациональным элементом», шляхта не обделена национальным чувством и также испытывает «жажду сбросить чужое ярмо», но выступает против социальной революции, опасаясь утратить свои привилегии. Он возлагал надежды на сознательность «здоровой» части шляхты, уповая на то, что она «больше не будет класть на одни весы собственный интерес и интересы страны и реабилитирует себя, искренне бросившись в объятия народной революции». Демократы твердо верили, что такие времена наступят: Польша, утверждали они, «восстанет либо одна, либо вместе с другими народами Европы, когда придет час восстания». При этом чужая помощь считалась за «самое второстепенное» условие, акцент делался на собственную готовность. «Если мы объединимся вокруг одной общей мысли, – писал Гельтман в 1841 г., – […] будем все как один человек думать, говорить и действовать, станем единством, сделаемся силой сначала моральной, потом политической; а когда наша мысль, все лучше понимаемая, охватит, наконец, все элементы движения и это движение вызовет, тогда мы достигнем цели нашего существования […], вернемся к источнику, давшему нам начало, к народу»⁶⁹.

5. Идеи утопического социализма в польской эмиграции и создание громад Люда Польского (вторая половина 1830-х годов)

В течение 1830-х годов вопрос о связи социальных и национальных задач польского народа оставался в центре внимания эмиграции, и в ее среде зрели все более радикальные представления об их соотношении. Об этом, в частности, свидетельствовала уже речь Кремповецкого, произнесенная 29 ноября 1832 г. в Париже. В 1834 г., уезжая из Брюсселя в Лондон, Кремповецкий отдал в редакцию парижской газеты «Postep» («Прогресс») статью, озаглавленную «Национальность (Централизация)», где высказался за полную ликвидацию феодальной земельной собственности, за последовательную демократическую революцию, в которой решающую роль должны сыграть крестьянство, в том числе безземельное, и городской плебс. Он утверждал, что существующий социальный порядок, признанный «законным» и «святым», в действительности имеет причиной «темноту одних и хитрость других», подлинный же социальный порядок есть гармония между целым и его отдельными частями. «Народ, – писал Кремповецкий, – все части которого не связаны, не сцентрализованы общим интересом, всегда легко завоевать», а Польша являлась страной, где не было централизации, ее сердце перестало биться из-за «отравы», какой стали «шляхта, помещики, олигархи, эгоисты». Он подчеркивал различие в трактовке понятия «национальность»: по мнению панов, это установка, «не позволяющая не-шляхте владеть собственностью», это «право иметь в собственности людей». Именно такое понимание «национальности», утверждал Кремповецкий, убило Польшу, потому что оно означало «отрицание национальности». Автор статьи резко осуждал социальное устройство польского общества: «Привилегии, – писал он, – это преступление, совершенное в пользу отдельных людей и с ущербом для общества. Собственностью являются только наши силы. Собственность не проистекает из природы, а возникает из социальных договоров […]. Собственность можно подвергнуть изменению и даже отнять, если она вредит обществу и если такова его воля». Возвращаясь к мыслям, высказанным им в речи 29 ноября 1832 г., Кремповецкий указывал на эгоизм шляхты, который «убил Польшу, ибо уничтожил ее силы, ибо сделал несколько десятков миллионов крестьян равнодушными, лишил их патриотического чувства, потому что не хотел, чтобы крестьянство это чувство имело»; в результате «крестьянин, доведенный до состояния скота, не мог осознать родину, так как ее не имел». Как и в ноябрьской речи 1832 г., Кремповецкий обосновывал неизбежность крестьянской революции: «Когда чаша страданий переполняется, когда крик о справедливости называют бунтом, бунт становится для угнетенных обязанностью.

Так произошло на Руси, где тирания дошла до высочайшей степени». Говоря о восстании на Руси, Кремповецкий имел в виду массовые крестьянские восстания XVII–XVIII вв. на украинских землях шляхетской Речи Посполитой, в частности, восстание под руководством Богдана Хмельницкого и Колиивщину. Напоминая о них, автор статьи предостерегал: «Крестьянству нужно благосостояние и просвещение», а поскольку оно этого лишено, то «измученное страданиями и темное, оно слепо ударит по всему тому, что им не является». Кремповецкий подчеркивал, что решение крестьянского вопроса необходимо для решения вопроса национального, и упрекал шляхту за то, что она нарушила «централизацию», то есть единение народа, что ее эгоизм и старые, реакционные понятия делают ее «союзником Николая». «Пав из-за отсутствия Централизации, – заявлял он, – Польша лишь через Централизацию может подняться. Эта Централизация наступит во имя интеллектуального, морального и материального освобождения польского крестьянства, во имя идеи всеобщего братства». Он указывал на основные нормы этого будущего состояния крестьян: «Человек не может быть собственностью», «не должен отдавать от своих трудов никому, кроме части на потребности общества», «законом является лишь сама воля крестьянства». Таким образом, в глазах Кремповецкого крестьянство выступало как решающая сила нации, и в этом его, видимо, убеждали также впечатления, вынесенные из наблюдения за жизнью европейских стран, где развивался капитализм. «Не в городском сословии, – утверждал он, – заключена сила народа […], горе стране, где оно получит перевес […]. Централизация у него находится в банке, родина – в доме, слава – в шкатулке. В нынешнем состоянии Европы городская каста отличается от шляхетской тем, что одна заставляет людей работать на себя на земле, другая – за станком». Обобщая все сказанное, автор статьи подводил итог: «Централизация польского люда заключена в одной идее – всевластии народа. Следствия этой идеи таковы: нет неволи, каждый имеет право на комфортное независимое существование, основанное на труде; каждый является частью носителя всевластия». Чтобы достичь «Централизации», заключал Кремповецкий, «Польше нужна диктатура мысли»⁷⁰.

Развивать свои идеи он продолжал в Англии, где развернулась острая борьба за руководство лондонским Огулом: ряд последовательных выборов сопровождался драками и дуэлями, в которых, в частности, принимали участие Кремповецкий и Ворцелль. После исключения из Огула Ворцелль, Кремповецкий и Пулаский создали в Лондоне свою гмину в составе 64 членов, но вскоре переехали на остров Джерси. Стянув туда около 30 своих сторонников, они вместе с находившимся там Зеноном Болеславом Свентославским создали в Сент-Элье в конце 1835 г. центр народно-революционной пропаганды и направили своих посланцев Северина Дзевицкого и Винцентыя Вежбицкого в Портсмут. Там была организована школа, где солдат – польских крестьян обучали грамоте и внушали им социально-утопические идеи. Основой служил Акт основания Польского демократического общества от 17 марта 1832 г., содержавший призыв к братству народов (людов), лозунг общности земли и ее плодов. В ноябре 1834 г. в Портсмуте возникла самая большая секция ПДО (к маю 1835 г. она уже насчитывала 123 чел.), получившая имя «Грудзёнж» по названию местности, где польские солдаты – повстанцы сидели в прусской тюрьме. Она сотрудничала с секцией, руководимой С. Ворцеллем и А. Гронковским в Сент-Элье на Джерси. Во время дискуссии, развернувшейся в Польском демократическом обществе в ходе подготовки нового манифеста, портсмутская секция, крестьянская по своему социальному составу, выступила с критикой возникшей у руководства ПДО попытки пересмотреть основополагающие лозунги обобществления земли и интернациональной солидарности. Речь шла о письме, с которым руководители Общества обратились к министру внутренних дел Франции, когда в середине 1835 г. французское правительство предприняло полицейские акции против ПДО, подозревая его в связях с французскими карбонариями. Авторы письма, подчеркивая национальный характер действий польской эмиграции, открещивались от всяких сношений с европейским революционным движением, мотивируя это тем, что поляки убедились в химеричности, безосновательности надежд на «чужую помощь». Что касается программы ПДО, утверждалось, что целью Общества является мирное осуществление социальных реформ – освобождение крестьян, которое откроет путь к восстановлению Польши в давних границах. Реакцией на это письмо стал принятый портсмутской секцией документ – «Акт обвинения так называемого Польского демократического общества». Национализм, говорилось в нем, не служит Польше, он отражает взгляды определенного класса, который «сосет народ»; руководство ПДО закрывает путь развития польского народа, отделяя его дело от «непрерывного похода всех европейских народов за равенство» и тем самым лишая Польшу «выгоды, какую может ей принести просвещение, опыт и оружие народов Европы». Как утверждалось в документе, причина этого состоит в том, что ПДО выступает «исключительно в защиту интересов шляхты – социального класса, по неумолимому приговору истории обреченного на уничтожение» и пытающегося сохранить существующее положение. Польское демократическое общество, писали авторы «Акта», «пренебрегает польскими крестьянскими массами, стремится отрицать их патриотизм», в то время как именно «польский люд всегда боролся за польское дело», «шляхта же беспрестанно его предавала»; «польский люд сражался, а шляхта складывала оружие». В «Акте» перечислялись все измены шляхты и содержалось извинение перед общественным мнением революционной Европы за «самовольное», не поддержанное низами выступление шляхты. В целом содержание документа призывало опереться в деле революции на крестьянские и плебейские массы Польши для завоевания социального и национального освобождения при опоре на международную солидарность революционных сил, стремящихся построить новый строй на обломках старого⁷¹.

«Акт обвинения так называемого Польского демократического общества» возник на фоне широкой дискуссии, развернувшейся в эмиграции вокруг проекта нового Манифеста ПДО, разработанного его лидерами В. Гельтманом и Я.Н. Яновским. Наряду с опубликованным «Актом» портсмутской секции, 25 мая 1835 г. появилось письмо 123-х ее членов, составленное Ворцеллем и Кремповецким. В нем были повторены основные мысли статьи Кремповецкого о том, что собственность не является «законом природы». Авторы формулировали программу по крестьянскому вопросу: «Индивидуальная собственность, – заявляли они, – является зародышем существующего общественного порядка», и пока ее не заменит «понятие общественной собственности […], она будет вечной охранительницей рабства люда». «Право собственности, освященное вековым грабежом и убийством, – говорилось в письме, – противоречит праву на жизнь, вытекающему из самой природы. Оно убивает право на жизнь, поэтому мы должны его свергнуть, уничтожить, если не хотим идти против природы. Признавая равное право всех на жизнь, мы уже тем самым отвергаем чудовищное право частной собственности». «Как право на жизнь, так и право собственности, – провозглашалось в письме, – есть общее благо. Это неоспоримые, нерушимые истины, с которыми нельзя вступать ни в какие компромиссы»⁷².

Центральная секция ПДО осудила такую позицию портсмутцев и провела опрос среди других секций. Как свидетельствовало из ее циркуляра от 12 сентября 1835 г., 11 секций высказались против обобществления земельной собственности. В результате большинство членов портсмутской секции порвало с ПДО: 30 октября 1835 г. 138 эмигрантов (в значительной части с крестьянскими фамилиями) объявили о создании Громады Люда Польского «Грудзёнж». 6 ноября в Громаду вступили С. Ворцелль, Т. Кремповецкий, С. Дзевицкий, А. Гронковский и другие революционные демократы. Каждый из членов подписывал декларацию, заявляя, что отрекается от социальных выгод, «не опирающихся на права, служащие всему польскому люду», будет стараться возвратить эти права, пользование которыми означает «всевластие люда», и бороться против того, что мешает уравнению социальных условий, против «существующего общества эксплуатации человека человеком»⁷³.

30 октября Громада обратилась к эмиграции с воззванием, которое подписал 141 человек, среди них 30 ремесленников и 15 крестьян. Воззвание, по существу, явилось манифестом Громады, ее члены объясняли создание своей организации на основе резкого отличия эмигрантов-крестьян от шляхетской эмигрантской массы: страдания народа и шляхты разные, заявляли они, разные и даже противоположные их интересы, по-разному борются они за Польшу, у них различный путь к ее освобождению. «Поэтому, – говорилось в воззвании, – не только положением, но и нашей мукой, интересом, чувством мы были оторваны от остальной польской эмиграции. Мы несли на себе посланническую миссию польского крестьянства и всеми своими поступками нынешними и будущими мы сумеем утвердить ту истину, что Польша поднимется не через шляхту, а через люд». Поскольку Польское демократическое общество отдало предпочтение шляхте, отказавшись от провозглашенного в Манифесте 1832 г. лозунга уравнения социальных условий, авторы воззвания клеймили руководство ПДО за «вашингтонизм» и «лафайетизм», за то, что ПДО «закрепляет и санкционирует страдания крестьянства, обещая кинуть ему кусок земли, как кость голодному псу».

Они объявляли все будущие действия ПДО «недействительными и злонамеренными по отношению к польскому люду, так как они продиктованы реакционной доктриной»⁷⁴.

В воззвании Громады характеризовались три направления в польской эмиграции: сторонники сейма, виновного в гибели Польши; лелевелисты, стремящиеся воскресить Польшу силами крестьянства и шляхты; Польское демократическое общество, которое вместо шляхты видит союзника народа в буржуазии, в промышленных и торговых слоях общества и хочет сменить шляхетскую Польшу на купеческую. Авторы воззвания утверждали, что частная собственность на землю приведет к господству капитала: «Польская […] земля может стать собственностью банкиров», это «переродит Польшу сельскохозяйственную в промышленную, создаст […] жадную и грязную касту». Тем самым, утверждали члены Громады, меняется имя тиранов, но остается тирания, и народ идет на восстание против такой власти, убивающей Польшу. От его имени они заявляли, что выдвигают лозунг «восстания мысли», которая «вооружает руку», так как «там, где мысль уничтожена и раздавлена, там легко разбить и вооруженную силу». «Новые понятия заняли место старых, изношенных, – говорилось в воззвании. – Люд не хочет быть унижающимся нищим, ждать от источенного червем меньшинства своих прав как жалкой подачки, люд все равняет по себе, не стараясь подтянуться, потому что является наивысшей, последней ступенью земной мощи». Отдавая дань христианским воззрениям, члены Громады обращались к либерально-шляхетским идеологам: «Сегодня над народом витает дух Божий, а идея всеобщего равенства, мысль о достижении всеобщего счастья не насытится частичным обещанием ваших милостей, которое вы с трудом и болью выдавили из себя […]. Если вы сами добьетесь вашей родины, сами в нее и возвращайтесь, потому что мы представляем другую отчизну, противоположную вашей. Наша отчизна – то есть польского крестьянства – всегда была отделена от родины шляхты […]. Море крови в целом мире разделяет шляхту и люд. Только будущее – исправление, жертвенное посвящение и любовь – могут преодолеть эту границу. Уже настало время покаяния и раскаяния. Когда же оно закончится, кровь, бурлящая местью и злодеяниями, падет на голову неисправимых жестокосердных грешников, которые, как отдельная нация, как банда преступников, настаивает на своей исключительности. Уже пришло время […] образовать единое целое. Люд является единым целым. И вам, помещики, приходит пора присоединиться к нам». Но установление братства людей Громада считала лишь первым этапом прогресса, следующим шагом должно было стать «уравнение социальных условий», иначе возникла бы тирания тех или других, и цель освобождения Польши не была бы достигнута. «Рабство или безусловное равенство; Николай или полное возвращение прав люду» – такой выбор Громада предлагала шляхте⁷⁵.