Полтора кролика (сборник)
Шрифт:
У Берга был метод, он его сам придумал. Надо в уме повторять алфавит и на каждую букву вспоминать имена. Их на самом деле не много. Имен. (А букв еще меньше.) Обычно срабатывает.
А – Анна, Алена, Алина, Арина, Аглая… Б – Броня, Бэлла… В – Валя, Варя, Вика, еще Василиса… Г – Галина, Генриетта…
Сработало на И:
Ира, Инга, Илона – тут и щелкнуло в голове: Инна!
Инна. Инесса.
Гора с плеч.
Припоминание обрело хотя и смутные, но все ж очертания. Даже стали припоминаться детали контекста – имена пары-другой персонажей одного из тех необязательных
Берга иногда удивляло, что знакомству с ним некоторые люди придавали значение. Ничего лестного в том он для себя не находил. Было бы лучше, если бы его забывали вовремя.
Инесса вернулась.
– Короче говоря, – сказала Инесса, – с Юрочкой все покончено. Ты, наверное, не помнишь Юрочку?
Кого-кого, а уж Юрочку помнить он тем более не обязан.
– Мы потом с ним поженились. А теперь все. Четыре года прожили вместе.
Берг не хотел думать о Юрочке, но в памяти замерцал один кандидат на Юрочкину роль. Личность совершенно бесцветная. Берг даже удивился, что в его памяти способен себя обнаружить столь бесцветный персонаж.
– Здорово, – сказала Инесса, отняв от губ бокал вина, – просто счастье какое-то, там у окна сидел Хемингуэй, писал роман, представляешь?
– Тут многие побывали, – сказал Берг.
– Я все простить могла бы ему, всех любовниц, все измены, но Париж, Париж я ему никогда не прощу!.. Он меня ведь три года за нос водил. Ездил в Париж будто бы в командировки, иногда и в командировки, но не всегда!.. Больше всего он, знаешь, чего боялся? Чтобы я в Париж не сунулась. И правильно боялся. Тут у нас достаточно общих знакомых, все бы сразу раскрылось. Да ты и сам ее знаешь.
– Думаю, что нет, – сказал Берг.
– Ладно бы я из квартиры не вылезала, я ж по миру поездила! Я в Гонконге была. В Египте была. Даже в Новой Зеландии была. В Европе где только не была. Италию всю объездила – Милан, Венеция, Флоренция, Рим… А в Париже никогда не была. Только теперь вот. Не поверишь, я первый раз в Париже. Это он, это он меня от Парижа отговаривал. Это он мне про Париж гадости рассказывал. Ты можешь поверить в то, что я в то поверила?
– В то? – переспросил Берг.
– В то, что Париж – грязный скучный городишко?! Не можешь?
– Могу ли я поверить, что ты поверила, что Париж грязный скучный городишко? – сформулировал Берг вопрос, не будучи уверенным, что именно на него от него ждут ответа.
– Я сама не могу поверить, а я ж поверила!
Бергу стало интересно. Спешить ему было некуда.
– Я ж с детства знала, что Париж это Париж. Что Париж это всегда ого-го. А тут – поверила. Сволочь мой Юрочка, вот что я тебе скажу. Ты помнишь Веронику? Ну, лупоглазенькую?…
Напряг память.
– Ну, как же не помнишь, она еще с Голоноговым была…
– Господи, да я и Головоногова не помню! – воскликнул Берг.
– Голоногов, а не Головоногов. Не важно. В общем, когда мой Юрочка от нее первый раз приехал, он был, как лимон выжатый. Он мне сказал, что хуже места нет, чем Париж. Что часы и минуты считал, когда из Парижа улетит. Я
– Это из-за терроризма, – вставил Берг.
– А я тогда знала? Вижу: мешок на вешалке, или как ее… а в мешке пивные банки мятые… И еще мешок. И еще мешок. А он специально это все снимал, чтобы на меня впечатление произвести. Чтобы меня отвратить от Парижа. И дома снимал самые неинтересные. И получился на его фотографиях Париж убогим городком. Я была поражена. Он мне так сказал: «Тебе бы Париж сильно не понравился. Это самое большое мое разочарование за последние годы». Невероятно, я поверила! А почему мне ему не верить? Я же думала он туда по делам, медицинское оборудование закупать…
– Занятно, – сказал Берг.
– На Сену, говорил, смотреть смешно, ее переплюнуть можно… Ну что, говорит, за безобразие: Сена – и торчит статуя Свободы?! Ты смеяться будешь. Это он мне, что я буду смеяться. Они, говорит, уже всех достали свободой своей, равенством и братством. Одни понты.
Инесса скривила рот. Мимика лица у нее была богатая, разнообразная, Инесса находила забавным гримасничать – то округлить глаза, то сморщить нос, то улыбнуться одной стороной рта. Берг подумал, что ее трудно, наверное, фотографировать – не уловить.
– Меня и на работе спрашивали: как Париж твоему? Я честно говорю: моему не понравилось. А мне не верят: это где, в Париже не понравилось, да ты чё?… А я сама уже теорию изобретаю – про то, что мы все во власти мифов живем… «Париж, Париж!» А на самом деле – ну, Париж, ну и что? Я ж ему верила, Юрочке. Представляешь, он надо мной какую власть имел!.. Ох, дура была, ох дура!.. Он ведь в этот Париж, как на каторгу собирался. Говорил, что лучше бы на Колыму полетел, там интереснее. И климат лучше.
– Климат? На Колыме?
– Да, он парижский климат тоже ругал. Он говорил, что все мерзнут в Париже. Что все тут экономят на отоплении. И вообще оно мало где предусмотрено, потому что существует такой стереотип – Париж город теплый, не знает морозов, и, поскольку все во власти этого стереотипа, топить здесь не принято. Поэтому в домах парижских всегда холодно, и даже летом. Вот Гоголь приехал в Париж «Мертвые души» писать, да так замерз, что бежал из этого Парижа в Италию. Но во времена Гоголя еще иногда камины топили, а сейчас и их нет. И я действительно за его поганое здоровье, за Юрочкино, когда он в Париж собирался, переживала. Как бы он не простудился в Париже. А когда я с ним в прошлом году собралась, ну чтобы ему не так тоскливо было в Париже, он меня не взял, сказал, только без жертв, пожалуйста. Отправляйся-ка ты в Барселону. Вот это город!