Полтора кролика (сборник)
Шрифт:
Фомич. А кто его знает…
Первый. Фомич, ты сказал «его»… Кого знает – «его»? Это кого – «его»?
Фомич. Я просто так сказал. Никого.
Первый. Нет, Фомич. Не просто так. Отвечай. «А кто его знает», это твои слова – кого знает?
Фомич. Ну, того, кто слушает… нас.
Второй. А нас кто-то слушает?
Фомич. Думаю, да.
Первый.
Фомич. Откуда я знаю. Не может быть, чтобы нас никто не слушал.
Второй. А вдруг мы там – у него? Он слушает – а мы у него…
Первый. Я в прихожей, за вешалкой стою… Может, такое быть?
Второй. А я в комнате, за занавеской… Там дует. Фомич, мне холодно.
Первый. А ты где, Фомич?
Фомич. А я в ванне… Я в ванне лежу – лицом вниз.
Второй. А зачем лицом вниз, Фомич?
Фомич. Это уже мое дело, зачем.
Первый. Фомич, а у тебя есть… лицо?
Фомич. Любопытство – порок… мои дорогие. Ыыы… Ы. Ы.
Второй. Фомич, а что у тебя с голосом?
Фомич. Ничего, все в порядке. Ы. Ы.
Первый. Фомич, а если он в машине сидит – кто нас слушает, а? Мы где тогда?…
Фомич. Ы… ыыы… ы… он не в машине… ы.
Второй. Фомич, а вдруг он нас – раз и того?…
Первый. Выключит, что ли?
Второй. Ну да. Мы останемся там у него?… Или нет?
Первый. Без голосов?…
Фомич. Пусть только попробует. Ы.
Второй. Фомич, не говори «ы».
Фомич. Ы. Ы.
Первый. Ты зачем так, Фомич?
Фомич. Ы. Ы.
Второй. Что с Фомичом?
Первый. У него голос… ы… пропадает…
Второй. А сам?
Первый. Ы… не знаю…
Второй. Фомич!
Фомич. Ы. Ы. Ы.
Первый. Ы. Ы.
Второй. Ребята, вы что?… Ы… зачем?…
Фомич. Ы.
Второй. Ребята… ы… вы куда…
Первый. Ы… Ы… Ы…
И – тишина.
«Что это было?» – Судаков чуть-чуть повернул ручку и попал на другую волну: передавали рекламу бескалорийного майонеза. Он повернул в обратную сторону, и, проскочив прежнюю волну, попал на «Щелкунчика». Ту волну он так и не сумел нащупать – там определенно молчали.
Я забыл сказать, что приемник у Судакова был на батарейках, а сам Судаков сидел в полумраке, потому что минут сорок назад произошла авария на подстанции, и в доме не было электричества. Впрочем, в комнате было относительно светло, благодаря уличным фонарям. Глядя на занавески, Судаков мог наблюдать за скольжением проворных теней: шел снег.
Что-то упало в прихожей за вешалкой.
Он встал и пошел в прихожую на шум. Но, не доходя метров двух до вешалки, остановился.
Из ванной определенно доносилось причмокивание.
– Кто здесь? – спросил Судаков не своим голосом.
Представьте, вы в прихожей одни, и кто-то из-за спины кладет вам на плечо руку.
Судаков не нашел в себе сил обернуться. Члены его онемели. Но спасло Судакова не это, спасло его то, что у меня перебор. Семь тысяч знаков мне заказано для святочного рассказа. Как ему повезло, Судаков теперь уже никогда не узнает. Ладно, друг мой, живи, еще не вечер. Оставайся собой, плати налоги. С Новым годом тебя! Всем – счастья.
– Счастья желает. И чтобы налоги платили! – объявил с ухмылкой дежурный-инспектор, дочитав рассказ до конца.
Был дежурный-инспектор среднего роста, коренаст и в звании капитана. Иллюстрированный журнал, им изучаемый, расположен был на поверхности стола существенно под углом относительно края, отчего и сам читатель сидел кривовато: капитан как будто остерегался лишний раз коснуться предмета.
– Вы только взгляните, Лидия Петровна, тут и картинка такая же – ничего не понять. Можете мне сказать, что тут нарисовано?
Лидия Петровна шла мимо стола капитана с кипятком в кружке; по журналу она лишь взглядом скользнула.
– Нам ли с вами удивляться чему-то… Благодарности – ноль. Еще и обвинят чуть что.
К тому, о чем задавался вопрос, сказанное Лидией Петровной не имело ни малейшего отношения, но оба – и капитан, и прапорщик (он был третьим в приемной комнате) – нашли сказанное справедливым. Каждый несет ответственность. И каждый – свою.
Кто бы спорил, что фельдшеру всех труднее в медвытрезвителе? А кому сейчас легко, как говорится-спрашивается?
Не далее как в понедельник у одного доставленного обнаружилась дырка в животе – едва успели переправить в больницу. В ноябре в коматозном состоянии привезли подобранного, блевал с кровью, желтый был, как обои в профилактическом кабинете, едва не загнулся в печеночной коме. Иной раз алкаш алкашом, а присмотришься – он еще и обдолбанный. Коматозников с непонятной природы интоксикацией общий невод сюда заносил постоянно. Особенно Лидия Петровна не любила «писателей» (персонажей, объявлявших себя писателями, доставляли с частотой один раз в полтора месяца). Ей казалось, что писатели, то ли по моде какой, то ли по самомнению, то ли по изощренной хитрости, косят поголовно под эпилептиков, а состояние после эпилептического припадка, что хорошо известно каждому фельдшеру, легко спутать с тем сочетанием признаков, которое и определяет среднюю степень опьянения.