Полудочка
Шрифт:
Горький опыт молодости не оставил непоправимого в Ганцевской жизни: с первой женой они не успели завести детей. Маргарита имела проблемы по женской части, оба ее брака остались бездетными. Обделенная природой, она была лишена материнского инстинкта, о приемных детях не мечтала, к чужим не тянулась, хоть и работала педиатром в районной поликлинике.
Ганцев время от времени испытывал вспышки отцовских чувств, их удавалось удовлетворять без труда: Ксенька Войтович росла на его руках.
Жена называла младшую Войтович его «полудочкой» и была права. Ганцев имел от Ксеньки все радости, но «полу» избавляло от ответственности.
Приходя в гости к Войтовичам, он погружался в иллюзорное отцовство. Маргарита с Эллой накрывали стол, Виктор откупоривал бутылку и периодически кричал с кухни, что «аракА стынет», а Ганцев не мог оторваться от девчонки – сидел с ней в комнате, ласкал, целовал, называл нежными словами.
В такие минуты он чувствовал, что сам становится светлее.
Когда Ксенька подросла, Ганцев стал играть с ней в шашки и разговаривать о жизни. Играла полудочка хорошо и почти всегда оставляла его в лузерах.
Маргарита дочку одноклассницы недолюбливала и относилась к ней скептически. С некоторых пор Ганцеву стало казаться, что жена даже ревнует его. Это казалось смешным, поскольку никаких чувств, кроме отцовских, к девчонке он не испытывал.
Впрочем, в последнее время Маргарита стала необоснованно раздражительной, придиралась и вспыхивала по пустякам.
Должно быть, она приблизилась к возрасту глобального недовольства, жизнью. Ганцев прощал жене все и на ее настроения смотрел сквозь пальцы, поскольку сам был успешен, как тысяча чертей.
Издали донесся звонкий Ксенькин голос. Слова оставались неразборчивыми, но она была счастлива со своим Арсением.
Подумав о том, Ганцев решил, что на обратном пути опять даст ей порулить. Упражняться на неровной грунтовке, извивающейся между обочинами, было неразумно. После выезда из деревни Воздвиженка, за которой они отдыхали на земляничных холмах, до региональной трассы оставалось четыре километра по прямому асфальтированному проселку, рассекающему плоские поля. Те места были идеальными для учебной езды. Там и следовало все повторить.
Полудочке нравилась его новая машина, он был готов на что угодно ради ее радости.
Поблизости раздался шорох.
Ганцев поднял голову.
Среди зеленой хвои мелькнул рыжий хвост, за ним показалась белка. Винтообразно пробежав во стволу, она замерла вниз головой в метре над землей и внимательно посмотрела непроницаемо черным глазом.
Ее мордочка напоминала миниатюрную лошадиную.
– А Кальтенбруннер возьмет и женится не еврейке! – сказал ей Ганцев. – Что бы они там ни… говорили.
Белка не ответила, дятел за спиной постучал в знак согласия.
3
– …Дядя Слава!..
– А?..
Ганцев вздрогнул, заморгал и понял, что незаметно уснул.
– Дядя Слава, вы меня простите, пожалуйста.
Полудочка стояла перед ним.
На ней было красное стринг-бикини из трех лоскутков минимальной площади, соединенных шнурками.
– За что, Ксеня? – спросил он, подавив зевок.
– За то, что я чуть не угробила вашу новую машину.
– Но ведь не угробила. Да если бы и угробила – она под КАСКО, я бы восстановил как новую, твоя мама и тетя Рита зря начали разоряться.
– Значит, вы на меня не сердитесь?
– А когда я на тебя сердился?
– Никогда.
Кивнув, Ксенька помолчала.
– Дядя Слава…
Она заговорила вкрадчиво, присела на корточки рядом с шезлонгом.
В такой позе полудочка выглядела котенком-переростком. Ксенькины ноги были длинными, но неизящными; узким коленям вряд ли предстояло развиться до студебеккерного совершенства Эллы.
– Что, Ксеня? – ласково сказал Ганцев.
– А пойдемте с вами на луг за речку сходим!
– За какую речку?
– Ну, не за речку, за ручей, который в ущелье. На луг, который за ним.
– Что ты там потеряла? – поинтересовался он, пытаясь все-таки не зевнуть.
– Ягод хочу набрать.
– Каких?
– Земляники.
– Она давно отошла.
– Ну тогда ежевики. Или малины. Или черники, что там еще есть?
Ганцев не ответил. Ему хотелось лишь сидеть и дремать, ощущая себя наяву.
– Ну пойдемте, дядя Слава, ну сходимте…
Полудочка прижалась щекой к его колену.
–…Там хорошо, но я одна боюсь. Всякие сельчане ходят.
– Ксеня… – он потянулся, хрустнул суставами. – Сходи со своим Афанасием, какие проблемы?
– Он, вообще-то, Артемий, но это без разницы. С ним не могу, он прислуживает папе на шашлыках.
Слово «прислуживает» погладило душу.
У Арсения-Аркадия-Акакия все было впереди: от познания женщины до поднебесных высей. А у него в жизни не осталось неизведанностей.
Да и сама жизнь сделалась бизнесом ради бизнеса. Бытие скрашивали только автомобили.
Однозначно, Ксеньке стоило дать порулить еще раз.
Белка убежала по своим делам; дятел неодобрительно молчал.
– Ксеня, я когда-нибудь в чем-нибудь тебе отказывал? – вздохнув, спросил Ганцев.
– Нет, дядя Слава. Ни в чем и никогда. Так сходите со мной?
– Схожу, что с тобой делать. Идем.
Ксенька поднялась, побежала вперед, раздвигая узким телом душистые зонтики.
На пригорке слоился зной.