Полудочка
Шрифт:
Но все-таки в перерыв между стихотворениями ему удавалось коснуться то голого плеча, то талии под шуршащим поплином, то чего-то более существенного.
Эти прикосновения – как показала жизнь – не значили ничего, но стоили всё.
Юность давно ушла в канализацию и бесследно растворилась в Каспийском море, жизнь не оставила сантиментов.
Но бродить по лесу в одиночестве оказалось неожиданно хорошо.
Среди травянистых кочек нашелся-таки один гриб – упорно выросший подберезовик.
Небольшой и идеально круглый, он просился на сковородку, чтобы через пятнадцать минут стать закуской. Но один гриб ничего не решал, Ганцев не стал его трогать.
Он остановился, бездумно глядя на огромный – высотой в колесо «Хаммера» – муравейник и подумал о полуголой девчонке, которая бродила сейчас черт знает где.
Словно включившись от мысли, откуда-то прозвучало:
– Дядя Слава-ааа!..
– Я тут! – крикнул он. – А ты где?
– Я тоже тут! Идите сюда!
– Где «тут»? – Ганцев перевел дыхание. – Точнее?
– Тут – это тут!
Ксенькин недалекий голос родил эхо, хотя по всем законам физики в лесу, среди зелени и травы, его быть не могло.
– Тут я, недалеко, на сене!
Ганцев пошел назад.
Березы шуршали над головой, о чем-то предупреждая, несколько раз вскрикнула незнакомая лесная птица.
Черноземная дорожка, обегающая луг, была утоптана до угольного блеска. Вдоль нее на границе смешанного перелеска желтело несколько разваленных копенок.
На самой большой раскинулась Ксенька. По ее телу, покрытому россыпью мелких родинок, перебегали тени листьев.
Фигурой, лишенной выпуклостей, изгибов, уширений и утоньшений, она напоминала длинноволосого мальчишку в купальнике.
– Садитесь, дядя Слава, тут хорошо! – позвала она.
– Сесть я всегда успею, – усмехнулся Ганцев. – А вот присяду с удовольствием.
– Извините, не так выразилась, тьфу-тьфу-тьфу.
– Чем ты тут занимаешься? – поинтересовался он.
– Принимаю воздушную ванну, – беззаботно ответила девчонка.
– Ты нашла ягоды?
– Не-а. Нет ягод нифига. А вы грибы нашли?
– Тоже нет.
Молчание упало с деревьев, воцарилась громкая тишина, только где-то в траве на опушке остервенело строчил кузнечик.
– Я типа расслабляюсь, дядя Слава, – добавила она.
– Я это понял, – подтвердил Ганцев.
– На самом деле я так перессалась там, когда чуть не угробила вашу машину…
– Успокойся, Ксеня, – сказал он. – Все прошло, забудь и не вспоминай. Лежи на сене и релаксируй. Скоро пойдем есть шашлыки.
Здесь было лучше, чем когда-то в Подмосковье.
Тогда он трепетал рядом невестой, чего-то ждал и на что-то надеялся, а сейчас просто отдыхал от сует.
Умиротворенно вздохнув, Ганцев опустился рядом с Ксенькой.
Сено сладко хрустело и пахло покоем.
Из-за верхушек леса выплыла огромная хищная птица. С размахом крыльев в Ксенькину ногу она не парила, а стояла в воздухе над лугом.
В этих краях все поля были изрыты сусликами, везде мельтешили желтые тени, слышались шуршание и попискивания.
– Дядя Слава!
– Да, слушаю, – ответил он.
Когда-то давно Ганцев видел по телевизору передачу про крылатых хищников. Там объяснялось, как летает коршун, как ястреб, а как сокол, у какого какой хвост: вырезанный вилкой или полукруглый. Ганцев ничего не запомнил, сейчас бы те знания пригодились.
– Как вы думаете, у меня когда-нибудь титьки вырастут, или останутся такими же, как у мамы?
– Вырастут, Ксеня, вырастут, – рассеянно ответил он, наблюдая за эволюциями птицы. – Будут большими. Как у мамы. То есть нет, как у тети Риты. Ну, то есть…
Запутавшись в словах, Ганцев замолчал.
– А мне кажется, не вырастут, останутся прыщиками. Не быть мне королевой бала.
– Не в титьках смысл жизни, – возразил он. – А королев бала выдумали американцы, у которых в голове только жвачка и бейсбол. В Америке нет ничего хорошего, кроме машин.
– Ну ладно, успокоили, – легко вздохнула девчонка. – Большие титьки тоже не фонтан, я слышала, тетя Рита жаловалась маме, как ей бывает тяжело, особенно в жару.
Кого-то высмотрев, коршун резко пошел вниз. С луга донесся пронзительный свист, хищник выровнялся у земли и снова набрал высоту.
Суслики бдили, сторожевой подал сигнал и все попрятались по норам.
Сено зашуршало, Ганцев почувствовал прикосновение в своему боку.
– Ты что, Ксеня? – спросил он.
– Тут мыши, я боюсь.
– Нет тут никаких мышей, – возразил Ганцев, не выпуская птицу из глаз.
– Есть. И полно. Пока вы искали грибы, они тут шастали.
– Ну и что? Чего их бояться? Они маленькие, ты большая.
– Все равно с вами лучше. Это ничего, что я к вам прилезла?
– Ничего, Ксеня, ничего, – ответил он и протянул руку, давая ей устроиться поближе. – Прилезай, если тебе так спокойнее. А я защи…тю тебя от всего на свете, ты же знаешь.
От разогретого солнцем Ксенькиного тела шел жар. Она пахла кремом – вероятно, таким же, как у матери и у Маргариты.
И еще – молодостью, которая у Ганцева прошла. Точнее, юностью, еще точнее – отрочеством, которого он уже не помнил.
Ему подумалось, что он совершил ошибку.
Им с Маргаритой давным-давно стоило взять бесприютного ребенка, усыновить и растить как своего.
Поступиться какими-то благами и покоем, но теперь иметь рядом существо, которое любит не за блага и покой, а просто так.