Полуночное танго
Шрифт:
Плетнев пожал сухую прохладную руку Царьковой.
— Спасибо, Сережа. Присаживайтесь. — Она кивнула на табуретку возле окна. — Я вам очень рада.
— Вас вот-вот выпишут. Я вижу, дело на поправку идет, — сказал Плетнев дежурную фразу больничного посетителя.
— А мне и тут неплохо. Соседи спокойные, не тревожат. Я сама встаю, даже по коридору гуляю.
Плетнев опустился на табуретку. Ответ Царьковой его удивил.
— Похоронили Михаила? Нехорошо он умер. Очень нехорошо.
Она смотрела на него все
— Думаю, Лариса Фоминична, вы не верите в то, что в вас стрелял мой брат, — сказал Плетнев.
Она поморщилась, точно от боли, положила здоровую руку на забинтованное плечо.
— Мы же решили это дело прекратить. Тем более теперь. Я и следователю так сказала.
— Выходит, вы подозреваете моего брата.
Плетнев облокотился о подоконник, снова ощутив в груди противную сосущую боль. Брат утонул, и теперь ему ничего не угрожает — недосягаем он для земных законов. Но вот памяти о нем — его памяти о нем — угрожает многое. Он должен, должен убедиться в том, что брат невиновен.
— Лариса Фоминична, голубушка, вы наверняка понимаете, что теперь, когда Михаила уже нет в живых, у нас с вами есть моральные обязательства не позволить очернить память об умершем. Не мне вам это говорить.
Царькова снова поморщилась, поправила повязку на плече.
— Помимо этого, Сережа, у нас есть еще и моральные обязательства перед живыми.
— Я полагаю, с тех пор прошло столько лет, что давние раны успели затянуться.
— Вы ошибаетесь, Сережа, если считаете, что время лечит все душевные раны.
— Но я знаю, как Михаил относился к Марьяне. Мне кажется, он сохранил любовь к ней до последнего дня. Наверное, ей тоже небезразлично, какая о нем останется память.
— Марьяну сам черт не поймет.
Плетнев в изумлении смотрел на свою первую учительницу.
— У нее очень непостоянный характер, — пояснила Лариса Фоминична. — Сегодня как кошка ласковая, завтра зверем рычит. Нам с Лизой от нее частенько достается.
— Но ведь она по-настоящему любила Михаила.
— Да, моя младшая сестра женщина любвеобильная, — с явным сарказмом изрекла Лариса Фоминична.
— Что ж, с первым мужем не сложилось — это у многих бывает. А с Михаилом ее насильно разлучили. Вы и моя мать.
— Я никого ни с кем не разлучала.
— Хорошо, оставим этот разговор. Мне Лиза сказала, будто вы с ней совсем недавно комнатами поменялись. Может, эта пуля предназначалась вашей дочери? А уж у Михаила с Лизой никаких счетов быть не могло.
— Лиза сама не знает, что говорит.
Лариса Фоминична опять взялась за плечо. Плетневу показалось, она сделала это не от боли, а чтоб отвлечь внимание от неприятного для нее разговора.
— Она всего только и рассказывала мне, что за две недели до смерти Нимфодоры Феодосьевны вы с ней поменялись комнатами. Остальное — мои предположения, или, если хотите, назовите их домыслами. Когда я увидел вас рядом на похоронах, со спины спутал Лизу с вами. Тот, кто стрелял, тоже вполне мог вас спутать. Тем более что окно загораживает куст сирени. Вполне возможно, что Лизе все еще угрожает…
— Ничего ей не угрожает. — Плетневу показалось, будто в глазах Ларисы Фоминичны мелькнуло беспокойство. — Марьяна с ней будет. Она обещала не бросать Лизу одну.
— Я подвез Марьяну и Фролова до нефтебазы.
— Фролов тоже сегодня был у нас? Он-то что там забыл? — возмущенно воскликнула Лариса Фоминична. — И Марьяна в последнее время вроде бы дружбу с ним завела. Не нравится мне это.
— Он же Людин отец.
— Ну и что из того? Пьяница он и бандит, еще Людку с толку сбивает. По таким, как он, тюрьма плачет.
«Да, Лиза права: Лариса Фоминична на самом деле весьма однобоко относится к людям, — думал Плетнев, выходя из больницы. — Невзлюбила когда-то Фролова и по сей день во всех смертных грехах готова обвинить. Вполне возможно, что и Марьяну в свое время против него настроила. А от разговора о Михаиле так и уклонилась».
Ему снилась мать…
Молодая, простоволосая, она накрывала стол, который стоял возле крыльца, клала на клетчатую скатерть яйца, и они одно за другим скатывались в высокую, по пояс, траву, тут же бесследно в ней исчезая. А мать улыбалась, звала его, Михаила и отца обедать. «Я ни за что не пойду к столу без Лизы, — думал во сне Плетнев. — Вот придет Лиза, и мы с ней рука об руку выйдем к столу. Чего нам стыдиться? Ведь мы с детства друг друга любим. А мать с отцом нас благословят. Лиза, где же ты, Лиза!..»
Он проснулся от внутренней тревоги. Лизы и вправду рядом не оказалось. Несколько секунд лежал неподвижно, прислушиваясь к тишине старого дома, потом натянул джинсы и вышел на крыльцо. Сидевшие за столом под вишней двое как по команде повернули к нему головы.
— Лиза, почему ты бросила меня? Мне было так плохо, — сказал Плетнев, все еще переживая свой сон.
Она встала из-за стола, шагнула ему навстречу.
— Прости. Мы с Сашей тут… объяснились немного. Хотя сейчас для этого, разумеется, не время.
— Почему не время? — подал голос Саранцев. — Самое время ясную погоду навести. Хотя такие, как ты, туман предпочитают. Туман, обман, — так, кажется, поэты пишут? Правда, ты, Михалыч, у нас не поэт. Ты ки-но-дра-ма-тург. Правильно я выговорил? Так мне Лизка объяснила. А Лизка умная, она все знает. Выходит, ты, Михалыч, на драмах человеческих деньги зарабатываешь. Так я это понял? Ну а я тут брата твоего поминаю. Хочешь со мной Михаила помянуть?
Саранцев встал из-за стола, держась за его край, и, пошатнувшись, плюхнулся обратно на лавку.