Полуночный лихач
Шрифт:
Ну, плиз так плиз. Николай сел:
– Побыстрее, ладно?
– Но проблем.
Парень, даром что пижон, отлично знал промежуточные пути и не стал тащиться по перегруженной транспортом, утыканной светофорами улице Ванеева, а свернул на Ошарскую и проскочил проходными дворами мимо Лапшихи.
Николай смотрел в окно. Одно время он тоже часто ездил этой дорогой. А вот и Бекетова, маячит впереди родимый перекресток…
Поглядел на счетчик, сунул руку в карман куртки в поисках наличности – да так и окаменел, ощутив в пригоршне целый комок хрустящих бумажек.
Иисусе! Да ведь Гришино имущество так и осталось у него! Он забыл вернуть весь этот мусор по принадлежности! Николай растерянно вынул из кармана кулак, и сразу посыпались семечки, бумажки, жевательная резинка…
– Но смокин! – строго сказал водила, и Николай невольно прыснул:
– Я и так не курю. Ты, наверное, хотел сказать, не сорить?
– Йес, сэр! – осклабился тот.
Николай начал заталкивать в карман весь этот мусор, решив, что стреляйте его, а обратно в больницу он возвращаться сейчас не будет. Тем более Грише деньги в данный конкретный момент ни к чему: капельницу сделают бесплатно! А он, Николай, устал, замерз и проголодался. И вообще…
– На светофоре налево и во двор, – попросил он, методично подбирая с сиденья шелуху и бумажки. Мелькнула порванная облатка от лекарств. Вчитался в буквы. «…зин». Что еще за «зин» такой? Промазин? Да нет, едва ли, это сильное анестезирующее.
Впрочем, не исключено, что и промазин. В каком-то детективе Дика Фрэнсиса бандиты делали жертвам обезболивающий укол промазина, а потом ломали им кости.
Николай криво усмехнулся. А кто знает, сколь далеко простираются профессиональные интересы Гриши! Хотя тут ведь таблетки… Вряд ли это промазин. Какой-то неизвестный ему стероид? Не так уж много он их знает, ретаболил да нерабол.
– Финиш, – напомнил водитель. – Итс ю хоум.
– Мерси, – рассеянно ответил Николай, расплатившись и выбираясь из машины.
Он поднялся на свой второй этаж и позвонил три раза.
За дверью было тихо.
Николай позвонил еще три раза. Прижавшись губами к самой двери, пробормотал:
– Пятое октября…
Однако дверь по-прежнему оставалась заперта.
Тут за спиной что-то щелкнуло, и он обернулся так резко, что чуть не упал.
Нет, это не звук взведенного курка – это открыла свой замок соседка Лариса Ивановна и вышла на площадку.
– Здравствуйте, – пробормотал Николай, торопливо отворачиваясь и смертельно боясь, что словоохотливая соседка, которая занудством могла бы перезанудить даже Славку Свиркина, сейчас прицепится к нему с житейскими откровениями. Или, чего доброго, снова предложит постричь!
Однако Лариса Ивановна, не издав ни звука и даже не поздоровавшись ответно, обошла его по максимально широкой дуге и начала спускаться по лестнице.
Николай оглянулся. Лариса Ивановна шла прямая как палка, и все в ней – даже легонькие седые кудряшки, словно бы приклеенные к голове, даже круглые плечи под потертым плащом, – все выражало глубокое отчуждение.
«Странно», – подумал Николай – и тотчас забыл о соседке.
Он выдернул из кармана ключ и торопливо, трясущимися руками отомкнул замок.
У порога были брошены тапочки – он их сам недавно покупал, а кроссовки, которые стояли здесь, исчезли.
Он обежал комнаты, даже в ванную зачем-то заглянул.
Никого.
Прислонился к косяку.
Да что такое? Куда она могла уйти? Зачем? И с кем?
Окающий водила оказался в деле просто незаменим. Он прилежно висел на хвосте белой «Лады», четко держал дистанцию. Только раз оказался отрезан от «Лады» светофором, однако, не дожидаясь команды Дебрского, лихо проскочил на красный, издевательски присвистнув в ответ на возмущенный сигнал какого-то джипа, которому подрезал нос.
– А хрен ли тебе, иномарочнику! – буркнул он с чувством классового превосходства и покосился на своего седока, который вдруг тихонько застонал. – Укачало, что ли?
Дебрский сердито мотнул головой. Укачало, скажет тоже! Ему вдруг стало отчаянно страшно, когда тупорылый джип промелькнул в такой опасной близости. И столь же стремительно промелькнуло странное ощущение: будто он сидит не в чужой тесной кибиточке, а в просторном автомобиле, который летит не по тесным городским улицам, а по просторному шоссе, по обе стороны которого вздымаются темные стены леса, причем ведет его сам Дебрский, а рядом с ним…
И на этом все кончилось, осталось только чувство безнадежности, глухой тоски, словно бы кто-то назойливо твердил ему: «Все пропало! Все пропало!»
Да что пропало-то? На этот вопрос ответа не было.
Дебрский прошипел сквозь зубы ругательство. Он прекрасно понимал, что это было воспоминанием – вернее, подступом к нему. Крошечной ступенечкой, которая тут же и обрушилась под тяжестью забвения…
– Дальше что, хозяин? – спросил шофер. – Гордеевка. Вон они – наши-то.
Красные огонечки «Лады», покачиваясь на неровной дороге, поворачивали во двор крайнего дома.
Дальше ехать было опасно, слежка становилась слишком откровенной, а Дебрский не хотел, чтобы Инна и ее дружки заметили его.
– Сколько с меня?
– Столько, да еще столько, да еще полстолька… – начал было водитель, предвкушая поживу, однако Дебрский повернулся к нему с таким выражением, что тот мгновенно перестал балагурить и отчеканил: – За дорогу пятьдесят плюс сто сверху, да за скорость надо бы накинуть.
Дебрский вытащил из кармана бумажки, водитель зажег свет. Отсчитал две сотни:
– Возьми, да выключи ты!
Но тот был слишком поглощен созерцанием внезапно свалившейся прибыли, и Дебрский выскочил в темноту с таким ощущением, что вся Гордеевка его видела и теперь оповещена, зачем он сюда приехал.
Хотя кому видеть-то особенно? Редко-редко где светится окошко. Нормальные люди все уже спят, один Антон Дебрский мечется по городу, вчерашнего дня ищет!
А ведь и правда – вчерашнего дня. Того, в котором он был самим собой, а не куклой, небрежно склеенной из обрывков скудной информации, обладал своими, а не чужими воспоминаниями и чувствами. Был человеком, а не марионеткой!