Полуночный Прилив
Шрифт:
Не более пятнадцати шагов — от императора до раба. Полотнище летерийского ковра, добыча походов вековой давности. Поверх героических сцен пролегли тропы — разноцветная карта, выдавленная шагами Тисте Эдур. Короли в венцах. Торжествующие победители. Образы истории, по которым ходили Эдур, равнодушные, занятые своими повседневными делами.
Удинаас не готов был описывать смысл всех деталей ковра. Он занял привычное место на узоре: взор прямой и непреклонный, разум за ним отключен, бездонная глубина под ровной поверхностью.
Так безопаснее. Он мог стоять здесь,
Если бы Удинаас позволил себе проявление эмоций, он повеселился бы, наблюдая, как приваренные к пенису Рулада монеты начали отрываться — она, две, четыре — когда его желание стало очевидным. Кругляши ударялись о ковер, подпрыгивали, затем описывали круг и, наконец, ложились на пол. С другой стороны, он мог бы ужаснуться, видя красные глаза манящего к себе Майен Рулада. Симпатия к беспомощной девушке, конечно же, оставалась абстрактной.
Раб сохранял неподвижность, внутреннюю и внешнюю, созерцая жуткую и вместе смешную сцену. Нелепая реальность мира говорила сама за себя.
Вначале ее самоконтроль был абсолютен. Он схватил ее за руку, потянул, притягивая поближе. — Майен, — прохрипел император. Голос, старавшийся выразить нежность, но выказавший только грубую похоть. — Поведать ли тебе мои грезы? — Резкий смех. — Не сейчас. Не так. Не в… таких деталях.
— Ты уже выразил свои мечты, Рулад. Недавно.
— О да, зови меня Рулад. Как прежде. Между нами ничего не изменилось.
— Но я твоя императрица.
— Моя жена.
— Мы не можем делать вид, будто ничего не изменилось.
— Я научу тебя, Майен. Я прежний Рулад. — Он заключил ее в объятия — по детски неловкие. Золотое кольцо рук. — Майен, ты его дар. Его доказательство преданности. Он сделал то, что должен был сделать брат.
— Я обручена…
— А я император! Я могу сломать законы, правящие Эдур! Прошлое мертво, Майен, и именно я кузнец грядущего! И ты, рядом со мной. День за днем я ловил твои взоры и все яснее чувствовал желание в твоих глазах. О, мы знали, что в конце концов тебя возьмет Фир. Что можно было сделать? Ничего. Но я все изменил. — Он отступил на шаг, но не выпустил ее руки. — Майен, жена моя. — И принялся ее раздевать.
Реальность. Миг за мигом, ковыляющие вперед. Нескладные необходимости. Руладовы мечты о миге близости, каковы бы ни были их детали, обернулись набором земных неудобств. Одежду сорвать нелегко, если она скроена не твоими собственными руками. Пассивность женщины прибавляла неловкости его действиям, пока всякий налет романтичности не улетучился.
Удинаас видел, что его похоть гаснет. Конечно, не надолго — ведь Рулад молод. Чувства объекта желаний не интересны, а ведь Майен стала именно объектом. Трофеем.
Император снова заговорил, показав тем самым, что чувствует полнейшее несовпадение их желаний: — Я вижу по твоим глазам, как ты меня хочешь. Теперь никто не встанет между нами, Майен.
«Встанет,
Страсть императора вернулась. Он убедил себя своими же словами.
И потащил женщину к постели. Постель принадлежала Ханнану Мосагу и потому была узкой. Места для двоих не хватало, что не показалось Руладу препятствием. Он завалил Майен на спину. Поглядел сверху вниз и произнес: — Нет, так я тебя раздавлю. Вставай, любовь моя. Ты возляжешь сверху. Я подарю тебе детей. Обещаю. Много детей, которые приведут тебя в восторг. Наследников. Много наследников.
Удинаас расслышал в этих словах голос чистого инстинкта. Предвкушение грядущего возмездия. Повод перенести ужас настоящего.
Рулад улегся на кровать. Раскинул руки.
Она уставилась на него. Попыталась оседлать эту бесформенную кучу золота. Опустилась…
Игра смертных, сексуальный акт. Десятилетия жизни кажутся мигом. Пробуждение, пир ошеломительных ощущений, короткий выброс энергии, должный порождать другую жизнь, быстрое утомление… и смерть. Рулад юн. Он еще недостаточно ублажил свое эго.
В те секунды, когда Рулад задергался под телом Майен, когда его рык стал тоненьким взвизгом, Удинаас успел различить, как ломается ее самоконтроль. Словно внутри разгорелась искорка, способная стать истинным желанием, возможно, даже наслаждением. Затем, когда он кончил, искра замигала и угасла.
В этом миг Удинаас поверил, что Майен стала Императрицей и Супругой Императора. В этот миг умерла вера ее духа — если «вера» правильное слово для тайной войны между предчувствием и надеждой. Имейся в его душе сострадание, он понял бы это и выразил сочувствие. Но сострадание — это доблесть, понимание, выходящее за рамки простого наблюдения; а всего этого Рулад лишен.
Услышав тихие всхлипы из другого угла комнаты, Удинаас осторожно повернул голову и увидел последнего, четвертого обитателя комнаты. Как и он сам, ставшего свидетелем насилия во всей его метафорической широте. Но этот свидетель попал в ловушку чувств.
К ней вела одна из вытоптанных в ковре тропинок.
Пернатая Ведьма прижалась к стене, закрыв лицо трясущимися руками.
Еще немного шума — и ее могут казнить. Рулад слишком близко познакомился с процессом умирания. Он не желал вспоминать, чего оно стоило ему и всем его близким. Хуже того, он лишился тормозов.
Удинаас собрался прокрасться к ней, чтобы сказать: «Потише». Однако взор его упал на тропки ковра, и раб понял — дистанция слишком велика.
Сидящая на Руладе Майен опустила голову.
— Еще, — сказал император.
Она выпрямилась и возобновила ерзанье; Удинаас видел, как отчаянно ищет она искру удовольствия. И находит.
Желаешь хорошего, смиряешься с самым плохим. Так ли все просто? Не втоптана ли эта запутанная, неточная карта в рассудки всех мужчин и женщин? Вопрос, не стоящий раздумий, решил Удинаас. Он и так слишком многое потерял.