Полуостров Сталинград
Шрифт:
Немцы прибывают первыми и отрабатывают наши позиции на протяжении пары десятков километров. Гигантоманы сраные. В принципе, с лихвой заменяют артподготовку. И на огромном пространстве немцы идут в атаку, десятками танков и целыми полками пехоты.
На небе разыгрывается своя драма. Прибывшие ишачки избивают юнкерсы, часть отгоняет надоедливых, как голодные слепни, мессеров. И вся эта беспорядочная карусель постепенно смещается в сторону немцев. Напоминаю Копцу, чтобы сильно далеко не уходили, и занимаюсь своими делами.
А дела — близки к состоянию шваха. Ничего — справимся.
— Второй, твой левый фланг, до точки 10-13.
На обеих половинах вдруг проявляются десятки батарей. Хм-м, соотношение примерно 2,5 к одному в пользу фрицев. Блядский высер!
— Аврору, Гекату и Гефеста сюда! — это мой мобильный бронированный резерв.
Радист начинает стучать ключом.
Алексей Толстой устами своего персонажа, кавалерийского комэска, в рассказе «Гадюка» утверждал, что сабельный бой не может длиться больше полутора минут. Человеческая психика не выдерживает больше. Крупное же сражение, над которым мы висим и в котором участвуем, может длиться часами. За счёт ввода новых и новых резервов.
Эйдельман работает с дьявольской точностью и скоростью. Почти непрерывно выдаёт прицельные установки для артиллеристов. Наблюдатели то и дело торжествуют:
— Точка семь — полное накрытие! Точка восемнадцать — полное накрытие!
Без потерь не бывает, три наши батареи выходят из игры, зато подтягиваются бронепоезда. И счёт благодаря Якову 8:3 в нашу пользу. Маленький еврейчик вставляет нацистким антисемитам фитиль по самые гланды. Вид у него такой, будто он в трансе. Хотя почему будто? Глаза расфокусированы, не ясно, на что он смотрит, но мнится, что видит всё. На десятки километров вокруг и сквозь корпус самолёта. Лишь на карту он смотрит внимательно и осмысленно, но только в самом начале. Яшка, если правильно его использовать, не уступит по важности армейскому корпусу.
Через час с четвертью счёт становится 19:12 в нашу пользу. Понимаю, что надо отступать. Счёт неравный, несмотря на наш перевес, их же больше в два с половиной раза, а потери только в полтора. Соотношение сил меняется в их пользу. И с течением времени всё быстрее.
— Команда второму: отходить! — радист переводит мои слова в морзянку. Уже зашифрованную и на скорости это не сказывается. Коды основных команд и обращений заготовлены заранее. И шифровальщик рядом.
— Корректировщики — отбой. Артиллерии — отход.
— Товарищ генерал! — Яков глядит с осуждением в потускневших глазах на побледневшем лице. Пожалуй, он даже позеленел, но прямо сочится упрямством.
— Приказы, особенно в бою, не обсуждаются, боец. — Протягиваю фляжку с известной жидкостью чайного цвета. — Глотни и отдыхай. Приказываю выбросить всё из головы, твой бой закончен.
— Товарищ генерал, каждая немецкая пушка…
— Каждая разбитая немецкая пушка сейчас это десятки уцелевших в ближайшие дни, потому что ты выйдешь из строя. Через пять минут окончательно и надолго.
Борька тоже сидит выжатый, как лимон. Ему и на споры сил нет.
Яков морщится от глотка коньяка, откашливается. Откидывается на спинку и закрывает глаза. В принципе, можем продолжать и без него. На каждой батарее есть свой корректировщик огня, способный (в теории) организовать стрельбу по карте. Надо было организовать работу Эйдельмана чуть по-другому. И какого хрена я раньше об этом не подумал! Яшка же их натурально развращает, выдавая сразу прицельные данные.
Дожидаемся, когда все батареи меняют свои координаты, и тоже уходим.
Эйдельман Яков Львович, искин и человек.
Только генерал не удивляется тому, что я делаю. Единственный. Все остальные, в том числе я сам, считают это чем-то непостижимым. С числами с детства дружу, только на объяснение это не вытягивает. Как вычисляю углы для стрельбы? А я их не вычисляю. Разве высчитывает угол стрельбы из лука стрелок, разве он рассчитывает долго и на бумаге поправку на ветер? Нет, он просто поднимает лук и стреляет. Он чувствует, вот правильное слово, чувствует, как нужно правильно. Точность и скорость стрельбы приходит с практикой. Окончательно ощутил, что полностью готов, когда научился на глаз рисовать угол с точностью до четверти градуса.
Мне чуточку сложнее, чем обыкновенному стрелку, надо перевести невнятные ощущения обратно на язык цифр. Но я ж говорю, что с детства с ними дружу. Перемножить трёхзначные числа, например, для меня не сложно и не долго.
Точка четыре. Есть 152-мм гаубицы и 76-мм, две батареи. Сначала данные на крупный калибр, им дольше готовиться к стрельбе и стреляют реже. Затем на 76-мм. Пока снаряды летят, перехожу к точке девять. Это я мог с самого начала, сейчас научился держать в голове три точки одновременно.
Точка четыре — есть накрытие. Для верности ещё пару залпов, на полминуты можно про них забыть. Что там с точкой девять?
— Точка девять — полное накрытие! — звенит голос лейтенанта, затем становится обычным. — Координаты 17,3-19,2 точка двадцать три.
Третья мишень, точка шесть…
Они не по порядку располагаются, номера присваиваются по мере их раскрытия. Кто первым себя обнаружил, тот и первый. С первым разделался Борис, не моя цель была.
Как-то происходит само собой, что с какого-то момента не смотрю на карту. Только когда появляется новая мишень. Потому что загружать мозги перевранной координатной сеткой, когда за осью 25 идёт 19, а потом 31, ни к чему.
Не смотрю на карту, потому что она давно отпечаталась в голове. Там всё вижу. И на ней гаснут одна за другой точки. Синие и красные. Красные — наши, синие — фрицы.
Сегодня тяжёло. Слишком много точек. Немцы зажигают ещё и ещё. Так-то легко выдерживаю час такой работы, но сегодня интенсивность раза в два выше. Никогда такого не было. В голове начинается подозрительный звон, за которым подступает угрожающая пустота. Сначала похоже на комариный писк.
— Точка семнадцать — полное накрытие, — лейтенант нахлебался радости, голос становится будничный. Ещё одна немецкая батарея в аут — запишем, но от радости уже не прыгаем. Привычное ж дело.