Полураспад СССР. Как развалили сверхдержаву
Шрифт:
Уже на подходе к своим апартаментам попытался сделать усилие — принять бодрый вид, улыбнулся, с кем-то заговорил, обещал переговорить со всеми. И зашел к себе, попросив секретаря никого не впускать 10 минут.
Я едва присел за свой рабочий стол, как зазвенел привычный телефон от Ельцина. Удивился. Нажал кнопку.
Голос Ельцина. Руслан Имранович, я никуда без вас не пойду. Будем вместе до конца!
Я. Спасибо, Борис Николаевич! — Я почувствовал огромное внутреннее облегчение. Откинулся в рабочее кресло.
Ельцин. А сейчас я спускаюсь в свой запасной рабочий кабинет в подвалах нашего здания. Я там не был, но мне докладывают, что имеются все условия для работы. Здесь остается Бурбулис.
Я. Хорошо, Борис Николаевич! Полагаю, что все будет развиваться так, как
Зашел Лев Суханов, помощник президента — доволен, смеется. Говорит: «Ну, вы молодец! Когда вы так решительно, не дискутируя, отказались сесть в машину к Ельцину — он недолго колебался. Выругал всех и вернулся. Кто-нибудь знает об этом?»
Я. Не знаю, Лева, но, видимо, будут знать. Но — это уже не так важно…
Моя радость по поводу того, что Ельцин не совершил этот позорный поступок и не сорвал все «наше дело», была так велика, что я как-то смягчился, стал искать какие-то оправдания: «Устал от политических битв, жизнь его потрепала немало, он намного старше меня» и пр. В общем, стало хорошо, спокойно. Насколько это позволяла обстановка.
Проблема теории официальной информации мне была хорошо известна еще с раннего периода моей научной деятельности в Академии наук СССР. Но впервые о необходимости обладания доступом к специальной политической информации я на своем личном опыте убедился в три августовских дня, когда путчисты блокировали нас, руководителей России, в Парламентском дворце. Более понятной стала также позиция всесильного главы КГБ Крючкова, который препятствовал реализации наших замыслов создать российскую спецслужбу, наподобие хотя бы тех, которые существуют во всех союзных республиках, кроме РСФСР. А когда было заключено специальное соглашение между властями СССР и РСФСР о создании такого специального ведомства по России, к нам был направлен человек, совершенно пустой и безынициативный, — полгода у него ушло на формирование персонала… из 20 секретарш и десятка сотрудников. За все эти драматические три дня его никто не видел вблизи высшего российского руководства. А информация о том, что делается в Правительстве у Павлова, в Минобороны и Генштабе, в КГБ у Крючкова, в войсках, взявших в осаду наш Дом, была очень нужна. И она у меня была, по крайней мере, с ночи 19-го, непрерывно нарастая с утра 20 августа и вплоть до полного завершения военно-политического путча.
Это был класс неформальной информации, истоки которой зависят исключительно от личности человека, причем в тех аспектах, которые относятся ко всей его биографии, прошлой жизни, дружеским связям, начиная с учебы, работы, времяпрепровождения; от того, насколько этот человек имел доступ к информированным — то есть элитарным слоям общества и пр. Все это невозможно для политика — новичка в Москве. Москва — сложный, лукавый город, он не любит «начальников» со стороны. Я был давно «своим» в Москве.
За годы учебы в МГУ, работы в комсомоле, в Академии наук и своем институте у меня появились многочисленные дружеские связи со множеством приятелей, работающих во всех учреждениях столицы, включая союзный уровень. Я многими из них искренне дорожил, поддерживал эти связи постоянно и, когда стал одним из руководителей России, часто приглашал к себе — и на работу, и домой, и на какие-то мероприятия, консультировался с ними по разным вопросам. Некоторые из них были первоклассными специалистами в области западной экономики, менеджмента, теории дипломатии, конституционного законодательства, финансов, банковской деятельности, организации политических кампаний, деятельности спецслужб, информатики и т. д.
В августе многие из них самым тесным образом работали, как они говорили, «на меня», — но я считаю, они работали на нашу страну, они выполняли свой нравственный долг. Эти люди и их информаторы имели доступ абсолютно во все коридоры союзной власти в Москве, включая Минобороны, КГБ, не говоря уже о каждом шаге членов ГКЧП. Наладить связь с ними, создать механизм поступления информации — это было делом более сложным, чем сам процесс получения любой информации от ее носителя. Это удалось сделать к вечеру первого дня с начала путча.
Из них было создано несколько групп, одна — сводила всю поступающую от других информацию — в единую, сводную информационную записку (3–4 страницы). Причем последняя использовала исключительно ту информацию, которая была получена только в рамках наших групп. Такой подход был утвержден ночью 19 августа, поскольку первый анализ всей информации, которая поступала в Белый дом по самым разным источникам — к Ельцину, ко мне, Силаеву, Руцкому, генералу Кобецу, депутатам и т. д.» показал, что она абсолютно дезориентирующая, специально направляемая «извне» и искусно интерпретируемая «внутри» Белого дома внешними агентами, работающими внутри нашего Парламентского дворца. Поэтому одна из задач — нейтрализация ложных «сигналов». В итоге каждые 2–3 часа я имел абсолютно точную, достоверную информацию — начиная примерно с 6–7 часов вечера 19 августа.
И вот, вернувшись к себе от Ельцина, который направился «руководить» разгромом ГКЧП в… подвалы Белого дома, я ждал двух своих старых друзей, моих верных информаторов (конечно, у них были самые надежные документы, позволяющие им беспрепятственно бывать как у нас, так и у «них»). Ждал, какой они принесут вердикт — быть или не быть штурму сегодня ночью. Наверное, они были превосходными конспираторами. Один, например, приходил раньше, вертелся в моей приемной, подходил к группам людей, включался в разговор — в общем, «знакомился с ситуацией». И только после такого рода «манипуляций» заглядывал в мой кабинет. Я выходил в коридор, мы прогуливались в дальнем безлюдном его конце и вели беседу. Мне передавалась бумага или устное сообщение. Задавал вопросы, уточнял, обсуждали — собеседник обладал самым высоким интеллектом. Другой в это время обязательно оставался в некотором отдалении — «контролировал ситуацию»… Жду.
Заглянул — я тут же вышел. Идем по коридору в конец — там никого нет. Мой друг, видя внутреннее мое нетерпение, говорит: «Успокойся, прежде всего. Все будет в порядке».
Я даже остановился. — «Так не будет нападения?» — «Нет, не будет. Пойдем». Прошли еще десяток шагов, остановились. Вот что им было сообщено на этот раз:
Первое. Переговоры с Лукьяновым оказались очень верным шагом. Поняв, что вы не сдаетесь и что необходимо силовое решение, Лукьянов стал менее решительным в доведении до конца их общего плана. На него произвело сильнейшее впечатление твое предупреждение, что он, Лукьянов, больше всех и раньше всех будет нести ответственность за последствия применения силы.
Второе. Военные — министр обороны Язов и его первый заместитель Ачалов — отказались принять самостоятельное решение о захвате вашего здания. Они потребовали письменного приказа за подписями Янаева, Лукьянова и Павлова. Янаев согласился. Лукьянов категорически отказался, ссылаясь на твое предупреждение о персональной его ответственности за последствия кровопролития. Накричал на Янаева и Язова. Павлова со второй половины сегодняшнего дня нет в своем кабинете, он, судя по тому, что говорят помощники, серьезно «заболел» (пьянствует). Очень важно, что Ачалов не занял агрессивную позицию, учитывая его авторитет в ВДВ и самостоятельность. Язов с ним советуется прежде всего. Грачев — «хитрит», не доверяй ему. Агрессивны Бакланов и Варенников — оба учинили скандал Лукьянову и Язову, требуя положить конец «митингу у российского Верховного Совета. Лебедь, заместитель Грачева, разругался с ним. Он с возмущением рассказал об эпизоде — встрече с тобой и о том, что ты приказал арестовать его и бросить в подвал. «Прямо Сталин какой-то, с трубкой в зубах, стальным взглядом. Пригрозил мне военным трибуналом. Назвал меня дураком… Со мной так никто за мою жизнь не обращался… Никаких приказов применить войска я не отдам, если не будет письменного и ясного указания высшей политической власти в стране. Или отстраняйте меня от командования! — вот его точные слова, сказанные Грачеву. Это было передано Язову. Министр молча выслушал, не проронил ни слова. Похоже, жалеет, что ввязался в эту «кашу