Полузабытая легенда

Халимендис Тори

Голос Владычицы, произносящей столь страшные слова, был по-прежнему ровен и спокоен, с едва лишь уловимой ноткой горечи. Она, казавшаяся столь хрупкой и юной, видала уже на своем веку немало ужасных событий и с уверенным достоинством готова была встретить любые испытания, что ниспошлет ей судьба.

— Но нам пора возвращаться, — Арнэль столь резко сменила тему, что я даже не сразу поняла, приготовившись выслушивать дальнейшие мрачные перспективы. — Ужин уже ждет нас.

Ужин был удивительно вкусным, но достаточно скромным. Я уже успела понять, что эльфы не одобряют излишества. На белоснежной скатерти с изящной вышивкой по краям

стояли блюда с зеленью, свежими овощами и хлебом. На горячее подали жаркое в горшочках и запеченные с сыром баклажаны под острым ореховым соусом.

— Из теплиц, — пояснил Санрод.

За столом у эльфов молчание принято не было. Собравшиеся беседовали, перебрасывались шутками, смысл которых не всегда был мне понятен, вспоминали о давних событиях. Похоже, все уже были осведомлены о цели нашего визита, но желания взглянуть на алмаз никто не выражал.

— Я слыхал, вас ранил волколак, друг мой, — обратился к Диего эльф с золотистыми волосами и удивительного фиалкового оттенка глазами.

— Да, это так, — подтвердил дел Арьянте.

— Мое имя Авадор и я — здешний целитель, — представился эльф. — Если вы не против, то я мог бы после ужина взглянуть на вашу рану.

— Благодарю вас. Мне уже помог Арадан, дозорный. Он мазал рану какой-то мазью, но предупредил, что облегчение она дает временное.

— Полагаю, что смогу окончательно исцелить вас, — заверил Авадор. — Мазь эту мы даем всем нашим дозорным с собой, дабы они могли, не ослабев, добраться до Эльдорана в случае ранений. А уже здесь применяем более серьезное лечение.

Я порадовалась за приятеля. Несмотря на то, что Диего ни разу не пожаловался на боль либо же на усталость, я все равно с тревогой отмечала и темные круги у него под глазами, и чрезмерную бледность. И пусть он, отдав Владыкам алмаз, повеселел и словно бы даже помолодел, но назвать его окончательно здоровым я все же не смогла бы.

Моравен тоже присутствовала на ужине. Рядом с ней сидел Радмор, ее супруг, красивый, как и все эльфы, пепельноволосый и синеглазый. На свою жену он смотрел с таким теплом, что его любовь к ней была понятна и без слов. С Келебраном Радмор общался учтиво и я сделала вывод, что самые близкие для Моравен мужчины общий язык хоть и нашли, но родными друг для друга не стали. Впрочем, учитывая частоту появлений Келебрана в Заповедной Долине, удивительным это и не являлось.

После ужина Диего отправился с Авадором лечить раненную руку, а мне Келебран предложил прогуляться перед сном. Я несколько удивилась, но ответила согласием. Безмолвно блуждая по парку мы как-то незаметно для самих себя вышли на знакомую уже поляну. Яркие крупные звезды — я раньше и представить не могла, что они могут казаться столь крупными и близкими — отражались в озерце, слегка подрагивая. Ручеек, стекавший по камням, мерцал серебристыми искрами. Ветерок шелестел в листве и разносил повсюду нежный цветочный аромат, а птицы, несмотря на наступившую уже ночь, все пели и пели, не умолкая.

— Странно, правда? — спросила я. — Во всем мире царит зима, в Привратье властвует вечная весна, а здесь — непреходящее лето?

— Эльфийская магия, — ответил Келебран. — Эльфы любят природу и она отвечает им взаимностью. Потому-то они и могут влиять на погоду.

— А на что еще способна их магия? — полюбопытствовала я.

— Они — превосходные целители. Еще эльфы умеют ковать оружие, равного которому не сыскать в подлунном мире, даже гномья

сталь не сравнится с ним. Вот, пожалуй, и все.

— А мне иной раз кажется, будто они способны читать мысли, — задумчиво сказала я. — Быть может, не все эльфы наделены этим даром, но Владыки — те уж точно.

— Полагаю, у них просто большой жизненный опыт, — улыбнулся блондин.

Вероятно, он был прав. Я присела на поросший мхом камень и принялась бездумно разглядывать стремительно бегущий ручеек. Келебран опустился рядом со мной прямо на землю.

— Здесь так спокойно, — наконец заговорила я снова, — так умиротворенно. Почему ты не захотел остаться здесь жить?

— Именно поэтому. Все дни в Благословенной Долине однообразны и сегодня здесь походит на вчера, а завтра будет походить на сегодня. Только лишь жизнь дозорных полна неожиданностей, но долго в дозорных не походишь — они сменяются через месяц. Возможно, когда живешь уже не первую тысячу лет, то как раз такая жизнь, размеренная и неторопливая, и кажется наилучшей, но вот мне она решительно не подходит. Матери тоже поначалу было тяжело, хотя в ней эльфийской крови и побольше, нежели во мне. После ухода оборотней на север она какое-то время оставалась в Эльдоране, а потом не выдержала и сбежала. Странствовала среди людей, возвращалась в Долину, уходила опять. А однажды познакомилась с моим отцом. Позже он признавался мне, что оба они понимали — любовь их не будет долговечной. Моравен уже ощущала влияние тьмы, оттого и вынуждена была раз за разом брать передышку, возвращаться к эльфам, пережидать, пока тьма не отступится от нее. Но любовь была слишком сильна и мои родители рискнули. Семь лет они прожили вместе, не расставаясь ни на день. Моравен после моего рождения стала похожа на обычную женщину, заботливую жену и мать. Отец уж было решил, что все обошлось, что любовь их смогла побороть древнее зло. Как же он ошибался! Долгая отлучка из Заповедной Долины все сильнее давала о себе знать, но мать отчаянно пыталась бороться с приступами безумия. При этом она не желала расстраивать мужа и ничего не говорила ему. Он бы и не догадался, вот только однажды в полнолуние Моравен не смогла устоять. Тогда она лишь чудом никого не убила. И после этого случая приняла решение вернуться в Эльдоран навсегда.

— А ты? — с опаской спросила я. — Ты не ощущаешь тьму в своем сердце?

Келебран усмехнулся.

— Ощущаю. Да и всякий человек может обнаружить ее в своей душе, Риона. Возможно, во мне несколько больше от зверя, нежели в прочих людях, но кровь оборотней во мне далеко не так сильна, как в моей матери. В ней кровь оборотней и эльфов смешалась в равных долях и это порой разрывало ее на части и не давало покоя. А я все-таки большей частью человек.

— Тебе не хватало ее, да? Матери? Ведь она ушла от вас, когда ты был еще ребенком.

— Очень. Первые дни я даже плакал, а отец не обращал на мои слезы внимания. Ему было не до меня, он пытался утопить свою боль в горной слезе. Но, к чести его, следует сказать, что его пьянство продлилось не более недели. И вот тогда-то он заметил то состояние, в котором пребывал его ребенок. И поговорил со мной, серьезно, как с взрослым. Объяснил, что мама нас любит и всегда будет любить. Пообещал, что мы будем навещать ее. И что в наш дом никогда не войдет хозяйкой другая женщина, пока я не вырасту и не приведу уже свою жену. И он сдержал слово. А со временем я и сам понял мотивы поступков родителей.