Поляки и литовцы в армии Наполеона
Шрифт:
Прусский генерал Калкрейт, бывший комендантом Варшавы, с ужасом узнал, что Наполеон выступил из Берлина и идет на Познань. «Это послужило сигналом для прусских властей, – рассказывает в своих мемуарах графиня Потоцкая. – Сопровождаемые насмешками уличных мальчишек, они поспешно оставили Варшаву, присоединившись к русским войскам, расположенным лагерем на другом берегу Вислы. Прусский король написал письмо князю Понятовскому, назначив его губернатором Варшавы и начальником несуществующей национальной гвардии. Он просил при этом позаботиться о безопасности жителей, уверяя, что не считает никого более достойным такого важного дела. Между тем пруссаки, уходя, не оставили ни одного ружья, и князю пришлось вооружить около сотни людей копьями и дрекольем, чтобы занять ими караулы».
Состояние польских земель, ограбленных ближайшими соседями, вызвало смешанные чувства у тех, кто их посетил в те времена – что-то среднее между жалостью, разочарованием, презрением и сочувствием. Впечатлениями делится барон де Марбо, оказавшийся на берегах Вислы с корпусом маршала Ожеро:
«Мы теперь в Польше, самой бедной и самой несчастной стране Европы… От самого Одера больше не было больших дорог. Мы шли по зыбучим пескам или по ужасной грязи. Большинство земель было не обработано, а немногие жители, которые встречались на нашем пути, выглядели неописуемо грязными».
Наполеону не было дела до внешнего вида поляков, его не волновало экономическое состояние края. Главное, что поляки умели хорошо сражаться, а императору французов было нужно множество рук, умеющих держать саблю и ружью – потому что планы у него были наполеоновские. Но вот беда, поляки хотели и могли сражаться, но предпочитали не за Францию, а за собственную родину. Сдержанно вели себя те поляки, что не поддались эйфории от наполеоновских побед и собственных мечтаний, которые не услышали от Наполеона то, что, прежде всего и более всего, желали услышать.
Барон де Марбо описывает игру Наполеона с польским героем – Тадеушем Костюшко, окончившуюся ничейным результатом:
«Сам император утратил свои иллюзии, ведь прибыв сюда ради восстановления независимости Польши, он надеялся, что все население этой обширной страны как один поднимется при приближении французских армий, однако никто из жителей даже не пошевелился!.. Напрасно для возбуждения энтузиазма поляков император приказал послать письмо знаменитому генералу Костюшко, руководителю последнего польского восстания и пригласить его присоединиться к своей армии. Однако Костюшко продолжал мирно жить в Швейцарии, куда он скрылся после восстания. На упреки, которые ему делали по этому поводу, он ответил, что слишком хорошо знает нерадивость и беспечность своих соотечественников, чтобы иметь смелость питать надежду на то, что им удастся освободиться даже при помощи французов. Не сумев привлечь на свою сторону Костюшко, император, желавший, по крайней мере, воспользоваться его известностью, обратился от имени этого старого поляка с воззванием к населению Польши, но ни один поляк не взялся за оружие, хотя наши части заняли многие провинции бывшей Польши и даже ее столицу. Поляки не соглашались браться за оружие до того, как Наполеон не объявит о восстановлении Польши, а Наполеон не собирался принимать такое решение до того, как поляки не поднимутся против своих угнетателей, а они этого не сделали».
Истинную причину отказа Костюшки от сотрудничества Наполеон раскрывает в мемуарах генерала Жомини:
«Он требовал полного восстановления своего Отечества, а я не мог зайти так далеко и связать себя, объявляя намерение восстановить государство, которого две трети принадлежали Австрии и России. Это бы значило прекратить совершенно всякую возможность сближения с Россией и, в тоже время, вооружить против себя Австрию».
Впрочем, простые поляки, не постигшие тонкостей политической игры, встретили французов широчайшими объятьями. Утром 21 ноября 1806 г., спустя несколько дней после ухода прусаков из Варшавы, в польскую столицу вступил первый французский полк.
«Как описать тот энтузиазм, с которым он был встречен! – читаем в мемуарах графини Потоцкой. – Чтобы понять наши чувства, надо подобно нам все потерять и снова обрести желанную надежду. Эта горсть храбрецов предстала перед нами как гарантия независимости, которую мы ожидали от великого человека, подчинившего себе весь земной шар.
Общий энтузиазм достиг высшей степени. Вечером город был сказочно иллюминирован. В этот день властям не пришлось заботиться о размещении прибывших героев – из-за них спорили, их разрывали на части. Жители, не знавшие французского языка, пустили в ход язык, общий для всех народов: всевозможные аллегорические знаки, пожатия рук, радостные восклицания – все было пущено в ход, дабы дать понять дорогим гостям, что к их услугам предоставляется от чистого сердца все, что имеется в доме, включая винный погреб.
На улицах и площадях были накрыты столы, провозглашались тосты за будущую независимость, за храбрую армию, за великого Наполеона, с французами целовались, братались, поили их – и кончилось тем, что солдаты спьяна совершили ряд неблаговидных поступков, сразу охладивших общий энтузиазм».
На следующий день неаполитанский король Мюрат «с необычайной пышностью вступил со своей свитой в Варшаву верхом, сияя раззолоченными мундирами, разноцветными султанами, золотыми и серебряными нашивками». Этот наполеоновский маршал любил блеск, и даже в битвах выделялся экзотическими нарядами, заметными издалека. От смерти Мюрата спасало, пожалуй, только то, что противники желали его непременно захватить в плен, но не убить. «Во всем костюме самым замечательным был султан – трехцветный, развевавшийся всегда в самых опасных местах битвы, – рассказывает Потоцкая. – Поляки, восхищенные подобной храбростью, с радостью заменили бы этот славный султан польской короной».
Несостоявшийся священник, волей случая получивший неаполитанскую корону, Мюрат был очарован аристократизмом польского князя, который оказал ему самый блистательный прием. Так как Мюрат любил все блестящее, то в письме к Наполеону охарактеризовал Юзефа Понятовского с самой положительной стороны.
Тем временем, в Познань прибыл сам Наполеон. Поляки почему-то не проявили должного энтузиазма при его встрече. Возможно, им изрядно насолили своей наглостью уже прибывшие французские войска, а может быть они были разочарованы тем, что не услышали от первого же француза, что Польша отныне независима.
По словам графини Потоцкой, «было решено послать ему навстречу депутацию, но сделать это было не так-то легко. Все выдающиеся люди страны оставались в своих поместьях, выжидая исхода события, а находившиеся под властью русского императора держались в стороне. Перед ними был опыт прошлого, и они отлично знали, что маленький неосторожный поступок повлечет за собой конфискацию имущества.
Наконец вышли из затруднительного положения, послав навстречу победителю трех незначительных лиц. Наполеон своим орлиным оком сразу оценил эту депутацию и обратился к ним с банальной речью, в которой не было ничего, что бы могло поддержать надежду, появившуюся с его прибытием.
Принц Мюрат все же дал понять властям, что император вступит в город с некоторой торжественностью, хотя бы для того, чтобы послать блестящую статью в «Монитер». Тотчас же принялись воздвигать триумфальные арки и колонны, готовить иллюминацию и сочинять поэтические надписи, но все эти приготовления оказались напрасными: Наполеону вздумалось обмануть всеобщее ожидание – он прибыл в четыре часа утра на скверной лошаденке, которую ему дали на последней почтовой станции».
Противоречивые намерения будут часто сменять друг друга в голове Наполеона, когда он ступил на землю самых преданных своих воинов (после французов), сражавшихся за него в Италии, Египте, Испании и на Сан-Доминго. Генерал Жомини описывает исторический момент от лица Бонапарта: