Поляки и литовцы в армии Наполеона
Шрифт:
От польского эскадрона не осталось и трети, все офицеры были убиты, либо ранены. Ординарец Наполеона – граф де Сегюр – также получил ранение; руководствуясь чувством долга перед людьми, которым он привез смертельный приказ, будущий генерал и автор «Похода в Россию» также принял участие в этой знаменитой атаке.
Битва на перевале Сомо-Сьерра – один из немногих героических эпизодов в хронике позорной Испанской войны, и вписали его своей кровью поляки.
Графиня Валевская
Эта женщина, пожалуй, самое известное оружие в борьбе за независимость Польши. Другое дело – не самое действенное, потому что Наполеон привык пользоваться женской красотой, но голову терял ненадолго; разве что, в пору юности своей – от страсти к умудренной опытом Жозефине Богарне.
Мы не найдем в биографии Ганнибала, посвятившего жизнь борьбе с Римом, ни одной женщины; Наполеон не таков, он успевал заниматься всем: и войной, и политикой, и любовью. Можно восхищаться исключительным разнообразием интересов Наполеона… Впрочем, если браться сразу за все, то неизбежно в каком-то деле проявляются результаты недосмотра, и в войне у гениального корсиканца гораздо больше просчетов, чем у гениального пунийца – при том, что ресурсы и возможности были явно не в пользу последнего. Однако вернемся к теме…
Польки понравились Наполеону. На балу в Варшаве он не смог сдержать своего восторга, и обращаясь к Талейрану, громко воскликнул:
– Сколько хорошеньких женщин!
«Император, как и офицеры, отдавал должное красоте полек, – рассказывает герцог де Ровиго. – Он не мог устоять перед чарами одной из них, любил ее нежно, и, в свою очередь, также был любим ею. Ей воздавали почтение вследствие ее победы, осуществившей ее желания и гордость сердца. Когда на императора обрушились удары судьбы, ее любовь и нежность не испугались опасности, и только она одна осталась ему верной подругой».
Эта одна была молодой графиней Марией Валевской.
«Она была так восхитительна, что напоминала собой головку Грёза. Ее глаза, рот и зубы были прелестны, ее улыбка была так пленительна, взгляд так кроток, а вся она была так обворожительна, что никто и не замечал неправильности черт ее лица. Выйдя замуж шестнадцати лет за семидесятилетнего старика, которого никто никогда не видел, она занимала в свете положение молодой вдовы, ее молодость давала повод к многочисленным пересудам, и если Наполеон был ее последним любовником, то, по общему убеждению, он не был первым», – так характеризует графиня Потоцкая избранницу Наполеона. Светская львица не упускает случая в своих мемуарах передать многочисленные сплетни, которые являются непременными спутниками, когда речь идет о любовном приключении великого человека.
В рассказах Потоцкой чувствуется и элемент некой зависти, проявившийся в стремлении унизить даму сердца императора:
«Когда Наполеон выразил желание прибавить к числу своих побед и польку, ему была выбрана как раз такая, какая для этого и требовалась, а именно – прелестная и глупая».
Тем не менее, Потоцкая, даже помимо своей воли, указывает на благородные черты Валевской, которая отказалась от подарка в виде бриллиантовых украшений. Связь императора с польской графиней была нечто большее, чем многочисленные интрижки истосковавшихся по женской ласке французских офицеров с благосклонно принимавшими их ухаживания польскими дамами. «Но то время, накладывая на все свой отпечаток, – пишет польская мемуаристка, – придало и этой так легко начавшейся связи оттенок постоянства и бескорыстия, которые совершенно сгладили неприятное впечатление от их первой встречи и поставили графиню Валевскую в ряду интересных людей эпохи».
Немудрено, что красота полек соблазнила французского императора. Ею восхищается и русский офицер И. Лажечников, пришедший в Польшу в 1813 г. вслед за бегущей наполеоновской армией:
«Как прелестна полька! Покоится ли на роскошном диване: это Венера, ласкающая дитя любви на коленах своих, окруженная Играми, Смехами и Негой, в час, когда ожидает к себе величественного Марса или нежного Адониса! Кружится ли в мазурке: это милая Флора, играющая с Зефиром! Собирает ли милостыню для бедных, скрывая род и прелести свои под флером скромности: это существо, которому в древние времена вознесли бы алтари! Полька одевается прелестно. Стан ее – стан нимфы: Купидон во младенчестве своем мог бы окружить его ручонками своими. Посмотрите на ножку ее: она вылита по форме ноги медицейской Венеры; она обута Грациями! Каждое движение польки есть жизнь, каждое изъяснение ее – душа! Никто скорее ее не оживит скучного общества, никто, конечно, скорее не воскресит мертвых чувствований нелюдима и не образует по-своему сердца каждого мужчины. Пустите в круг живых полек молодого человека, вышедшего из рук природы неловким, необразованным, холодным к изящному, – и вы увидите, как он переменится в школе сей, вы увидите, как развернутся в нем ум, дарования и чувства! Нередко случалось, что ненавистник мрачных лесов Польши оставался умирать под тенью липы, осеняющей дом какой-нибудь милой сарматки…
Вот портрет польки, наскоро снятый с природы! Жалею, что должен его испортить, сказав то, что я слышал о нравственности их. Я повторю здесь чужие слова, собственных моих замечаний на сей предмет не успел я еще сделать.
Польки воспитываются для общества, а не для домашней жизни, не для супруга. Кажется, их образуют для того только, чтобы блистать в большом кругу, водить за собой толпу поклонников и греметь наружными достоинствами. Делать счастье одного есть удел немногих из них. Ветреность, непостоянство суть отличительный их характер. Нигде нет столько разводов, как в Польше. Сколько здесь женщин, которые, разведясь с двумя мужьями, выходили за третьего; сколько таких, которые новыми супругами куплены у старых за высокую цену!..»
Мария Лончиньская родилась в 1786 г. в многодетной семье польского дворянина, который рано умер, оставив вдове шестеро детей различного возраста. Большинство историков объясняют вступление юной Марии в брак с вчетверо старшим ее графом Анастазием Колонна-Валевским беспросветной бедностью семьи. Версия вполне логичная, но польский биограф Марии Валевской – Мариан Брандыс – утверждает, что до нищеты семье Лончиньских было столь же далеко, как от Варшавы до ближайшей звезды:
«Сохранившиеся ипотечные книги показывают, что владения Лончиньских, состоящие из Кернози и деревень Керноска, Соколов и Чернев, оценивались в 1806 году в 760 000 флоринов. Весьма значительная сумма по тем временам. Причем это были благополучные владения, в минимальной степени отягощенные долгами. Мария принесла мужу в приданое 100000 флоринов наличными. Стало быть, Валевский со своими обширными, но заложенными латифундиями был для Лончиньских не бог весть какой партией».
Брандыс намекает, что причина неравного брака может быть в том, что первенец у Марии родился слишком скоро – самое большее, спустя шесть месяцев после бракосочетания. Впрочем, не будем слишком категоричны в утверждении ранней порочности польской героини, так как и Брандыс не слишком углубляется в свое предположение.
Тем не менее, супруги были вполне довольны друг другом. Мария в письме к своей подруге превозносит «доброту, вежливость и такт» мужа. А граф Анастазий Валевский, в свою очередь, бесконечно благодарен теще, пани Эве Лончиньской, за то, что «удостоив его руки своей чудесной дочери… сделала его счастливейшим человеком».
Сцену первой встречи Наполеона и Марии М. Брандыс передает устами французского историка-наполеоноведа Фредерика Массона. Единственное, что возмутило польского историка: встреча могла состояться в Блоне, либо Яблонной, но не в Броне:
«1 января 1807 года император, возвращаясь из Пултуска в Варшаву, останавливается на миг, чтобы сменить коней у ворот города Броне (!). Народ ожидает там освободителя Польши. Восторженная, кричащая толпа, заметив императорскую карету, бросается к ней. Карета останавливается. Генерал Дюрок вылезает и прокладывает себе дорогу к почтовой конторе. Входя туда, он слышит отчаянные крики, видит простертые в мольбе руки, женский голос обращается к нему по-французски: „О, сударь, вызволите нас отсюда и сделайте так, чтобы я могла увидеть его хоть бы минуту!“ Дюрок останавливается: это две светские дамы, затерявшиеся в толпе крестьян и ремесленников. Одна из них, именно та, что обратилась к нему, кажется ребенком: блондинка с большими глазами, мягкими и наивными, полными благоговения. Ее нежная кожа, по розовому оттенку напоминающая чайную розу, алеет от смущения. Невысокого роста, но чудесно сложенная, гибкая и округлая, она само обаяние. Одета очень просто. На голове ажурная шляпа с черной вуалью. Дюрок уловил все с одного взгляда; он высвобождает обеих женщин и, предложив руку блондинке, подводит ее к дверце кареты. „Ваше величество, – говорит он Наполеону, – взгляните на ту, которая ради вас подвергала себя опасности быть раздавленной в толпе“. Наполеон снимает шляпу и, наклонившись к даме, заговаривает с нею, но она, потеряв голову от обуревающих ее чувств, восторженно восклицает, не дав ему докончить. „Приветствую вас, тысячекратно благословенный, на нашей земле, – восклицает она. – Что бы мы ни сделали, ничто не может должным образом выразить наших чувств, которые мы питаем к вашей особе, и нашей радости, которую мы испытываем, видя, как вы вступаете в пределы нашей родины, которая ждет вас, дабы восстать из праха!“ В то время как она задыхающимся голосом произносит эти слова, Наполеон внимательно вглядывается в нее. Он берет находившийся в карете букет цветов и подает ей. „Сохраните его, мадам, как свидетельство моих добрых намерений. Надеюсь, что мы увидимся скоро в Варшаве, где я хотел бы услышать признательность из ваших уст“. Дюрок возвращается на свое место рядом с императором; карета быстро удаляется, какое-то время еще видна помахивающая императорская треуголка».