Поляне(Роман-легенда)
Шрифт:
— Давно ли ставших знатными и зажиточными? Вчера еще жалкий оборванец, а сегодня придворный сановник! Как тут не вскружиться непривычной голове? Как не избаловать отпрысков? Вот и… Впрочем, мои не многим лучше… Когда господь создавал человека, он был усталым к концу недели…
— Ты опять богохульствуешь!.. Куда бы нам свернуть?
— Теперь уже некуда. Проклятая старость!..
Молодые и рослые, как гвардейцы, они приближались к старикам неторопливо, перегораживая освещенную солнцем улицу. Бороды не по возрасту. И «гуннские» (последний крик моды!) прически: ровно подрезанная челка и локоны по плечи. Модные хитоны с пышными буфами над тесными рукавами
Приблизились. Запахло недавно выпитым вином. Один, видимо вожак, самый расфуфыренный, глядя как бы мимо равнодушными бесцветными глазами, заметил, обращаясь к ветерану:
— Браслеты твои не по мерке, болтаются. А мне — как раз в самую пору. И хватит кланяться, разогнись, я разрешаю.
Ветеран, багровея, молчал.
— Да как вы смеете… — пискнул было каким-то явно не своим голосом домовладелец, но другой стасиот, сжав крепкими длинными пальцами его трясущиеся от негодования и страха полные бритые щеки, улыбнулся одним только ртом — глаза не улыбались, глядели нагло.
— Ты, толстый, помалкивай. Пока не покрасили пурпуром лысину. Понял? И готовь свое золотишко. Да поживей, а то нам некогда.
Домовладелец замолчал. Но тут не выдержала душа ветерана. Стоило ли воевать за таких? Заговорил с укором:
— Стыдитесь, ребята! Вы же в сыновья мне годитесь…
— Мы сыновья негодные, — прервал его вожак. — И ты нас, папочка, не устраиваешь. Даже как дедушка не нужен ты нам, своих девать некуда. А серебро твое, так и быть, примем. Кончай кланяться и давай сюда браслеты. Перстни — тоже…
Старый опытный воин понял: это сражение — проиграно. Но душа не мирилась. Безо всякой надежды пригрозил:
— А глотка у меня, между прочим, еще крепкая. Крикну — стража услышит, прискачет…
Стасиоты загоготали, один присвистнул.
— Кричи, папочка, кричи погромче! Сейчас ты у нас так закричишь, что после долго-долго молчать будешь… А ты, толстый, зачем колечко в рукав упрятал? Нехорошо обманывать, грех!..
24. День русалок
Прошел по Днепру лед, крошась друг о дружку да о камни у порогов, растопляясь в воде под лучами Дажбога, к которому вновь возвращалась его прежняя щедрость. Ни одна льдинка, миновавшая Горы, так и не доплыла, надо полагать, до соленых вод Понта Евксинского.
Обильные вешние воды покидали левобережные плавни, испаряясь туманами к небу, стекая в Днепр, впитываясь в пески, в земную глубь и тут же выбиваясь оттуда ожившими вербами. И повсюду на кустах вербы серебрились пушистые комочки, будто невиданно малые бесхвостые мышата росли прямо из тонких ветвей среди проклюнувшейся бледно-зеленой листвы.
Наступил Семик, или День русалок, — весенний праздник полян и всех антов. Потому строительство города на новой Киевой горе было приостановлено.
Этим летом поляне никуда в поход не собирались. В полуденных степях хозяйничали обры, отрезая привычный путь к Понту. Кий твердо решил никуда и ни на кого не ходить, пока не поставит город на Горах. Даже в полюдье сам не ходил, послал одного только Хорива с молодшей дружиной, остальных же держал при себе на Горах. Мало ли что…
Уже был выкопан ров, отделявший полуденную часть горы, где нетронутыми остались могилы. Он тянулся от яра и до яра, глубиной в два-три
Всю зиму, в стужу и мороз, в метель даже, из строевого леса, сплавленного сюда еще минувшим летом, возводили башни и стены, терема и конюшни. От зари до зари стучали секиры по дереву и молоты по железу. Сбивали наледь с неохватных бревен, тесали с обоих концов — для замка. Дружно накатывали — раз, два — взяли! — и подгоняли, чтобы бревно к бревну.
— Е-ще взя!..
Неслухи-бревна вырывались из заледеневших нескладных рукавиц, катились обратно, на плечи, на головы. Раззяв калечило. Снова брались, цепляя замороженное дерево баграми и секирами.
— Е-ще р-раз!!!
Напрочно сцепляли по углам, как сцепляются меж собою крепкие пальцы.
Под коренные бревна укладывали камень, поплотнее, в три-четыре ряда, чередуя круглый с плоским, отесанным. Из камня же ставили новое капище — поболее того, что на Лысой горе, и не круглое, а вытянутое и с выступами на четыре стороны — на полдень и полночь, восход и закат. Тут уж потрудились каменотесы, в их числе и те рабы, которых когда-то на Истре отбил и выкупил у ромеев Хорив. Только трое из них определены были по другим делам: старик — пересказчиком, другой — оружейником, а третий — лекарем и он же серебряных дел мастером.
Прерывали работы только на ночь да в дни праздников. Как сейчас вот — в День русалок…
Освободяся от надзора за строителями, Щек вывел своего малого сынишку Селогостика погулять под ясным небом, поглядеть на праздник. С ним увязались и двое сыновей Кия — старшенький Идарик и меньший Межемир. Все трое детей дружили меж собой, и волхвы предрекали, что ждут их великие славные дела… ежели всегда так же дружны будут.
Уже под вечер, собираясь отводить малышей к матерям, Щек услышал множество поющих женских голосов, доносившихся с той дороги, которая поднималась от самого Подола и огибала по верху Горы. Пошли туда и увидели два наступающих друг на друга неторопливых хоровода. Все девы и жены здесь были в долгих ярких одеждах с вышитыми узорами, нарумяненные, во множестве блестящих украшений с каменьями — медных, серебряных, а у кого и золотых. Золотистые волосы — у одних темные до черноты, у иных едва не белые, у большинства же цвета спелого колоса — стянуты обручами с подвесками-слезками; на висках — крутые завитки того же металла, что и обруч; в ушах — невесомые долгие серьги с подвешенными каменьями, до самых плеч; на открытых шеях — цепочки, ожерелья, ряды нанизанных бусов-каменьев, червонных, лазоревых, белых…
Щек узнал в хороводе и Бояну — вдову гридня Брячислава. Нарядная, улыбается. А что же — горевать весь век? Или — в жертву Перуну, как то бывало еще при Рексе? Двоих детей растит — то и будет лучшей памятью павшему мужу…
Посреди каждого хоровода кружилась плясунья с долгой палкой в руке, а на палке не то сноп, не то человек соломенный.
— То русалки, — разъяснял детям Щек. — Видите, у каждого хоровода своя русалка. Глядите же, что далее будет…
Они, как и многие вокруг, остановились у дороги и глядели. А оба хоровода сблизились, пение прекратилось, поднялся невообразимый гвалт — кричали, хохотали, взвизгивали. Над смешавшимися в единую толпу хороводами качались, будто кланяясь без толку на все стороны, соломенные русалки.