Полымя
Шрифт:
«По-твоему, тут Пигмалион в действии? А я – профессор Хиггинс? И полковой хлеборез – реинкарнация Элизы Дулиттл?»
«Так складывается. Но у Бернарда Шоу все кончается любовью с морковью, а здесь благостного финала не будет».
«И ты меня в этом обвиняешь. Еще ничего не случилось, а уже собак вешаешь».
«Ты сам о силе слова говорил».
«Говорил, не спорю. Но преувеличивать эту силу тоже не стоит. И с Эпистолом будет по-другому. Приедет, пройдет вразвалочку, напоет о своих подвигах и затащит девку в постель. Хоть одна из трех, а не устоит. И будет ей не до солдатских посланий, какой бы образ они ни рисовали. Потому что замуж хочется и тело просит. А письма она хранить будет и когда-нибудь дебелой бабой, уложив спать детей и пьяного мужа, достанет их распаренными от стирки руками, пробежит глазами и всплакнет. И станет ей хорошо, потому что письма эти – доказательство, что и в ее жизни было что-то светлое, совсем как в книжках. Так что не надо мне дело шить. Вдруг я не обманщик коварный, а самый что ни на есть маг и чародей».
«Складно поешь. Только мы никогда не узнаем, что из всего этого получилось, – подбросил ледка на огонь Олег. – Адресок у Эпистола, небось, не возьмешь?»
«И свой не дам. А его потеряю, если навяжет».
«Да вы циник, товарищ».
«Прагматик, Олег, прагматик. Мне что, его анекдота хватать не будет?»
Они засмеялись. Своим любимым и, похоже, единственным имеющимся в его распоряжении анекдотом Эпистол заманал всех. Очень коротким, в одну строку: «Мама, не бросай меня в колодец, я буду есть кашу… ашу…ашу…» И вроде можно улыбнуться, но не на десятый же раз! А Эпистол так радовался, так хохотал, что ему хотелось вмазать.
«Я, Олег, обманывать готов, обманываться – ни за что. А вообще, интересный поворот рисуется, зачин. Может рассказ получиться. Ну, с Эпистолом. Возьму – не возражаешь?»
«С чего мне возражать?»
«Это же ты вопрос задал: что будет, если?.. А с этого вопроса все начинается – и рассказ, и роман».
Олег поднял руки:
«Тебе виднее, о великий. Познания твои обширны, и не нам, сирым…»
Путилин решил не обижаться на подначку:
«Язвишь? Нет, чтобы самому взять и написать на досуге эссе, рассказ, а то и повестушку, авось что и сляпается. А ты даже писем не пишешь, а ведь есть кому, не сирота казанская. Чего смурнеешь? Ладно, не буду. Ну так что, беру завязочку?»
«Да на здоровье!»
К созданию рассказа с Эпистолом в главных героях Путилов приступил сразу после обеда, на сытый желудок. Дул на пальцы, откладывал ручку, снова сгибался над тетрадкой. Уложился в два дня. Перепечатав на «Ятрани» под копирку в четырех экземплярах, спросил:
«Прочитаешь?»
«Когда опубликуют», – брякнул, не подумав, Олег.
Путилов насупился. Он писал рассказы и рассылал их по журналам. И все безответно, лишь раз получив отповедь на редакционном бланке, мол, извините, не подходит, но старайтесь, юноша, ибо тот обрящет, кто ищет. Поэтому неосторожная реплика Олега была болезненной.
«Извини, Борь, – дал отступного Олег. – Давай. Конечно, прочитаю».
«Обойдешься!» – отрезал старший секретчик, вкладывая экземпляры в конверты. Их он упрятал в портфель, потеснив докладные и рапорты, после чего отправился с визитом в штаб и на почту, хотя вернее сделать рокировку: на почту и в штаб.
Два месяца спустя, когда до дембеля Путилову оставались сущие крохи, он, вернувшись из города, ворвался в «секретку» и воздел над Олегом руку. В руке был журнал в пестрой обложке.
«Не верил? А накося! И гонорар обещан. Но не в деньгах суть. Напечатали!»
«Поздравляю, – со всей искренностью, ничуть не лукавя, сказал Олег. – Дай почитать».
«Ага, интересно? А не получишь».
Борька шастал по комнате, разгоряченный, суетливый, и вдруг остановился – опомнился:
«На».
Олег взял журнал. Средней толщины, желтоватой дешевой бумаги, на скрепках. «Столица». Незнакомый, но в последнее время их много появилось, потому как ветер перемен, открытость, бесцензурность.
Открыл. Пролистал. Нашел. Рассказ назывался «Эпистолярный жанр». Текст предварял эпиграф: «Блажен муж, сотворивый сие», – перефраз названия новеллы Эдгара По. Далее шло собственно повествование об Эпистоле-хлеборезе, хотя у героя рассказа было более благозвучное прозвище – Резчик. И кончался рассказ так, как представлялось Путилову, а не английскому драматургу Шоу: вечер, кухонный стол, на нем пачка писем, роняющая слезы женщина, а за стеной сопящие во сне дети и храпящий с перепоя муж. Такая вот обычная семейная жизнь, в которой было счастье.
Олегу рассказ не то чтобы не понравился. Сюжет нормальный, но как подано… Путилов грешил многословием – с одной стороны, и штампами – с другой. Он менторствовал, разъяснял и поучал, однако эти очевидные недостатки в редакции сочли несущественными, поскольку рассказ в целом был обличительным: вот как живем, тупо и грязно, во лжи и убогих мечтаниях. Очень своевременный текст.
«Супер! – высказался Олег, возвращая журнал. – Добился своего!»
«Капля камень точит. – Путилов любовно огладил ладонью обложку. – Солидное издание, и люди там серьезные, они абы что не возьмут. Это признание, понимаешь? И это, – он поднял журнал, как Данко факел, – только начало».
В тот момент дослужившийся до младшего сержанта секретчик кадрированного полка окончательно определился с жизненной колеей: теперь он знал, куда идти, и поступь его будет тверда.
Вскоре был подписан приказ, и ранним субботним утром Путилову – естественно, первому во взводе управления – предстояло отправиться уже не в штаб и не на почту, а на вокзал. Билет на поезд до Москвы уже лежал в его кармане – и не в плацкартный вагон, в купейный! А там пересесть на электричку, и… встречай, малая родина, здравствуй, Фрязино!
Накануне отъезда Путилов, как полагается, проставился, пожелав дембелям, собравшимся после отбоя в каптерке, скорейшего отбытия. Даже хлебнул за компанию плодово-ягодного.
Утром его до КПП провожали двое: опечаленный начальник строевой части и Олег. Неискренне пожелав дальнейших успехов, «строевик» отправился по своим делам, а Путилов, хлопнув Олега по плечу, прикрытому погоном, разразился прощальной речью:
«Не ссы. Будет и на твоей улице дембель. Ты с офицерами помягче. Ищи консенсус. Слово паршивое, но верное. Стань им потребен. Пиши! Они этому не обучены, а у тебя как-никак два полных курса. Ты же гуманитарий! «Строевику» особо помогай, он человек нужный, и пирожки опять же. Полгода промелькнет – через него подберешь себе замену, воспитаешь в традициях. Во взводе веди себя без гонора, базар фильтруй, чтобы без фени и мата, а то прилипнет, не отмоешься. И ключ от библиотеки не потеряй».