Полынь-трава
Шрифт:
Меня известили, что незадолго до кончины Юрий Николаевич Чиник перевел на мое имя семьдесят четыре тысячи сто двадцать восемь долларов сорок три цента.
Адвокат сказал, что, если у меня появится желание вложить их в дело, он будет рад помочь советом.
Я, вежливо поблагодарив, ответил, что должен подумать».
ГЛАВА VI
Николай Болдин
«Я хорошо понимаю закономерность: чем взрослее становится сын, тем дальше он отходит от отца. Я только не понимаю одного — для чего мой отец содействует этому отходу. Все ли дело в секретарше-квартеронке, связь с которой он так неумело скрывал от мамы?
Нет! Он со всевозрастающей настойчивостью пробует вытравить во мне то, что сам же посеял. Поздно! Когда-то он хотел превратить меня во врага Советского Союза. Он связал меня с людьми, которые исповедовали его идеалы, и делал все, чтобы отсечь от меня тех, кто их не разделял. И достиг цели. Я горжусь тем, что играю все более заметную роль в «Русском исследовательском центре», что мне поручают задания возрастающей важности.
Не сегодня, не вчера начал я догадываться о том, что отчуждает нас друг от друга.
Бывший белый офицер Болдин был одним человеком до сорок второго года, когда, по его убеждению, все шло к тому, к чему должно было прийти рано или поздно. Дома только и было разговоров о неспособности советского командования вырвать инициативу, о превосходстве германской выучки над выучкой и стойкостью красных, когда же речь заходила о немецкой технике: самолетах, танках, подводных лодках, — отец лишь безнадежно махал рукой. На его рабочем столе лежал номер газеты «Нью-Йорк таймс» с большой фотографией на первой странице: фашистские танки движутся лавиной на русские окопы, а из этих окопов по пояс в воде ведет огонь отделение; в руках же у советских солдат… допотопные мосинские трейхлинейки, с которыми когда-то шли в атаку на Луцк солдаты, ведомые отцом. И этого тоже не мог простить комиссарам отец.
Кто верил в те времена и в Канаде и в Америке, что Россия сохранила еще «хоть самый малый шанс»? И отец не верил. Он только не был убежден, что захочет вернуться домой. В родную страну, которую топчет германский сапог.
А потом пришел Сталинград. Нежданно, непредсказуемо.
Отец, отдававший свободное время историческим исследованиям, расстался с веками прошлыми, чтобы окунуться в современность. И постараться ответить, прежде всего самому себе, где, в чем лежат истоки победы на Волге. Началась пора сопоставлений, сравнений, размышлений. Отец продолжал поддерживать дружеские связи с эмигрантскими антибольшевистскими организациями. Но я лучше, чем кто-нибудь другой, понимал те изменения, которые происходили в его мировоззрении.
Будучи человеком упорным и в достаточной степени самолюбивым, он стеснялся признаться в этом окружающим. И все же время от времени выдавал себя невольно. Однажды я нашел на его столе страничку с заметками, которую он или не успел или забыл спрятать. На ней был отрывок речи, с которой обратился к своим войскам восьмого ноября 1942 года Гитлер. Не знаю, откуда у отца оказался этот текст. Такого рода материалы в конце 1942 года американские газеты уже не публиковали. Возможно, отец услышал речь по радио.
«Я хотел достичь Волги у одного определенного пункта, у одного определенного города. Случайно этот город носит имя самого Сталина. Но я стремился туда не по этой причине. Город мог называться совсем иначе. Я шел туда потому, что это весьма важный пункт. Через него осуществлялась перевозка тридцати миллионов тонн грузов, из которых почти девять миллионов тонн — нефть. Туда стекалась с Украины и Кубани пшеница для отправки на север. Туда доставлялась марганцевая руда. Там был гигантский перевалочный центр. Именно его я хотел взять, мы его взяли! Остались незанятыми только несколько совсем незначительных точек. Некоторые спрашивают: а почему же вы не берете их побыстрее? Потому что я не хочу там второго Вердена. Я добьюсь этого с помощью небольших ударных групп».
Этот текст был подчеркнут красным отцовским карандашом, а под ним было несколько рядов цифр. Мне захотелось узнать, что же случилось в Вердене, о котором упоминал Гитлер, я залез в энциклопедию и выяснил, что во время наступления германских войск в 1916 году на французов именно под этим городом их подстерегала неудача: понесли огромные потери, а города взять так и не смогли.
Поставив том энциклопедии на место, я вернулся к столу и сделал попытку расшифровать торопливые записи:
«Р.С. Потери немцев.
1. Убитыми и ранеными более 1 400 тысяч. Плен — 90 тысяч; в том числе один фельдмаршал и 23 генерала.
2. Танков — 1666.
3. Самолетов — 744.
4. Орудий — 5762.
5. Минометов— 1312.
6. Пулеметов— 12 701».
Скрипнула дверь, на пороге появился отец. Он нахмурился, застав меня за чтением, но постарался не показать недовольства.
— Папа, что такое «Р. С.»?
— «Русские сведения».
— А у тебя есть какие-либо другие сведения?
— Американцы, хоть и признают большое значение победы под Сталинградом, приводят более скромные цифры.
— Почему же ты выписал не те, а эти?
— Как-нибудь сопоставлю. Интересно бы получить германские данные.
Мне показалось, его радовал исход сражения под Сталинградом. Несколько дней он не скрывал хорошего настроения.
Отец не был сентиментальным человеком. И потому я не без удивления услышал стихотворение поэтессы-эмигрантки, которое он читал маме. Кажется, оно гармонировало с настроением отца:
Проклинали, плакали, вопили,
Декламировали: наша Мать…
В кабаках за возрожденье пили,
Чтоб опять наутро проклинать.
А потом вдруг поняли, прозрели,
За голову взялись — неужели
Китеж, воскресающий без нас?
Так-таки великая? Подите ж…
А она действительно, как Китеж,
Проплывает мимо глаз.
Я поймал себя на том, что меня не трогают сомнения отца. Мне ясно: он рефлексирует. Он не порвал еще (хотя к этому идет) со своими прежними взглядами («Большевики погубили Россию»), но и не утвердился в новых («Большевики возродили Россию»), Раньше ему было просто: он знал, с кем вступать в контакты, кого поддерживать, кого субсидировать. Он и сейчас финансирует пропагандистскую работу «Русского исследовательского центра», но делает это, как мне кажется, по инерции. Или из-за побед Советского Союза над гитлеровцами он готов списать большевистские долги перед семьей Болдиных, перед многими семьями русских интеллигентов, которые были вынуждены скрываться от большевиков на чужбине?