Полынь-трава
Шрифт:
Эта философия не по мне. Я так быстро своих взглядов не меняю. И в своих глазах, и в глазах людей, окружающих меня, я — жертва революции. Это не роль. Это моя сущность. И я с теми, кто ценит мой ум, волю. И родословную, которой я горжусь как дворянин».
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА I
— Здравствуйте, Павел Александрович. Вам звонит Сидней Чиник.
— Сын Юры… Юрия Николаевича?
— Сын Юрия Николаевича.
Всего несколько слов услышал по телефону Павел Александрович, но эти слова, произнесенные до боли знакомым голосом, вызвали волну воспоминаний, вмиг унесшую далеко от этого обширного кабинета, от этого стола, заставленного разноцветными телефонами, от забот, которыми жил еще минуту назад глава рекламной компании, заставили забыть о коллегах, почтительно дожидавшихся начала заседания… Эти несколько слов напомнили о вине, которую испытывал Болдин перед старым другом своим, безвременно ушедшим из жизни. Сколько раз спрашивал себя Павел Александрович, зачем обидел Юрия, зачем возвел плотину между ним и собой, ведь тот приезжал с самыми добрыми намерениями… Сколько раз думал о том, что с годами все лучше начинает понимать «того Чиника» и все хуже — «того Болдина». Так и не повинился перед Юрием, не сказал, что жалеет о случившемся, не искупил вины… боялся, что его не поймут, а не поняв, не простят.
— Сидней Юрьевич, дорогой мой, откуда вы?
— Я в Монреале.
— Где, в каком месте? Тотчас еду к вам.
— Мне не совсем удобно…
— Сидней Юрьевич, где вы?
— Отель «Дижон», триста восемнадцать.
— Это недалеко. Буду у вас через пятнадцать минут.
Положив трубку, попросил секретаршу: «Машину к подъезду— и, бросив на ходу: — Господа, прошу извинить, неотложное дело», быстрым шагом вышел из кабинета.
В вестибюле «Дижона» у лифта толпилась большая группа пожилых оживленных дам в одинаковых завитушках, выдававших принадлежность к клану американских пенсионерок-туристок. Плюнув на лифт, Болдин легкомысленно отправился пешком, шагая через две ступеньки, однако этаж, на котором должен был, по всем правилам, находиться триста восемнадцатый номер, почему-то оказался не третьим, а шестым… на пятом Павел Александрович остановился, чтобы перевести дыхание и унять сердце. Оно стучало так, будто просилось наружу, не в силах сдержать нетерпения. Как встретит Сидней? Как объяснял ему разрыв с Болдиным отец? Ждет ли Болдина прием хоть и приветливый, но сдержанный, или — так хотелось верить в это! — сердце Сиднея тоже взволнованно стучит?
Павел Александрович сделал несколько глубоких вдохов, поправил галстук и остатки некогда пышной шевелюры и, пересиливая себя, начал не спеша подниматься.
В дверях номера стоял высокий, такой же пшеничноволосый, как отец, человек в очках и элегантном костюме и застенчиво улыбался, не зная, как встретить гостя: протянуть ли руку, обнять или поцеловать? Но все сомнения отлетели далеко, когда Болдин, порывисто подойдя к Сиднею, прижался щекой к щеке.
— Сид, родной мой! — только и выдохнул Болдин, потом, обхватив голову Чиника, начал пристально разглядывать его лицо: — Отец, вылитый отец. Будто не прошло столько лет. Будто я снова молод и беседую с молодым Юрой. Один бог знает, как я счастлив видеть вас и обнимать.
Через несколько дней Сидней сказал:
— Очень нужна ваша помощь, Павел Александрович. Дело особого рода. Если бы не почувствовал, что могу довериться вам… не было бы этого разговора. Только не знаю, как подступиться к нему и как начать.
— Чем проще, тем лучше. Готов слушать вас… тебя.
— Тогда прочитайте это. — Сидней вынул из кармана страницу газеты «Крисчен сайенс монитор» с заметкой, обведенной красным кружком. — Не читали?
Болдин неторопливо протер очки бархоткой:
— Нет, не читал… не попадалась, — и пробежал глазами текст:
«Сегодня в четыре часа двадцать минут в Гвадаре совершено покушение на советского дипломатического работника Игоря Смирнова. Его автомашина была обстреляна из автоматов тремя неизвестными лицами. Смирнов в тяжелом состоянии доставлен в госпиталь. Нападавшие скрылись. Каких-либо свидетельств того, что полиции удалось напасть на их след, пока нет».
— А теперь посмотрите вот это, — Чиник показал номер местной «Газетт» недельной давности.
— Это я читал, — сказал Павел Александрович, бегло просмотрев заметку. То было лаконичное сообщение «Ассошиэйтед Пресс» из Буэнос-Айреса о нападении на автомашину, в которой находился советский торговый представитель Вениамин Самойлов, прилетевший из Москвы для переговоров. Самойлов и двое сопровождавших его лиц из министерства внешней торговли Аргентины были убиты.
— Всего за последние полтора месяца четыре террористических акта против советских представителей в Южной и Северной Америке. И ни одного задержанного человека. Ни одного найденного следа. Кто на очереди? Не надо долго ломать голову, чтобы ответить, кто эти люди, провоцирующие ухудшение отношений между Советским Союзом и странами Америки. Военные преступники, избежавшие возмездия. Националисты разных мастей. Наверное, спросите, Павел Александрович, какое отношение эти события имеют к моему пребыванию здесь? — произнес Чиник. — Я мог бы рассказать. И сделал бы это не просто как сын человека, которого вы хорошо знали…
— Слушаю, слушаю…
— Главных военных преступников повесили в Нюрнберге. А сколько обыкновенных еще ходит по земле! Скрываются в самых дальних ее уголках — и немецкие, и итальянские, и наши, русские, граждане. Создали свои организации «Мано бланка» в Гватемале, «Кондор» в Чили, «Такуара» в Аргентине, установили контакты друг с другом и тщательно разработанную систему оповещения. Теперь к ним прибавилась щедро финансируемая организация русских военных преступников. Сомкнулись с теми, кто еще недавно щеголял в гитлеровских мундирах с желто-голубыми повязками и трезубцами, — с украинскими националистами…
— Мне казалось, что украинские группы — я был знаком с некоторыми офицерами, служившими в дивизии «Галичина», — не склонны объединяться с русскими, считая, что национальные идеи несовместимы.
— Нашлась сила, которая взяла верх, — ненависть к Советскому Союзу… Я приехал к вам, Павел Александрович, рассчитывая на ваше содействие. Если вы разделяете ту точку зрения, что преступники должны получить свое… Один из изменников, на счету которого сотни загубленных жизней, Брониславс Матковскис, искал контактов с вами.
— Для меня это неожиданность… Я не подготовлен к этому разговору… Ты требуешь от меня слишком многого… если учесть… если учесть одно обстоятельство. Ты осведомлен обо мне, насколько я теперь могу судить, основательно… в то время как я о тебе знаю так мало. Ты догадываешься, что я имею в виду? Поставь себя на мое место… «Русский центр» — организация могучая, она не простит моего шага. — Болдин умолк, подняв глаза на собеседника.
— Вы честно служили старой России, Павел Александрович, так послужите России новой.