Полынь-трава
Шрифт:
Николай Болдин
«Итак, одно мое подозрение подтвердилось. Советская миссия, направлявшаяся в Лиму, задержалась в Мехико, и, как только что известили газеты, «в связи с болезнью двух членов делегация была вынуждена вернуться в Москву».
Ха! Не я ли причина столь неожиданного заболевания?
Я сказал Томасу:
— Вообще-то красные дипломаты должны были бы поставить в церкви не одну свечку.
— Кому бы?
— Э… э… слишком много ждете от меня. Думаете, я так много знаю? Богу надо поставить свечки. Богу… прежде всего. Поглядите на Алпатова. Позеленел от злости. Подозревает, что кто-то выдал операцию.
— А вы не радуетесь тому, что не стреляли в соотечественников? Когда у меня был жив отец, я часто спрашивал себя, одобрил бы он тот или иной мой поступок?
Похоже, что Шмидт платил мне доверием за доверие. Он дал понять, что слышал о моем отце. И знает о его настроениях? Ясно, что Павел Александрович Болдин не одобрил бы поступка сына. Не содержится ли в вопросе намека на знакомство с отцом? Как оно могло бы завязаться?.. Стоп, Алпатов говорил, что в паспорте Шмидта есть монреальский штамп. А что, если…
О первом разговоре с Томасом я никого не известил. Подозрение, жившее во мне, нашло свое подтверждение. Было бы полезно встретиться с отцом. Сделать вид, что я «одумался», что меня тяготит жизнь и работа в центре и я, изменив свои взгляды во многом под влиянием отца, решил изменить и образ жизни. Но до этого надо поделиться некоторыми соображениями с Алпатовым. Пусть он посоветуется с кем надо и даст согласие на мой отъезд. Что-то подсказывает — поездка не будет бесполезной».
ГЛАВА VII
Встрече Николая Болдина с отцом предшествовал разговор между Алпатовым, Шевцовым и Матковскисом.
— Деликатное и сомнительное дело, Брониславс Григорьевич. Надо бы все взвесить. Есть много «за» и «против» — ведь Павел Александрович, догадавшись о подозрении, павшем на Шмидта, сумеет как-нибудь известить его. Дело лопнет.
— Николаю надо сыграть свою роль как артисту. Он имеет надежность.
— Вы знаете, у них был разрыв. Самый настоящий, — произнес Шевцов.
— Только Николай не слишком распространялся. Черта характера? А что еще? Пусть придет как блудный сын.
— Нам с вами решать, господа, больше некому. Нам. с вами и брать на себя ответственность за все возможные последствия. Ваши мнения?
— Ему надо ехать.
— Пусть едет.
Николай постарался проникновенно произнести эти слова: — Папа, здравствуй.
— Слушаю. У тебя проблемы?
То равнодушие, которое послышалось в этом «У тебя проблемы?», свидетельствовало: звонок не доставил радости.
— Есть одно дело, но не по телефону.
Долгое молчание в ответ. Николай почувствовал, как вспотела рука, сжимавшая трубку.
— В ближайшую неделю у меня достаточно много служебных дел, а потом уезжаю в командировку…
— Далеко, если не секрет?
Снова молчание.
— Монреаль и Квебек, — И словно бы через силу поинтересовался: — Что у тебя?
— Папа, я устал, устал от всего. Поздно, но начал понимать, кто из нас прав. Хочу многое сказать тебе, попросить совета… Хочу быть рядом с тобой.
— Буду ждать, Коля, — едва выдохнул Павел Александрович.
Видимо, тронули сердце Павла Болдина сыновние слова. Он любил сына, любил как только может любить одинокий человек, приближающийся к старости. Превратно понимаемое достоинство не позволяло сделать шаг навстречу. А теперь, когда этот шаг сделал сын…
Сотрудники давно не помнили Павла Александровича Болдина таким оживленным и гадали, что бы такое могло произойти с уважаемым, редко выдававшим настроение шефом. Он распорядился сменить всю мебель в доме, не трогая ничего лишь в кабинете, обновить кирпичную крошку, покрывающую аллею, которая вела к дому, а в конце дня, вызвав повара лучшего ресторана, долго сидел с ним за закрытой дверью.
И еще множество других дел успел сделать Павел Александрович за те дни, что прошли в ожидании Николая.
Павел Александрович приехал в аэропорт за час до прибытия самолета.
…Николай шел навстречу быстрым шагом, закинув на плечо плащ. Увидев отца, побежал. И Павел Александрович ускорил шаг. Он много раз видел эту встречу во сне: он шел навстречу сыну, но чужая, враждебная сила мешала ему вовремя поспеть, ноги наливались свинцом, он опаздывал, сын или исчезал или оказывался совсем другим человеком. А сейчас… Они обнялись, застыли, и один шептал: «Коля», а другой: «Отец, отец».
«Что бы ты ни услышал, что бы ни узнал, — сказал себе Павел Александрович, — ты всегда должен помнить, что перед тобой сын».
Павел Александрович безупречно водил машину, но сегодня ему не хотелось сидеть за рулем, он боялся, что мысли о дороге отвлекут, не позволят сосредоточенно вести разговор. Поэтому, усадив Николая на заднее сиденье и устроившись рядом, бесцеремонно поднял стекло, отгораживавшее одну половину кабины от другой. Спросил:
— Женат? Дети есть?
— Нет, папа, не женат. — Улыбнулся: — Ты поможешь найти мне невесту.
Дома, сидя с Колей за столом, вокруг которого бесшумно и вышколенно скользили нанятые официанты, и слушая негромкий рассказ сына о себе, Павел Александрович спросил:
— Сам пришел ко всему, Коля, или что-то послужило толчком?
— Я познакомился с одним новым сотрудником центра и проникся к нему уважением и симпатией. Тебе ничего не говорит имя Томас Шмидт? Я связан словом, что ты никому и никогда…
Тепло посмотрел Павел Александрович:
— Я рад, что нашелся человек, который помог тебе обрести себя… и меня тоже.
— Я знаю, ты знаком с ним.
— Выпей, Коля, выпей, ты сказал, я услышал.
— Папа, я полон сил. И планов.
Утром Николай исчез.