Полынь-трава
Шрифт:
— Все в порядке, прошу занять места, — как бы через силу проговорил Алпатов. И через минуту огорошил присутствующих: — Дело в том, господа… что среди нас находится советский шпион.
Забегали семнадцать пар глаз от лица к лицу.
— Нам следует плотно закрыть окна и двери, чтобы тот, кому захочется покинуть зал, не мог бы этого сделать, — произнес Шевцов.
Завалков подковылял к окну, проверил запоры:
— Порядок.
— Насколько точны ваши сведения? — спросил Слепокуров. — Не совершаем ли мы опрометчивого шага? Не идем ли на поводу у недругов — они бы многого не пожалели, чтобы мы перессорились.
— Насколько точны сведения, вы сейчас убедитесь, — отвечал Алпатов. — Мистеру Рендалу и его коллегам удалось выяснить пути проникновения информации о деятельности нашего центра за железный занавес. И они сделали то, что мы вряд ли когда-нибудь смогли бы сделать своими силами. Да, чтобы не забыть. Я обязан известить вас о том, что все лодки, стоявшие у причала, — Алпатов оттянул рукав пиджака, посмотрел на часы, — только что отведены с острова. Поэтому попытки к бегству исключаются. А теперь прошу вас, Николай Павлович.
Болдин слегка поклонился, и, когда встретился взглядом с Томасом Шмидтом, улыбка удовлетворения отразилась на его лице. Тот, кто сумел бы перехватить этот взгляд, без труда мог догадаться, ради кого и ради чего собрано это заседание.
— Я многое бы дал за то, чтобы избавить себя от необходимости говорить то, что вынужден сказать. Но дело в том, что здесь, в этой комнате, действительно находится красный.
Болдин умолк и обвел тяжелым взглядом сидевших за столом, словно ожидая, кто первым отведет взор, выдаст себя невольным выкриком возмущения, но все продолжали сидеть чинно, как люди, умевшие владеть собой, немало повидавшие в этой жизни.
Песковский почувствовал, как прилила кровь к вискам и покрылись потом ладони. Разучился владеть собой? Он думал, что жизнь подготовила его и к таким неожиданностям. Жизнь в чужом лагере, все более укреплявшаяся привычка естественно, непринужденно вести игру, изображать радость и печали, привычка взвешивать каждое слово и каждый поступок… вся жизнь, только и формирующая — лучше всяких школ — истинного разведчика, приучила его быть в состоянии постоянной готовности… Что же сегодня? Как повести себя? Он обязан сделать вид, что ничего не произошло, что все это его не. касается, хладнокровно, чтобы не пресеклось дыхание, сказать, что произошла ошибка, и не просить, нет, просит виновный, настоять, как настаивает правый человек, на проверке заявления Болдина. Надо потребовать, чтобы они не торопились, тщательно изучили и проверили каждое его слово. Он соберет нервы, волю, силу в кулак, и только с молоточками в ушах ему не справиться. «Тук-тук-тук». Ненамного, на какую-то долю секунды опаздывая, отставая от ударов сердца, они будут разноситься по всему телу, и их нельзя будет унять.
Песковский знает одно: у любого человека на его месте дрожали бы пальцы. Слегка, незаметно для ненаметанного глаза. Но глаза, которые устремлены в его сторону, — опытные глаза. Ни одна деталь не скроется от них. Поэтому надо спокойно вынуть коробку «Кэмэла», вскрыть ее, неторопливо зажечь спичку и сладко затянуться, поглядывая, как догорает огонек в недвижной руке.
Его пальцы не дрожат, он научил их быть послушными, и они послушны ему куда больше, чем эти молоточки в ушах.
Ногтем мизинца он поддевает тонкую прозрачную ленточку на пачке сигарет, освобождает крышку, открывает. Кажется, нет для него дела важнее. И слышит:
— С целью проверки надежности человека, выдающего себя за Томаса Шмидта, была предпринята одна мера… Он был поставлен в известность о якобы предполагавшейся операции «Лима».
Болдин, избегая подробностей, рассказал о поездке к отцу, который, как оказалось, и навел советскую разведку на центр.
К Шмидту подошел Завалков. Встал сзади.
— Мне бы хотелось дослушать до конца, что еще нового скажет оратор. — Песковский слегка отодвинулся от стола, закинул ногу на ногу, положил на колено правой ноги локоть, затянулся неторопливо и выпустил струйку дыма в потолок.
— Мы с Матковскисом, — произнес Алпатов, — подтверждаем достоверность слов господина Болдина.
Соседи по столу отсели подальше от Шмидта, вокруг него образовалось мертвое пространство.
— Вы имеете что-нибудь сказать? — отчужденно обратился Алпатов.
— Я хотел бы задать вопрос господину Болдину, не выпил ли он лишнего?
— Нет.
— Может быть, тогда господин Болдин страдает слабоумием? Что за нелепые обвинения?
— Возьмите его, — произнес Алпатов.
На запястьях Песковского щелкнули наручники.
— Выйдем, гад, — приказал Фалалеев.
ГЛАВА IX
В полночный час в спальне хирурга Висенте Аррибы раздался настойчивый телефонный звонок. Арриба, только что вернувшийся с приятельской пирушки, стоял под душем и не делал ни малейшей попытки подойти к аппарату. Будучи человеком холостым, а значит, куда больше самостоятельным и самолюбивым, чем полагается быть мужчине под пятьдесят, Арриба беззаботно напевал на мотив из «Сильвы»: «Звоните, звоните, а вы мне не нужны, я звонарей готов послать подальше». Потом под тот же мотив родилась новая импровизация, содержащая несколько малоприличных эпитетов по адресу беспардонных полуночников. Однако звонки продолжались. Накинув халат и пробурчав под нос: «Это еще что за скоты?», хирург взял трубку и сурово, будто через силу, произнес: «Да». Однако уже в следующую минуту изменился в лице, догадавшись по голосу в трубке, что его ждут неприятности. Хмель мигом выветрился. Знакомый голос произнес на плохом испанском с угрожающей интонацией:
— Вы уже двадцать семь минут дома. Почему не поднимаете трубку?
— Во-первых, откуда вам известно, сколько времени я дома? — амбициозно поинтересовался доктор. — А во-вторых, почему позволяете себе разговаривать со мной таким тоном?
— Если вы узнаете, в чем дело, то… удивитесь, почему беседуют вежливо. Сейчас вы спуститесь. Откроете дверь. Одному вашему пациенту.
— Но я в такое время не принимаю ни пациентов, ни гостей, перенесите визит на завтра.
— Вы нас плохо поняли. Сейчас повторю. Вы спуститесь вниз. И откроете дверь… Иначе придется пожалеть.
— Черт побери, в конце концов! Что там случилось? Заражение крови? Рожистое воспаление? Зачем я мог так срочно понадобиться?
— Откройте дверь. Через минуту все узнаете.
— Каррамба! — от души произнес хирург, чуть отвернувшись от трубки, но все-таки достаточно громко для того, чтобы слово услышали на другом конце провода.
Пригладив у зеркала волосы, Арриба спустился и отпер дверь.
Через порог перешагнули два бывших пациента: Алпатов и Слепокуров, а с ними Матковскис. У подъезда остался еще один субъект; на приглашение войти он промычал что-то непонятное.