Полынные сказки (с илл.)
Шрифт:
— Не бойся. Ничего не бойся. Ты умеешь летать.
И Лёля полетала уже подольше и, наверное, могла бы летать хоть сколько угодно, но ей самой захотелось опуститься поскорей в мамины руки. И она опустилась с неба, и мама с Лёлей на руках пошла по одуванчикам к дому.
Сказка о какой-то штуке с золотым носом
Это было… давно это было. Это было, когда Лёля научилась летать.
Она летала теперь каждый день и всегда старалась приземляться в мамины руки. Так было надёжней и приятней.
Летала она, когда выходила на улицу, но и дома хотелось иногда полетать.
— Что с тобой поделаешь, — смеялась мама. — Летай.
И Лёля взлетала, но в комнате летать было неинтересно — мешал потолок, взлететь высоко не удавалось.
Но всё-таки она летала и летала. Конечно, если нет возможности летать на улице — надо летать в доме.
— Ну всё, хватит летать, — говорила мама. — Ночь на дворе, спать пора. Летай теперь во сне.
Ничего не поделаешь — Лёля ложилась спать и летала во сне. А куда денешься? Если нет возможности летать на улице или в доме — надо летать во сне.
— Хватит летать, — сказала однажды мама. — Научись как следует ходить. Иди.
И Лёля пошла. А куда пошла — она не знала.
— Иди смело. Не бойся ничего.
И она пошла. И только отошла, как над головой у неё что-то глухо зазвенело:
— Дон! Дон!
Лёля испугалась, но тут же не испугалась.
Она подняла голову и увидела: высоко на стене висит какая-то штука с золотым носом. Она качала этим носом, а лицо у ней было круглое, белое, как у Марфуши, только уж очень много глаз.
«Это что за штука с золотым носом?» — хотела спросить Лёля, но спросить не удалось. Язык как-то пока не поворачивался. А поговорить хотелось.
Лёля набралась духу и спросила у этой штуки:
— Летаешь?
— Так, — ответила штука и махнула носом. Страшновато махнула.
Лёля снова напугалась, но тут же снова и не напугалась.
«А не летаешь — ну и ладно», — хотела сказать Лёля, но сказать ей это опять не удалось. Она просто махнула на штуку рукой, а та в ответ — носом. Лёля снова рукой, а та — носом.
Так они и махали некоторое время — кто носом, а кто рукой.
— Ну ладно, хватит, — сказала Лёля. — Я пошла.
Она пошла дальше, и вокруг неё стало темно. Она шагнула в темноту, прошла два шага и раздумала идти дальше. Всё-таки неловко было перед этой штукой, которая не летает, а только качает золотым носом. Может, она всё-таки летает?
Лёля вернулась назад, постояла, посмотрела: нет, никак не летает. Качает носом — и всё.
И тут Лёле самой захотелось взлететь к этой штуке и схватить её за нос, чтоб зря не болтался.
И она взлетела и схватила за нос.
И нос золотой перестал качаться, а Лёля опустилась вниз, к маме на руки.
— Это — часы, Лелесь, их трогать нельзя.
«А чего они всё время носом болтают?» — хотела спросить Лёля, но язык снова не повернулся. А поговорить о часах хотелось.
— Летают? — спросила она.
— Нет, они не летают, — засмеялась мама. — Они ходят или стоят.
Сказка о крыльце и завалинке
А уж это было, когда Лёля перестала стенные часы за нос дёргать.
Она решила теперь ходить и стоять. Как часы.
И она всё время ходила и стояла, ходила и стояла. Дойдёт до часов, постоит.
— Хожу и стою, — говорила она. — Хожу и стою.
Часы тикали в ответ, помахивали золотым носом, который назывался маятник. Но Лёля забыла про маятник, она теперь думала, что это не только нос, а ещё и такая нога золотая. Этакая нос-нога. Вот часы и ходят этим носом-ногой. А дёргать за нос-ногу нельзя — часы станут. А дёрнуть хочется. Ну ладно, пошли дальше.
Она пошла дальше, и тут же вокруг неё стало темно. И она опять вернулась к часам. Жалко всё-таки, что нельзя их дёрнуть за нос и за ногу.
«А вот меня можно», — подумала Лёля и дёрнула сама себя за нос, а потом села на пол и дёрнула за ногу.
Часы на все эти штучки не обратили никакого внимания.
И Лёля снова пошла вперёд, в темноту. И увидела в темноте светлую щель, из которой шёл свет. И так получилось, что Лёля сунула в неё свой нос. И конечно, щель могла каждую секунду прищемить ей нос, потому что была дверная. Но не прищемила.
«Не прищемляет, — подумала Лёля. — Повезло».
И она толкнула дверь и вышла на крыльцо.
Свет, зелёный и золотой, ослепил её, а за светом — зелёным и золотым — она увидела луг и одуванчики и очень обрадовалась. Так обрадовалась, как будто раньше их не видала. Но раньше-то её приносили сюда на руках, а теперь она сама дошла. Это важно — дойти самому до того, до чего хочешь.
Лёля села на крыльцо и стала глядеть на то, до чего дошла сама.
«Дошла до одуванчиков, — думала она. — Добралась. А трудновато было. Коридор такой тёмный, да ещё эта щель дверная. Зря я совала в неё нос. Больше никогда не буду».
Так сидела она и так примерно думала и любовалась тем, на что глядела.
«А на чём это я сижу?» — подумала вдруг она. И перевела взгляд на крыльцо. Уютное это было крыльцо, тесовое, с резными колонками, с навесом, чтоб не капал дождик на того, кто сидит на крыльце.
Она постучала по резной колонке, и тихо-тихо ответило ей крыльцо.
— Это крыльцо, — послышался сзади мамин голос.
«Крыльцо, — думала Лёля. — Крыльцо. Хоть и не крыло, а, наверно, летает. Пускай летит, а я буду на нём сидеть и глядеть на луг и одуванчики».