Полюс капитана Скотта
Шрифт:
19
После катастрофы над ледовой пропастью партия Скотта с трудом добралась до «Безопасного» лагеря, где застала группу лейтенанта Эдгара Эванса. Все люди этой группы чувствовали себя нормально, тем не менее лейтенант пребывал в унынии: из трех выделенных им пони, двоих они умудрились потерять. Первым выбился из сил конь матроса Форда. Едва партия отошла от одиннадцатого склада, как разыгралась сильная метель и, несмотря на то, что матрос относился к своей лошадке с предельной заботливостью, до ближайшей стоянки она дотащилась уже в безнадежном состоянии.
— Она действительно была совершенно обессиленной, — подтвердил рассказ матроса лейтенант Эванс. — Жертвуя своим отдыхом, Форд несколько часов возился с ней, усиленно подкармливал, укутывал в попону и одеяла, устраивал ей небольшие прогулки, однако все это ничего не давало. Когда пришло время делать последний переход к «Безопасному» лагерю, лошадка буквально свалилась с ног и через несколько минут испустила дух. А через десять миль пришлось оставить на нашем южном тракте и второго коня, по кличке «Блоссом». Он был так же плох, как и конь Форда, но мы надеялись, что до «Безопасного» все же дотянет. Последние несколько миль он останавливался после каждых ста метров; мы его тоже укутывали, подкармливали, а когда поняли, что зря теряем силы и время, прекратили его мучения.
Реакция Скотта оказалась совершенно непредсказуемой.
— Вы назвали этот санный след «Южным трактом», лейтенант? Чудное название. Есть в нем нечто такое, воодушевляющее. «Южный тракт…» А что, пожалуй, впредь так и будем именовать его.
Не обращая внимания на удивленные лица Эванса и прочих полярников, капитан с романтической хитринкой в глазах осмотрел тот самый, санно-лыжный «тракт», уходящий к подножию ледового барьера, загадочно улыбнулся и пошел осматривать недавно спасенных собак, большая часть которых тоже пребывала в критическом состоянии. Эванс догадался, что и в партии Скотта произошло какое-то неприятное событие, но распространяться о нем капитану не хотелось, а глядя, на него, Уилсон, Мирз и все прочие тоже помалкивали.
Зато отзвуки этого события хорошо улавливались из разговора Скотта с лейтенантом Мирзом.
— Если мы намерены использовать собак с пользой для экспедиции, то всем, и прежде всего вам, Мирз, придется отказаться от сугубо русской привычки — приспосабливать собачьи упряжки для транспортировки людей. Я понимаю, что вам хотелось бы прокатиться на собачьих упряжках до самого полюса, но увы!..
— Я и теперь настаиваю на том, чтобы следующим летом мы отправились туда на нартах, налегке, приберегая свои ноги и силы для исключительно трудных участков, — уверенно подтвердил старший каюр экспедиции. — Поинтересуйтесь у русских каюров — Дмитрия и Антона. Разве, работая на Амурско-Сахалинском почтовом тракте, кто-либо из коллег Антона бегает туда-сюда через пролив, вслед за нартами, соревнуясь при этом с целой сворой крепких псов?
— Мое мнение о русском восприятии нарт как северных пролеток вам уже известно, — решительно осадил капитан старшего каюра. — Причем основано оно исключительно на нашем с вами горьком опыте. Хотя мы и назвали наш убийственный маршрут «Южным трактом», однако воспринимать экспедиционные нарты в образе пролеток было бы легкомысленно. На нартах должны перемещаться только грузы, мы же всегда должны бежать на лыжах или без них рядом с караваном. Поэтому уже сейчас нужно отрабатывать темп передвижения, знать расстояние, которое мы способны без особого вреда для здоровья, своего и животных, преодолевать от стоянки до стоянки. — Капитан умолк, а затем вдруг неожиданно сказал: — Впрочем, эти упряжки, собачьи и лошадиные, создают столько проблем и заставляют настолько увеличивать размеры грузов, что следует подумать, нужно ли рассчитывать на них при решающем рывке к полюсу.
— Именно этот вопрос меня больше всего и занимает, — пробормотал Мирз, стойко удерживаясь от того, чтобы вновь затевать с капитаном полемику по поводу использования собачьих упряжек. Одну из тех, которые возникали между ним и Скоттом уже не раз и которые всегда сбивали с толку подчиненных ему каюров.
Отведя своей группе четыре часа на сон, капитан поднял ее и с одной собачьей упряжкой двинулся в сторону Старого Дома. Этот участок Южного тракта был прекрасно знаком не только полярникам, но и собачьему вожаку, поэтому добрались они до Хат-Пойнта без каких-либо приключений и не брезгуя давним русским способом передвижения.
Эту аварийную хижину Скотт всегда воспринимал с каким-то особым чувством, словно возвращался не в полярную хижину на берегу заледенелого моря, а в окруженную садом родительскую усадьбу Аутлендс, примыкавшую к городской черте Сток-Дэмэрела, что неподалеку от Плимута.
Да, здесь частица его, капитана Скотта, прошлого, его жизни, его души. Но здесь же теплилась и его надежда на тот великий успех, ради которого он прибыл на эту «мертвую землю мертвых» и на который он, подобно азартному игроку, поставил решительно все: несколько лет жизни, если только не всю жизнь, свою репутацию полярного исследователя, свою славу.
Старый Дом встретил их пустотой, сквозь которую, однако, просматривалось недавнее присутствие здесь людей — настолько он был подчищен, убран, приготовлен для встречи новых постояльцев. Ответ на вопрос о том, кто тут хозяйничал, лейтенант Эванс обнаружил на листике, приколотом к стене дома. В записке доктор Аткинсон, которого после операции на пятке капитан отправил «в тыл» в сопровождении матроса Крина, сообщал, что на мыс Эванс, на базу, заходила «Терра Нова» и что Кемпбелл передал «важное письмо» для капитана Скотта, которое находится в почтовом мешочке. И тут же Аткинсон уведомлял, что вместе с Крином отправляется к лагерю «Безопасный». Полярники осмотрели весь дом, однако почтового мешочка так и не обнаружили.
— Очевидно, в последнюю минуту доктор Аткинсон решил прихватить мешок с собой, рассчитывая застать вас в «Безопасном» или встретить на Южном тракте, — выдвинул догадку Эванс, — однако вносить изменения в записку не стал или же забыл сделать это. Ну а к «Безопасному» эти скитальцы Антарктики пошли другим путем, а посему с нами разминулись.
— А «важное письмо», очевидно, касается появления в близлежащих водах судна Амундсена, — мрачно предположил Скотт.
— Неужели Норвежец до того обнаглеет, что решится расположить свой лагерь неподалеку от нашего? — усомнился Эванс.
— А что еще могло заставить Кемпбелла отставить высадку в указанном ему районе и вернуться на судне в экспедиционный лагерь?
— Не хотелось бы, чтобы Норвежец оказался бок о бок с нами и решился устраивать гонки на опережение.
— Будем надеяться, что письмо Кемпбелла многое прояснит.
Скотт с минуту молча прохаживался по дому, покусывая нижнюю губу и время от времени заглядывая в записку Аткинсона, словно пытался выучить ее наизусть или рассчитывал найти в ней нечто такое, что ранее ускользнуло от его внимания.