Полюшко-поле
Шрифт:
– А ты мужиков выводи на самостоятельность. Тверже будет. Одного тебя и на убыток подбить сподручнее. А с миром, с обществом труднее справиться.
– Какое в нашем колхозе общество?! Чего им с трибуны крикнешь - за то и проголосуют.
– Все потому, что выгоды своей не чуют. Им что орел, что решка... Понял?
– Понял... чем мужик бабу донял. Поехали!
Выпили. Волгин облокотился на стол, набычился, мрачно втянул в себя воздух и запел хрипловатым, но сильным баритоном:
Эх-да, вспомним, бра-а-а-тцы, мы куба-анцы,
Как ходи-и-или на врага.
Егор Иванович подхватил дребезжащим
Эх-да, с нами му-у-узыка игра-а-ет,
Бараба-а-а-ны громко бьют.
15
Как и предполагал Егор Иванович, ранняя кукуруза, посеянная в пойме в холодную сырую землю, захолонула. Не взошла она в мае. Целый месяц расхаживали по этим посевам важные, горластые грачи. Толковая птица этот грач: у хорошего хозяина червей выбирает, а у плохого - зерно. Поторопился посеять - заклекло зерно в холодной почве, залежалось, разбутило... Тут как тут и грачи слетаются. Кр-ак! Непорядок! И квадратно-гнездовой метод освоили; идет прямехонько, солидно покачиваясь и голову - чуть набочок... Не грач - инспектор! Отмеряет десять шагов, на одиннадцатом остановится, долбанет в гнездо - есть. Вынет зерно, склюет - шагнет дальше... И когда в июне появились тощие изреженные всходы, стало ясно: надо подсев делать.
Семаков вдруг прихворнул, потом отправил жену в больницу - давнюю женскую болезнь лечить, сам остался с ребятней и не выходил на работу. А Волгин запил.
В такие минуты в нем просыпалась прежняя решительность и власть удалого добытчика. Он разведал рыночные цены на поросят и приказал Сеньке-шоферу настроить "газик".
– Сам продавать буду! В объезд, в обход... через тайгу! Чтоб не "газик", а танк был... Понял?
– Самортизируем, Игнат Павлович!
– сказал Сенька-шофер.
– Под дифер лягу, а вас провезу.
И шофер целые сутки экипировал свой побитый на немыслимых таежных дорогах старый "газик": наматывал цепи на колеса, собирал топоры, пилы, лопаты, ломы, - как будто саперный взвод готовил в наступление.
– Игнат Павлович, счет от продажи поросят нужно бы через банк оформлять и закупку семян тоже, - робко намекнул Волгину колхозный счетовод Филька однорукий.
– А то члены правления на вас и так, не тово... Знаете, от греха подальше...
– Да что ты, шептунов боишься? Пока мы с тобой счета будем оформлять сенокос начнется. Покупать буду у частников. Кто же из них согласится с твоим банком возиться?
– Ну, как знаете. Я только вам напоминаю.
Всю неделю разъезжал Волгин на "газике" с поросятами в кошелках. И за деньги продавал и на кукурузу обменивал и на овес - по весу, без всяких счетов и расписок - на совесть, как говорится. Семян много требовалось две сотни гектаров погибло... не шутка! Подсевали и кукурузой, и овсом, чем бог пошлет.
Возвращался Волгин в колхоз поздно вечером с лицом, напоминавшим по цвету столовую свеклу. В правлении он, тяжело ворочая языком, говорил Фильке однорукому, сколько килограммов живого веса нужно списать со свинофермы и сколько центнеров семян следует оприходовать. Утром его видели в колхозе недолго и всегда хмурым. В такие минуты ему был сам черт не брат; он любил появляться в людных местах и поносить на чем свет стоит своих "демократов",
Однажды в такое хмурое хмельное утро, проходя мимо конного двора, он заметил группу девчат и Селину среди них. Они стояли у запряженной подводы и громко смеялись, слушая шутки Лубникова, запрягавшего для них вторую лошадь. Тот был в новой клетчатой рубахе с распахнутым воротом, с засученными рукавами; юлой вертелся вокруг девчат, хлопал по крупу лошадь, сыпал шутками, прибаутками. "Молодится перед девками, старый хрен", подумал Волгин. Девчата стояли спиной к Волгину и не замечали его. Председатель остановился.
– Что, не хочешь?
– Лубников толкал в оглобли упиравшегося гнедого мерина.
– Я его, девки, председателем зову, потому как норов у него такой, как у Игната Палыча. Ведь скотина, а соображает. Чует, что пробежка туда-сюда голодная, вот и упирается. А как в район ехать, сам в оглобли идет. Знает, что там овсом потчевать станут.
– Чего собрались? Ай делов нет?
– внезапно окликнул их Волгин.
Лубников крякнул в кулак и засуетился вокруг лошади, девчата умолкли.
– На прополку собираемся... В пойму, на кукурузу, - сказала Надя.
– Пешком дойдете... невелики господа. Или, может, вашей особе лень приспичила? Одышка донимает?
– ехидно спрашивал он Надю.
– Туда пять километров, - ответила Надя.
– Спать поменьше надо!
– рявкнул Волгин.
– Иль перенедужили? Надломились, бедные? Чего ж молчите?
– Это кто же нашей графине две подводы отвалил? Ты, что ли, конский кавалер?
– обернулся он к Лубникову.
– Дак порядок был заведен такой...
– Порядок! А вот тебя ради порядку в оглобли запрячь да десять верст прогнать бы, бездельника... Перед девками расщедрился?! Ишь рукава-то засучил!.. Ты бы ишшо штаны задрал на радостях да рысцой впереди девок пробежался бы. Чего рот разинул? Распрягай сейчас же лошадей...
Волгин заметил стоявшего возле коновязи еще одного члена правления пчеловода и налогового агента Ивана Бутусова - и направился к нему. Тот отвязывал свою заседланную лошадь.
– Ты тоже полоть собрался, казачок?
– спросил он еще издали Бутусова. Или ты не полешь и не колешь, а только рублики сшибаешь? Куда ж это ты скакать хочешь? Иль сладенького захотел? За медком летит пчела?
– У меня дела, я - пчеловод.
– Иван Бутусов взялся за стремя.
– Обожди, обожди, я тебе что-то скажу...
– Ну?
– Бутусов отпустил стремя и глядел на подходившего Волгина.
– Пчеловод, говоришь? Да?!
– Волгин сладко улыбался.
– Ну, да...
– Не-ет... Ты не пчеловод, а - хлебоед. Ты же пчелу от трутня не отличишь. Тебе мало, что на тебя люди работают... Ты и скотину не оставляешь в покое. Лошадку оседлал, прогуляться решил... Дар-рмоеды! Заездили и людей и скотов... У-у, демократы!
– Не больно ли ты разошелся?..
– Это вы больно разошлись!.. Моими руками подлости творили... Три сотни гектаров кукурузы угробили... И все шито-крыто... На лошадках разъезжаете? А тот на кровати отлеживается. Ждете, когда Волгин совсем запутается!..