Помолвка мсье Гира
Шрифт:
Рука ее все еще машинально поглаживала поверх рубашки сосок, выступавший под тканью всякий раз, когда она отпускала его, чтобы вынуть изо рта сигарету.
Щелчок будильника отметил половину одиннадцатого; еще один — одиннадцать часов. В тишине раздавалось только хныканье ребенка, которого, может быть, забыли покормить, да порой — сердитый гудок машины, несущейся по шоссе.
Женщина листала книгу, сдувала пепел, рассыпавшийся по одеялу, и закуривала одну сигарету за другой.
Мсье Гир все не двигался, разве только изредка протирал стекло, запотевшее от его дыхания и тут же подмерзавшее.
В вышине, над двором, мало-помалу разливалась великая тишь. В полночь женщина дочитала роман и встала с постели, чтобы погасить свет.
А консьержка в эту ночь вставала трижды и всякий раз приподнимала занавеску, чтобы убедиться, что инспектор все вышагивает по тротуару, выбеленному холодным северным ветром.
Оконные стекла стали матовым от налипшего инея. У мсье Гира посинели руки, он два раза ронял щетку, пока чистил пальто, и ему пришлось опуститься на колени, чтобы завязать шнурок на башмаке; он обвел взглядом комнату и поплотнее закрыл створку стенного шкафа.
Оставалось только взять портфель и надеть шляпу. Положив ключ в карман, он пошел вниз по скрипучей лестнице — дом был построен недавно и не очень прочно. Веселым на вид он тоже не был, так как лестничную клетку окрасили в стальной и темно-коричневый. А цвет сосновых ступеней так и не выровнялся со временем — посередине они были грязными, чуть ли не черными, с боков же, где никто не ходил, оставались тускло-белыми. Да и на стены время не оказало благотворного влияния, они облупились, штукатурка отвалилась там и сям.
Квартирные двери, одна за другой, капли смолы на перилах, молочные бутылки на площадках. И все пронизано звуками. За стенами люди занимались своими делами, но лестница подчас отзывалась таким грохотом, будто титаны вели между собой борьбу, — а это всего-навсего жильцы что-то делали у себя в квартирах.
Коварный сквознячок возвестил о близости первого этажа, мсье Гир спустился по последним ступеням, свернул налево и на мгновение замер.
Рыжая девица стояла возле привратницкой, опершись о косяк двери. Щеки ее раскраснелись то ли оттого, что она с шести утра была на открытом воздухе, то ли румянец казался таким ярким из-за белого фартука. Она все еще держала в руке с полдюжины пустых молочных бутылок, сцепив их на одном пальце за металлические ушки.
Смотрела она не то на лестницу, не то в привратницкую, а услышав шаги, вовсе отвернулась от лестницы и продолжала разговор с консьержкой, сидевшей у себя.
Мсье Гир прошел мимо, ни на что не глядя. Когда он удалился метра на три, позади него сгустилось молчание и взволнованная консьержка бросилась в коридор.
А мсье Гир все шел себе вперед. От холода жизнь ускорила темп, все белое стало еще белей, серое — серей, черное — черней. Он купил в киоске газету и окунулся в гущу толпы, запрудившей улицу возле тележек продавцов.
— Извините…
Он этого не произнес вслух. Да все равно в уличном шуме нигде нельзя было расслышать — ни его, ни любого другого, когда он протискивался между двумя женщинами, или нечаянно кого-то толкал, или ударялся об оглоблю тележки. Трамвай стоял на остановке, и мсье Гир ускорил шаг, выпятив грудь и прижимая к боку портфель, потом перешел на бег — как всегда, последние десять метров ему пришлось бежать.
— Извините…
Он не различал отдельных людей, погружаясь в толпу, проталкивался, пробирался вперед в этой толкучке, и внезапно перед ним то там, то здесь открывалось пустое место, свободный участок тротуара, где можно было идти побыстрей. В трамвае он сел на обычное место, положил портфель на колени и уже готов был развернуть газету. Но тут его взгляд скользнул по лицам пассажиров, ни на ком не задерживаясь, и мсье Гир нахмурился, задвигался, ему стало как-то не по себе, будто он неудобно сел, и даже газета раскрылась не так, как надо.
Еще немного, и он провел бы рукой по левой щеке, настолько слилось это ощущение с другим, вчерашним, когда в привратницкой у него с лица сорвали пластырь: в другом конце вагона, на противоположном сиденье, расположился вчерашний фельдшер.
Но все же до самой Порт д'Итали он тщательно переворачивал газетные листы. И как всегда, вместе с толпой спустился в метро и там, стоя на краю платформы, продолжал читать.
Нарастающий грохот предварил появление поезда. Вагон остановился перед ним. С шумом раскрылись двери. Его затолкали.
— Извините…
Он сделал шаг вперед, шаг назад, по-прежнему держа перед собой газету. Но не двинулся с платформы. Двери закрылись, поезд тронулся. А в одном из вагонов, пробегавших мимо мсье Гира, какой-то человек тщетно пытался открыть дверь и выскочить на платформу. Тот самый, что в трамвае, что в привратницкой, что сорвал пластырь!
Поверх газеты мсье Гир смотрел, как поезд погружается во тьму; затем обернулся, поднялся из метро на поверхность, пересек площадь и зашел, наконец, в маленькое кафе, где уселся поближе к окну и заказал чашку шоколада погорячее. Колени у него были ватными, как после долгого бега. Когда официант принес шоколад, он поблагодарил его слабой улыбкой.
В полдень он все еще сидел здесь, в тепле, и смотрел, как мимо окон проходят люди, тысячи людей идут, бегут, останавливаются, догоняют друг друга, перегоняют, кричат, шепчутся, а в маленьком баре официанты, как будто нарочно, громко звякают блюдечками.
Глава 3
В пять часов дня мсье Гир вошел в четвертое по счету бистро, все там же в районе Порт д'Итали. Из первого маленького бара он перешел в ресторан твердых цен, отстоявший от бара всего на три дома. Выйдя оттуда, остановился было перед кинотеатром, но передумал и уселся в кафе на углу той же улицы.
Все эти переходы, вместе взятые, не составили и двухсот метров. И вот теперь он оказался в широко известной закусочной на площади Итали, как раз когда музыканты поднимались на эстраду.
— Кофе со сливками, — заказал он.
С самого утра он не снимал пальто. Нигде не старался расположиться поудобнее. Садился на край диванчика, будто забежал на минутку-другую, и просиживал так часами, не проявляя нетерпения или скуки. Но мысль его, вероятно, трудилась безостановочно и яростно. Иногда его светло-карие глаза останавливались на какой-то точке, по лбу пробегала мгновенная дрожь, губы еле заметно шевелились и руки судорожно сжимались в карманах или на мраморе столика.