Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)
Шрифт:
Опять я, кажется, не так начала разговор.
— Речь идет о судьбе человека.
— Понимаю…
Когда Митрофанов уже уходил, я еще отчетливее поняла, что не надо было ему это поручать. Надо было попросить кого-нибудь из членов внештатной комиссии по приему. Лучше бы всего Илью Степановича Воронова, но он болен.
Посмотрю, что расскажет Митрофанов. Срок у него — пять дней.
А он доложил мне на следующий день. Увидел меня в коридоре и, как всегда, с приятной улыбкой поздоровался:
— С хорошей погодой, Лидия Михайловна.
— И вас также, — в тон ему ответила
Но он задержал меня. Приятная улыбка соскользнула с лица.
— Разрешите доложить. Я разобрался с тем поручением.
— Идемте, расскажите.
Снопа повторился весь ритуал:
— Садитесь, Василий Андреевич.
— Ничего, не устал.
— Рассказывайте.
Я приготовила блокнот. Но так ничего и не записала. Митрофанов, заглядывая в записную книжку, сначала подтвердил правильность решения бюро райкома:
— Бюро, Лидия Михайловна, решило правильно и принципиально… Гражданин Грохотов недостоин высокого звания члена партии.
Слово «гражданин» дало мне понять источник информации Митрофанова. Но я слушала, не перебивала.
— Недисциплинированный товарищ… Понизил качество. Индивидуалист. Пренебрег общественными обязанностями.
Все это я могла не записывать. Митрофанов перевернул в записной книжке страницу и снисходительно заявил:
— Мог бы быть хорошим парнем. Связался с девчонкой не совсем лестного, извините, поведения. Легкомысленная особа. Точнее сказать, почти тунеядка. Длительное время нигде не работала. Жила, вернее, существовала на не трудовой, извините, доход, если так можно выразиться… Любит шикнуть, одеться покрасивее, — одним словом, плесень… Тянет с парня, а он не выдержал, поддался. Вот, пожалуй, и все, Лидия Михайловна.
— С кем вы разговаривали?
— Со многими. Все в один голос…
— С кем именно?
— Я сказал — со многими. С Телятниковым, с председателем фабкома Бирюзовой. Она дополнила — очень, говорит, шумный парень. Не в мать, та уравновешенная, а этот крикун, требовал, чтобы ребенка вне очереди и ясли взяли. А когда отказали, он скандал затеял…
— Еще с кем говорили?
— Со многими. Телятниковым, с Бирюзовой…
— С кем еще?
— Да вот еще, совсем забыл. С дружинниками. Один Яковлев, другой Володин, Оба и один голос: «Пропал Грохотов. Попал как кур во щи!» Я, естественно, уточнил: «Манкирует?» Отвечают: «Не то слово! Совсем не видим».
— У вас все, товарищ Митрофанов?
Оттого, что я назвала его по фамилии, а не по имени и отчеству, у Митрофанова по лицу пробежало недоумение, даже, пожалуй, испуг, и он торопливо ответил:
— Все, все… Все точно, Лидия Михайловна…
— Хорошо, товарищ Митрофанов. Вы свободны.
Но он не уходил.
— Написать?
— Нет, спасибо…
Он вышел, а я подумала: почему я так устала? День только начался, а я устала. В чем дело?
В дверь постучали.
— Войдите!
На пороге Митрофанов. На лице приятная улыбка, правда, немного растерянная…
— Я забыл сказать… Дополнить можно?
— Говорите.
— Ради объективности хочу сказать. Хорошую характеристику товарищу Грохотову дал мастер цеха…
Он полез за записной книжкой.
— Несмотря
— Хорошо, Василий Андреевич…
Я пожалела инструктора, назвала его привычно — по имени и отчеству. И он ушел, видимо, немного успокоенным.
А пожалела ли? Полно, так ли? Может, себя, Лидия Михайловна, пожалела? Может, неумышленно, подсознательно уклонилась от прямого разговора с Митрофановым? Я же не поверила ему? Он ведь не выяснил по-настоящему судьбы Грохотова. Как часто мы говорим в таких случаях о других: «Отнесся формально к серьезному делу, бездушно». А если он прав? И Грохотов действительно такой, каким его видят Телятников и Митрофанов? Голосовали же на собрании многие коммунисты против него? Ошиблись? Они с ним вместе работают, и не первый день. А ты увидела Грохотова только на бюро. И уже решила, вернее, почти решила, что допустила ошибку, и не только сама, а все члены бюро. Правда, не все. Профессор не голосовал, воздержался. И Семен Максимыч, председатель райисполкома, не голосовал…
И чем ты опровергнешь все сказанное Телятниковым? Интуиция, скажешь? Вера в людей? Отставного интенданта тоже в партию когда-то приняли, а он склочником оказался, пьяницей… Нужна не женская доброта, не интуиция, а точное знание человека. А у тебя, товарищ секретарь, даже приблизительного представления об этом парне нет. Понравился? Лицо хорошее, глаза честные, чистые. А какие глаза у заведующего районным отделом народного образования Краева? Открытые, добрые, а сама знаешь, кто он такой, — очковтиратель.
Нужно знать не приблизительно, а точно, «совершенно верно», как говорит Семен Максимович.
А что ты, Лидия Михайловна, сделала, чтобы знать «совершенно верно»? Поручила Митрофанову? Вот он тебе и выяснил, как мог, как умеет. Именно, как умеет. А ты научила его уметь по-иному? Научила? Ну, скажи, товарищ секретарь, скажи сама себе, честно, прямо. Нет, не научила.
Чего же ты хочешь? Ну давай оправдывайся сама перед собой, придумывай причины.
Первое: Митрофанова научить уже нельзя. Он, правда, молодой, но болен. Чем он болен? Давай, секретарь, договаривай… Ну, найди формулировочку. Нашла? Болен невниманием к людям. Так. Болен. А зачем же ты его держишь в аппарате райкома? Да не в аппарате, а па партийной работе. На партийной работе! Вот тебе и первое. Ни второго, ни третьего уже не надо. Сама во всем виновата…
Может быть, давно надо было поговорить с Митрофановым, помочь ему найти настоящее место в жизни. Возможно, из него бы хороший, даже отличный работник вышел.
Разберись, Лидия Михайловна, разберись во всем. Телефонные звонки не главное, заседание — тоже не главное. А в чем же главное? Разберись!
НЕ СВАЛЯЙ ДУРАКА, ТЕЛЯТНИКОВ!
Я полагал, что Грохотов на меня обидится, на бюро райкома я выдал ему по первое число! А он зашел в партком и, как ни в чем не бывало, поздоровался со мной. Я спросил, что ему надо, он ответил, что ему нужен не я, а секретарь партбюро отделочной фабрики Кожухова.