Понкайо. Книга 2
Шрифт:
Но что ждет ее после этого? Не сумев вырвать Филиппа из ее сердца, Захар взбесится и вышлет Ингу прочь, в самое неприглядное и отвратное место, какое только сумеет подыскать: пусть осознает, как сильно сглупила, пусть поймет, от чего отказалась. Но не в природе таких шакалов проигрывать кому-то или прощать чужую хитрость. Через месяц-другой он заберет ее обратно и постарается избавиться от горького привкуса своего поражения. Ему хватит ума понять, что никакие пытки и наказания не изменят ее чувств. И все потуги завладеть ее рассудком, подчинить себе и до черноты развратить ни к чему не приведут. Если в ослеплении гневом он не забьет ее до смерти, то в конечном итоге, испробовав против нее все средства, не останется ничего другого, как снова
Значит, вот какова теперь цена ее воспоминаний… Что ж, она готова ее заплатить.
Инга устало уронила руки на колени. Пальцы соскользнули на кожаный браслет. Инга опустила глаза на желтоватые резцы в петельках украшения. Не похожи они на крокодильи, больно уж маленькие. Разве у таких исполинов мира пресмыкающихся не должны быть мощные клыки? Инга стянула браслет на узкую часть запястья, чтобы не так натирало, и вновь обратилась к мыслям, обманчиво складным и утешительным до возвращения в реальный мир.
Время неумолимо движется… Захар намерен завоевать ее доверие, он хочет заставить ее поверить, будто она собирается уступить по доброй воле. Поэтому дал еще один месяц. Наверно, так он подчиняет всех пойманных девушек… Не потому ли марьяжницы глядят на него масленым взглядом и готовы исполнить любое пожелание? Инга старалась представить, как могло проходить их приручение. С самого начала он старается показать свою доброжелательность, умело жонглирует заботой и властью, ласково журчит и стрекочет, но и спуску не дает: пресекает капризы и непослушание, оставляет последнее слово за собой. Постепенно в мозгу у девушек закрепляется рефлекс: он добр и нежен, если они смиренны и следуют его наказам. Течение их мыслей оборачивается вспять, они с полной уверенностью начинают думать, будто он сыграл важнейшую роль в их жизни, уберег от черного рынка. И как итог: Захар видится им единственным благодетелем, за утешением и защитой они бегут к нему, впитывают его слова и нравоучения, проникаются безоговорочным доверием и восхищением.
Инга что есть мочи вогнала ногти в ладони. Лицо исказилось от боли, губы задрожали от выступивших слез. Боже мой… Что если в приручении он обходится своими силами, знаниями, умениями? С ловкостью фокусника перетасовывает жизненные взгляды и ценности, искажает восприятие, заставляет сомневаться в увиденном? Берет законы и правила Большой земли, извращает и вкладывает обратно в голову. А под конец, для закрепления безраздельной власти, опаивает зельями и получает марионетку, выточенную его собственным словом, с крепко привязанными нитями, с подобострастным взглядом и бессменной улыбкой на губах.
Внутри что-то лопнуло. Инга едва не вскрикнула от боли. Если все именно так… ей не жить. Бог знает, что Захар успеет сделать, пока ей не подвернется возможность избавиться от его отравляющего воздействия, вырваться на свободу… Но подвернется ли случай вообще? Может быть, все пленницы думали схожим образом, питали слепые надежды, до поры до времени держались за твердую уверенность в том, что наделены природным иммунитетом и сломить их не удастся никогда… Разве Инга не думает так же, разве не чувствует в себе иммунитет против Захара? Но не обманывается ли она? Откуда ей знать, через что довелось пройти другим пленницам, что у них отняли, прежде чем к полученным трофеям Захара присоединилось их повиновение? Вдруг они тоже считали себя иммунизированными против душегуба и клятвенно божились никогда не поддаваться его влиянию? А теперь ждут с нетерпением каждую вальпургиеву ночь, вьются вокруг Захара, чуть ли не под руку подбиваются, требуя ласки, урывают любую возможность прикоснуться к нему.
Сердце в отчаянии рвалось наружу, в мозг неистово вгрызались болезненно-яркие обрывки уготованного ей будущего. На коленях у Захара, обнимая пирата одной рукой за плечи, а второй поглаживая обритую голову. Инга смотрит на него влюбленными глазами и ждет его ласки, пока он спокойно разговаривает с одним из воспитанников. Забыты все его деяния. Забыт Филипп. Инга больше не видит мужа во сне, бархатистый голос не звучит в ушах. Она не помнит его улыбку. Теперь она озабочена только тем, как вызвать улыбку на губах своего властителя, обратить на себя его внимание. Каждую ночь она ждет его с нетерпением, с нервозностью изголодавшейся фурии, но Захар приходит по графику, и это злит ее. Она соперничает с другими сиренами за его благосклонность, но в целом ведет себя безупречно, лишь бы радовать его.
Инга вскочила с кушетки, зажала рот ладонью, чтобы никто не услышал ее сдавленные рыдания, и торопливо скрылась в каморке, закрыв за собой дверь.
Глава 9
После воспоминаний о первой встрече снова изменились сны.
Инга и Филипп вместе покидали остров и по возвращении на материк раскрывали всему миру правду о темной стороне Понкайо. Или попадали в плен, их разлучали, но им удавалось выбраться и сбежать. Эти видения уже не были такими детальными, как обрывки последних минут жизни Филиппа, но их успокаивающая благодать затмевала рассудок сильнее кошмаров. Явственными были эмоции и чувства, которые они внушали. Инга просыпалась с ощущением тепла и света в груди, но уже спустя мгновение иллюзия спасения бесследно растворялась в горечи реальности.
Такие сны мучили не в пример больнее, ведь они дарили обманчивое облегчение, с которым Инга не хотела расставаться по пробуждении. Во сне все было хорошо, во сне шакалы получали по заслугам, а они возвращались домой – пусть и не совсем невредимые душевно и физически, но вместе, а это самое главное. Во сне Ингу и Филиппа разлучали не навсегда – лишь на несколько часов, но встреча была такой бурной, словно минули целые недели. Они сталкивались друг с другом в зарослях спящего пиратского логова и под покровом аспидной темноты обливались слезами, жарко целовались и лихорадочно шептались, не в силах поверить, что они здесь, держатся за руки, чувствуют друг друга кожей и губами, что они оба живы.
Инга открывала глаза, и ее лицо и руки еще горели от поцелуев и касаний Филиппа. В ушах трепетал любимый голос, радостный и вместе с тем испуганный: «Я так боялся потерять тебя!» Инга зарывалась лицом в подушку и безудержно рыдала, сдавленно кричала и молила провидение остановить ирреальное истязание.
И вот оно вняло ее призывам. Все закончилось резко, точно пленка оборвалась. На какую неделю это произошло, Инга не знала. Время давно превратилось в скомканную тягучую массу из дней и ночей, сдобренную ливневыми дождями, шелестом пальмовых опахал и все реже проявляющимся солнцем. Инга не покидала пределов веранды за исключением тех часов, когда Захар выгуливал ее по цветнику, что было для нее пытке сродни, ведь он заставлял ее разговаривать с ним или хотя бы («хотя бы!» – подчеркивал он) отвечать на вопросы. И она отвечала, только бы душегуб прекратил растравливать ее раны, унижать Филиппа, насмехаться над ним, оскорблять память о нем.
Инга думала о Филиппе все время. Перебирала в голове каждую встречу, каждое мгновение совместной жизни. Свидание за свиданием, поцелуй за поцелуем, утро за ночью и вечер за днем – и всё так же насыщенно и прекрасно, как в первый раз. Инга не могла, не хотела сопротивляться, ведь больше у нее ничего не осталось.
Она все реже выходила на веранду: щелканье птиц и громкие разговоры соседок давили на барабанные перепонки, ее мучила головная боль. Девушка часами напролет неподвижно лежала на кровати или спала. Ей полюбилось спать. Иллюзии больше не терзали ее, теперь она упивалась видениями прошлого. Именно таких снов она и ждала, им сопротивляться не хотела, принимала их подобно живительному экстракту панацеи, в притуплении погружалась в успокаивающую пучину анестезии. Все чувства, когда-то ею испытанные, все слова, когда-то ею сказанные и сказанные ей в реальности столь далекой и уже не существующей, она проживала вновь.