Понкайо. Книга 2
Шрифт:
Едва проснувшись поутру, через час или два она опять спала. В следующий раз Инга открывала глаза уже после обеда, обводила тарелки равнодушным взглядом, переворачивалась на другой бок и дремала, пока не погружалась в анестезию. Просыпалась обессиленной и не хотела вставать с кровати, лежала и вспоминала все, что увидела и хотела бы увидеть. Не проходило и часа, как она снова спала. Она стала одержима снами, только в них чувствовала себя живой, только так могла еще раз увидеться с ним. Инга боялась забыть его лицо, забыть чистый бархатистый голос и медовый смех, который сводил ее с ума, забыть мягкое касание сильных рук. Во сне Филипп неизменно оказывался рядом, любимый и нежный, самый родной, только этими мгновениями она и дышала.
После того как подсознание
Разве могла она отказаться от видений столь упоительных и благословенных в своем умерщвлении? Инга спала целыми сутками, бодрствуя в сумме каких-то два-три часа. Подносы с едой оставались нетронутыми: она больше не испытывала голода. Инга просыпалась только затем, чтобы сходить в туалет или глотнуть воды из походной фляги, которая стояла на полу между тумбочкой и кроватью. День и ночь проходили фоном и больше не волновали девушку. Ничто ее не волновало. Она уже не тяготилась мыслью о приручении, не боялась оказаться во власти душегуба. Кто это вообще?.. Почему она так его называет? Наверно, это плохой человек. Инга не помнила. Да и какая разница? К чему все эти тревоги? Девушка просовывала руки под пропитанную дымом подушку, зарывалась в нее лицом и закрывала глаза.
Сколько дней продолжалось это умиротворяющее самозабвение, Инга не знала, но однажды оно оборвалось все той же повелевающей рукой. Требовательно встряхнув узницу за плечо, душитель громким басом выдернул ее из ласковых объятий забытья и вернул в одиозную реальность. Ингу заставили сесть, но долго в таком положении она пробыть не смогла и вскоре опять опустилась на теплую подушку. На двух перекликавшихся между собой пиратов она даже не взглянула.
– Инга, не смей спать, я сказал! – Изувер шагнул к ней и больно дернул за руку, возвращая в прежнюю позу.
Инга сложила руки на коленях и уставилась перед собой в ожидании, когда пираты наговорятся и уйдут, а она вернется к Филиппу. Увидит его глаза, услышит необыкновенно бархатистый голос и медовый смех, крепко обнимет, проведет по курчавым волосам. Из-за того, что он всегда коротко их остригал, они были жесткие, как тонкая проволока, – совсем такие, какими показались ей тогда в больнице.
Инга не вслушивалась в болтовню пиратов, но краем уха улавливала резкие нотки недовольства. Воздух завибрировал от ругательства – и пространство стремительно надвинулось на нее массивной фигурой палача. Ингу рывком подняли с кровати и куда-то повели. Прохладные доски под босыми ногами сменились нагретой землей; привычная сумрачность обступленной зеленью каморки взорвалась фантасмагорией яркого дня. После длительного пребывания в другой реальности с ее собственным солнцем, аляповатое кружево тени и света прожигало сетчатку. Крошечные солнечные прожекторы выискивали что-то в листве, выписывая им одним известные фигуры. Глаз суетливо метался среди ослепительно белых прогалин, вызывающих головокружение и беспорядочный рой желто-зеленых «мух»; тело покачивалось под всеобщим волнением, стараясь подстроиться под оптическую пульсацию. Инга пошатнулась и чуть не упала, палач грубо встряхнул ее и приказал смотреть под ноги.
Трепещущее покрывало солнечных пятен исчезло, и девушку обступили золотисто-желтые деревянные стены, на первый взгляд знакомые, но где и когда она их видела, не было сил вспоминать. Перед глазами маячила черная футболка. Палач стоял слишком близко, но узницу это не беспокоило. Внезапно на голову мириадами крошечных ударов обрушился поток холодной воды. Под его стремительным напором опьянение сонным зельем тотчас улетучилось, оставив после себя лишь обрывки сладких видений и приятное послевкусие. Инга яростно вскрикнула и рванулась прочь, но проход загораживал изувер, и он же подкручивал вентиль, регулируя напор воды.
Свободной рукой он схватил узницу за локоть и направил лейку душа ей прямо в лицо. Инга в остервенении вырывалась из железной хватки, беспрестанно вскрикивала все с той же звериной яростью и, зажмурившись, заслонялась от водного хлыста руками.
Все закончилось так же резко, как и началось. Инга дышала тяжело и злобно отплевывалась.
– Довольно с тебя? – вполголоса спросил Захар, полностью одетый и до нитки промокший.
Он повесил лейку на место и потянулся к девушке, но его прикосновение стало той искрой, что разжигает фитиль.
– Не трогай меня, подонок! – крикнула Инга, отшатываясь от него, как от прокаженного.
Такой рьяной и всепоглощающей ненависти она еще не испытывала. Внутри словно щелкнуло что-то или сломалось, она больше не могла сдерживаться. Под разрушительным валом злобы и отвращения в душе все клокотало, вздымалось и обрушивалось. Она хотела расцарапать мучителю лицо, вонзить в него нож, испачкаться в его крови.
Пропустив мимо ушей сплюнутое с ядом оскорбление, Захар вцепился ей в локоть, точно клешней, и выволок взбешенную узницу наружу. Инга неистово сопротивлялась, упиралась босыми ногами в землю и яростно извивалась всем телом, но палач даже не прикладывал усилий в противостоянии этой буре. Инга осыпала его ругательствами, но изувер только посмеивался под нос. При виде этой самодовольной ухмылки девушкой овладело такое сильное желание убить его, что на глаза выступили слезы. Инга пыталась разжать стальной обруч цепкой хватки, а когда у нее ничего не вышло, переключилась на шакалье лыко с намерением располосовать его своими обломанными ногтями. Но не смогла дотянуться. Это довело ее до исступления, эмоции завладели разумом, над словами она уже не думала и над собою больше не властвовала. Где-то глубоко внутри слабо и жалостливо билось понимание, что Захар выводит ее нарочно, забавляется ее трепыханиями, но, ослепленная ненавистью и гневом, Инга была не в силах остановиться и взять себя в руки. Ей до безумия хотелось осыпать душителя бесчисленным множеством колотых и резаных ран, изувечить его так, как он изувечил ее жизнь.
Попросив сидящего на кушетке воспитанника «обождать немного», пират затолкал узницу в каморку и швырнул на пол. Дверь закрылась. Инга вскочила, схватила с тумбочки лампу и швырнула в Захара, но поганец отклонился. Лампа разбилась о стену за его спиной, на звон стекла и грохот никто и бровью не повел. Шакал рывком сократил расстояние до узницы, перехватил ее за талию, когда она кошкой запрыгнула на кровать, и повалил. Инга разъяренно отбивалась, старалась поцарапать или укусить, но Захар крепко ее держал. Она ругательски ругалась и проклинала душегуба, извиваясь под его руками, пыхтя и рыча, и от его невозмутимых замечаний, откуда, мол, она понабралась этих словечек, неужто друзья-моряки с Мельтахо научили, распалялась еще сильнее.
– Моя фурия! – Захар прижал ее узкие запястья к одеялу, чтобы неухоженные длинные ногти не добрались до его лица. – А ты еще спрашивала, почему я оставил тебя.
– Подонок! Убийца! – бесновалась девушка. – Не трогай меня, ублюдок! Не прикасайся ко мне!
– Ты не представляешь, как ты сейчас хороша. Сдерживаюсь с трудом.
Инга разразилась площадной бранью, но угнетатель только засмеялся.
– Я все думал, когда же тебя прорвет. Такой тихой была – я даже расстроился.
Титаническая сила душителя не оставила Инге надежды одолеть его. Он одержал верх, он всегда будет одерживать над ней верх. От своей жертвы он просто так не отступится. С цепкостью столь же хищной, сколь и демонической, он впивался в человека когтями и клыками и терзал рассудок подобно сочному куску плоти, подпитывая, подслащивая свое чрево чужими страданиями.