Понкайо
Шрифт:
Они просидели больше часа. Филипп не хотел впутывать ее в эту историю и сталкивать со стражем порядка, с которым у него после обеда была назначена встреча, и предложил увидеться завтра на этом же месте. У девушки радостно екнуло сердце: он хочет общаться дальше! Филипп сосредоточенно смотрел перед собой. На лице отразились сомнения и легкий страх, но потом он пересилил себя и попросил номер ее телефона. Инга улыбнулась, вытащила из сумки первую попавшуюся тетрадь и разборчивым почерком вывела цифры. Аккуратно сложила листок пополам и протянула Филиппу. Он согнул бумажный прямоугольник вдвое и сунул в задний карман джинсов.
Инга и Филипп стояли друг напротив друга в сторонке от прохода, чтобы не мешать другим пациентам и посетителям, которые сновали туда-сюда, в домашней одежде или в расстегнутом пуховике, здоровым бодрым шагом или прихрамывая, с полотенцами и кружками, с вещевыми сумками и гостинцами. Время стремительно приближалось к минуте прощания. Пора уходить, иначе Инга рискует нос к носу столкнуться с блюстителем закона.
С языка сорвались бессвязные извинения: нехорошо, что она явилась с пустыми руками, даже апельсинов не принесла… «Господи, что я несу»? – ужаснулась про себя Инга. Филипп засмеялся, чуть разомкнув при этом разбитые губы и обнажив черный просвет в передних зубах. Из-за воспаленных ссадин он не мог улыбнуться шире, смех получился сдержанным, но здоровый глаз так красиво сузился и так ярко засиял, что девушка сразу поняла: у него очень приятная улыбка. Инге захотелось дождаться его выздоровления и убедиться в этом самой, услышать, как он смеется в полный голос, увидеть, как меняется при этом его лицо, как блестят глаза…
Они уговорились созвониться сегодня вечером. После недолгой борьбы с собой Инга собралась с духом, смело шагнула к Филиппу и, привстав на цыпочки, поцеловала в щеку, после чего развернулась и с бешено колотящимся сердцем выскользнула на лестницу. Лифт был только для пациентов и медперсонала.
***
Инга открыла глаза. В плеве слез окружающий мир искажался и плыл, неузнаваемый и чужой. Девушка не проклинала провидение за встречу, изменившую ее жизнь и жизнь Филиппа, но не понимала, как могло все закончиться так скоро и таким чудовищно несправедливым образом. Она не переставала думать о том, как бы все сложилось, не завладей Филипп оружием. Он хотел защитить ее, он всего лишь пытался защитить ее… Неужели они нашли друг друга только для того, чтобы спустя двенадцать лет Филипп погиб от рук живодеров?..
Когда Инга и Филипп увидели группу вооруженных незнакомцев, они приняли их за агрессивных туристов, которым после охоты на местную дичь захотелось выплеснуть энергию на добычу покрупнее, с которой интереснее играть. Кто же знал, что эти стервятники живут здесь? Инга вновь и вновь возвращалась к мыслям о том, что было бы, попади они с Филиппом в плен вместе. Может, их действительно разлучили бы в итоге, как утверждал Захар, но вдруг кому-нибудь из них удалось бы сбежать и освободить другого? Что теперь говорить…
Инга уперлась в подлокотник кушетки, поднесла руку к лицу, губами коснулась безымянного пальца и закрыла глаза. Она по-прежнему чувствовала кольцо. Бледный след исчез под загаром, но Инге казалось, она все еще способна ощутить углубление…
Узница проглотила вязкий комок слез, тихонько всхлипнула, но глаз не открыла. Как долго еще она сможет удерживать призрачную тень? Если бы удалось раздобыть нож или хотя бы осколок… Один глубокий окольцовывающий порез – и шрам навеки с ней. И как бы Захар уже ни старался и сколько бы усилий ни прикладывал в стремлении поработить ее разум и волю, перенесенный из души отпечаток не позволит забыть. Пусть даже она потерпит поражение в борьбе за свободу, пусть ее силой вернут в земные кандалы, все это не будет иметь никакого значения, ведь она уже не забудет, никогда не забудет. Ослепить ее рассудок шакалам не удастся. Нет.
Но что ждет ее после этого? Не сумев вырвать Филиппа из ее сердца, Захар взбесится и вышлет Ингу прочь, в самое неприглядное и отвратное место, какое только сумеет подыскать: пусть осознает, как сильно сглупила, пусть поймет, от чего отказалась. Но не в природе таких шакалов проигрывать кому-то или прощать чужую хитрость. Через месяц-другой он заберет ее обратно и постарается избавиться от горького привкуса своего поражения. Ему хватит ума понять, что никакие пытки и наказания не изменят ее чувств. И все потуги завладеть ее рассудком, подчинить себе и до черноты развратить ни к чему не приведут. Если в ослеплении гневом он не забьет ее до смерти, то в конечном итоге, испробовав против нее все средства, не останется ничего другого, как снова ее продать. Инга уверена: так все и будет. Не стоит ждать от него легкой смерти.
Значит, вот какова теперь цена ее воспоминаний… Что ж, она готова ее заплатить.
Инга устало уронила руки на колени. Пальцы соскользнули на кожаный браслет. Инга опустила глаза на желтоватые резцы в петельках украшения. Не похожи они на крокодильи, больно уж маленькие. Разве у таких исполинов мира пресмыкающихся не должны быть мощные клыки? Инга стянула браслет на узкую часть запястья, чтобы не так натирало, и вновь обратилась к мыслям, обманчиво складным и утешительным до возвращения в реальный мир.
Время неумолимо движется… Захар намерен завоевать ее доверие, он хочет заставить ее поверить, будто она собирается уступить по доброй воле. Поэтому дал еще один месяц. Наверно, так он подчиняет всех пойманных девушек… Не потому ли марьяжницы глядят на него масленым взглядом и готовы исполнить любое пожелание? Инга старалась представить, как могло проходить их приручение. С самого начала он старается показать свою доброжелательность, умело жонглирует заботой и властью, ласково журчит и стрекочет, но и спуску не дает: пресекает капризы и непослушание, оставляет последнее слово за собой. Постепенно в мозгу у девушек закрепляется рефлекс: он добр и нежен, если они смиренны и следуют его наказам. Течение их мыслей оборачивается вспять, они с полной уверенностью начинают думать, будто он сыграл важнейшую роль в их жизни, уберег от черного рынка. И как итог: Захар видится им единственным благодетелем, за утешением и защитой они бегут к нему, впитывают его слова и нравоучения, проникаются безоговорочным доверием и восхищением.
Инга что есть мочи вогнала ногти в ладони. Лицо исказилось от боли, губы задрожали от выступивших слез. Боже мой… Что если в приручении он обходится своими силами, знаниями, умениями? С ловкостью фокусника перетасовывает жизненные взгляды и ценности, искажает восприятие, заставляет сомневаться в увиденном? Берет законы и правила Большой земли, извращает и вкладывает обратно в голову. А под конец, для закрепления безраздельной власти, опаивает зельями и получает марионетку, выточенную его собственным словом, с крепко привязанными нитями, с подобострастным взглядом и бессменной улыбкой на губах.
Внутри что-то лопнуло. Инга едва не вскрикнула от боли. Если все именно так… ей не жить. Бог знает, что Захар успеет сделать, пока ей не подвернется возможность избавиться от его отравляющего воздействия, вырваться на свободу… Но подвернется ли случай вообще? Может быть, все пленницы думали схожим образом, питали слепые надежды, до поры до времени держались за твердую уверенность в том, что наделены природным иммунитетом и сломить их не удастся никогда… Разве Инга не думает так же, разве не чувствует в себе иммунитет против Захара? Но не обманывается ли она? Откуда ей знать, через что довелось пройти другим пленницам, что у них отняли, прежде чем к полученным трофеям Захара присоединилось их повиновение? Вдруг они тоже считали себя иммунизированными против душегуба и клятвенно божились никогда не поддаваться его влиянию? А теперь ждут с нетерпением каждую вальпургиеву ночь, вьются вокруг Захара, чуть ли не под руку подбиваются, требуя ласки, урывают любую возможность прикоснуться к нему.