Понкайо
Шрифт:
– Неплохой ответ, – оценил Захар, но ее отклика не дождался. После короткого молчания он заговорил снова, уже без прежней напускной нежности: – Значит так, радость моя. Не знаю, нарочно ли ты устроила тут сонное царство или нет, пыталась таким образом свести счеты с жизнью и со мной или сама не понимала, что творишь, но спустить я это не могу. Патрик! – гаркнул он так, что Инга невольно вздрогнула. – Заходи, мы уже одеты.
Девушка со страхом повернулась к двери как раз в ту минуту, когда с веранды в каморку ступил угрюмый кореец. Из кармана показался закрытый колпачком шприц, наполненный прозрачной жидкостью. Пират с профессиональной небрежностью щелкнул по цилиндру, выгоняя пузырьки воздуха наверх. Ингу охватил озноб, скрещенные на груди руки безвольно упали вдоль тела. Комната посерела и закачалась, как во время шторма. Сердце боязливо стукнуло и пустилось в беспорядочный галоп; от противного липкого ужаса засосало под ложечкой. Инге стало дурно. Вязкий комок подкатил к горлу, рот наполнился горькой слюной. Инга перевела испуганный взгляд на Захара, но натолкнулась на все ту же лукавую ухмылку. Как всегда, на бесстрастном лице не отразилось ни единой мысли.
Они отберут ее способность мыслить здраво. Рассудком будут двигать желания тела, она забудет себя, забудет обо всем, что у нее отняли, точно этого никогда и не было. Филипп затеряется в небытие, память исказится, хладнокровное убийство сотрется из распаленного мозга и больше не потревожит ослепленного сердца. Шакалы сделают ее равной себе, и впоследствии она, быть может, поблагодарит за это. Поблагодарит, что избавили от прежней жизни, сделали «сильнее».
Резким броском на поверхность сознания узница пришла в себя. Сердце кипело, как в котле, во рту отдавало горечью, но вязкого комка больше не было, серая вата перед глазами исчезла. Нет смысла о чем-то просить. Инга кинулась в уборную, хлопнула дверью без замков и задвижек, выплеснула воду со дна эмалированного таза и, когда палач распахнул дверь, замахнулась на него своим единственным орудием защиты.
Захар одним ударом кулака со страшным грохотом выбил таз из ее рук и поймал Ингу, которая попыталась проскользнуть мимо него.
– Мы же вроде уговорились спокойно все обсудить, нет?
Он в мгновение ока скрутил ее и теперь крепко удерживал, оставаясь за спиной, как чревовещатель со своей куклой. Инга чувствовала, что ее неумолимо толкают вперед, к кровати, по другую сторону которой терпеливо дожидался окончания спектакля равнодушный прислужник со шприцом, и упиралась в пол голыми пятками, но Захар приподнимал ее и тащил дальше.
Воспитанник шагнул им навстречу. Инга в отчаянии поняла: не остается ничего другого, кроме как просить и умолять.
– Не надо, пожалуйста! – Девушка выкручивалась всем телом, приседая и подпрыгивая, но сведенные за спину руки оставались в мертвом зажиме. – Я больше не буду спать! Не буду!
Захар повалил ее лицом вниз на измятое сырое одеяло и навис над нею, упершись коленом в матрас. Кандалы железных пальцев не сместились ни на сантиметр. Инга залилась слезами.
– Захар, не надо! Я все поняла! Я все поняла! Пожалуйста, умоляю, Захар, не надо, не надо!
До нее донесся тихий смешок, но ответа не последовало.
Инга лежала лицом к окну и прекрасно видела, как пират с отравой в руках обошел кровать и склонился, подставив ее взору свое обветренное скуластое лицо. Цепкий взгляд черных глаз на мгновение встретился с ее взглядом, кореец с безразличием отвернулся и нацелился на нее иголкой. Инга неистово задергала плечами, но тут же закричала от пронзившей суставы боли, когда Захар приподнял ее вывернутые руки и вдавил тело в кровать.
– Не дергайся, дорогая, или будет еще больнее.
Инга в ужасе зажмурилась, чтобы не видеть, как в предплечье втыкается игла. Захар отпустил ее руки. Она медленно перевернулась набок и села, опустошенная и раздавленная чужой волей. Растянутые плечевые мышцы не давали сделать ни одного движения без пронзающей боли. Мокрую голову холодило сквозняком, щеки обжигало злыми слезами. Какая же она беспомощная и жалкая…
Инга с тревогой прислушивалась к себе, но не чувствовала никаких изменений. Она все также ненавидит палачей, сейчас даже во сто крат сильнее. Ей по-прежнему хочется рассечь шею Захара. Она все еще любит Филиппа, все еще помнит, как его застрелили у нее на глазах. Он захлебнулся кровью. Инга не коснулась его на прощание. Да, она помнит. Шакал срезал часы с мертвой руки.
– Патрик, друг мой, постучись к девушкам, пусть принесут ведро воды и тряпку. Я тут посижу на всякий.
Прислужник молча накрыл иглу колпачком и вышел, не забыв притворить за собой дверь. Инга поднялась с кровати и неосознанно двинулась к уборной. Когда ее удержали за локоть, она покорно остановилась и даже не подняла головы.
– Реветь по углам потом будешь. Сейчас у тебя есть дела. Приведи жилище в порядок. Подушки, одеяло и постельное белье отдашь соседкам, они просушат и вечером вернут. Приступай.
Глава 10
Инга сидела на корточках в углу между книжным стеллажом и стеной, вцепившись пальцами в волосы, склонив голову до самых коленей, и беспокойно раскачивалась взад-вперед. Из груди вырывалось сбитое дыхание, Инга давилась рыданиями, всхлипывая от беспрестанно текущих слез. Ей было жарко. Организм настойчиво требовал выплеска энергии, но девушка не двигалась с места. Она боялась поддаться энергетическому удару, боялась впасть в забытье и потерять власть над собой. Нельзя забывать. Нельзя забывать. Инга настойчиво удерживала в сознании любимый образ. Глаза темно-карие, волосы каштановые с рыжеватым отливом, который особенно заметен в солнечную погоду и под светом желтых ламп, на ощупь пружинистые и жесткие, как проволока. Кто-то однажды сказал Инге, что у Филиппа слишком пухлые губы, из-за чего рот кажется большим. Но Инга так не считала. Она обожает его губы, обожает целовать их, поглаживать пальцами, любоваться ими в предвкушении поцелуя. Она любит в Филиппе все, она знает каждую его морщинку, которая появляется при улыбке, каждый взгляд, каждый жест. У него очень красивые руки, крепкие и при этом нежные и ласковые. В объятьях Филиппа она становится его творением, его скульптурой, до того в них спокойно и тепло.
Странно отчетливые фрагменты крутились в голове, окликая Ингу на разные голоса, запутывая диссонансом звуков и красок. Обрывки воспоминаний складывались между собой подобно самоцветам калейдоскопа, но тут же разлетались в разные стороны, и выхватить что-либо из этой лихорадочной круговерти было неимоверно сложно, приходилось напрягать каждую клеточку тела и мозга.
Инга сжала голову и склонилась еще ниже.
– Пожалуйста, пожалуйста… – разгоряченно шептала она, как в бреду, захлебываясь слезами. – Филипп… Не оставляй меня…
Ирман. У нее такая же фамилия, как у него. Ирман. Филипп Ирман. Инга Ирман. Глаза темно-карие, в зависимости от освещения зрачок исчезает, но черными они не становятся. В них нет зеленых вкраплений, только чистый меланин. Сестра не раз говорила, что Инга и Филипп немного похожи друг на друга: такой же разрез глаз, такой же открытый и лучистый взгляд.
Инга подарила ему серебряную цепочку на первую годовщину отношений. Шакал обыскал мертвое тело у нее на глазах. Филипп смотрел прямо на Ингу, но взгляд уже ничего не выражал. Падальщик расстегнул цепочку – да, Инга слышала ругань: тугой замочек никак не поддавался, ведь Филипп никогда ее не снимал – и срезал с запястья часы. Наверно, так же действовали те хулиганы в сквере. Не потому ли все повторилось, что в тот день она не должна была его найти? Неужели ему суждено было замерзнуть в снегу и умереть от воспаления легких, а она сорвала планы костлявой? Не за то ли сейчас расплачивается?