Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
Шрифт:
…Из темноты внутреннего зрения, которому она привыкла доверять больше всего остального, выплыли знакомые очертания… Узкие проходы… Фигуры женщин, искусно полуобнажённые, скользящие тени выбирающих мужчин, красноватые отблески светильников любви…
Им, мужчинам, страшно: кто не слышал про ужасы в этих кварталах? Убийства здесь не редкость, но никогда не удаётся даже отомстить. Но этот страх, похоже, приходящих сюда на поклонение нисколько не отталкивал, а напротив, притягивал…
А-а, вот и соглядатай!..
Хотя Уна его никогда прежде не видела, она, даже ослеплённая огнём светильника, узнала его сразу.
«Солдатские»
Но он их не замечает… идёт к ней… только к ней… к ней одной. Идёт — и ничего с охватывающей его любовью поделать не может.
Вот пора договориться о цене…
— При чём здесь деньги, милый?.. Для тебя — хоть даром… — Голос прерывается и переходит в бессвязный лепет…
Соглядатай не оглянувшись — а напрасно! — ныряет за ласкающие волны занавеси входа… Уна, как принято, прихватив с собой светильник, погружается в чрево Великой Матери.
Следующая на небольшом расстоянии позади соглядатая тень, громадная, во всё небо, замирает — в ожидании.
Потом оказывается у домика вплотную.
Исполнитель ощупывает рукоять меча, спрятанного в складках грубого хитона. Прислушивается: когда же, наконец, наступит нужный момент.
Когда?
Когда?
Но вот, наконец-то, раздаются характерные звуки.
Остаётся несколько мгновений…
Ещё!..
Ещё!..
Ну!
Решительным движением отбрасывающий тень отдёргивает занавесь, одновременно выхватывает малый меч и, в один бросок, более похожий на падение, достигнув ложа, погружает меч в напряжённую, наверняка покрытую капельками пота спину стоящего на коленях соглядатая…
Раздаётся крик… нет, хрип — тело агонизирует, судорожность движений напоминает кульминацию любви… разве что пальцы вцепились в её обнажённое любящее тело намертво…
Как ей хорошо!..
Как же ей хорошо!!!..
Ну же, ещё!!!
— Ещё!..
Ещё!..
«Теперь — ну!!» — не разжимая губ, отдаёт она приказ.
Отбрасывающий огромную тень послушен: он чуть вытягивает меч из пронзённого насквозь тела, так что выходное отверстие раны освобождается и кровь волной изливается на неё всю; но меч до конца не вынимает, а оставляет в ране, чтобы перекрыто было только входное отверстие — тогда кровь достанется ей вся…
— А-ы!!..
Исполнитель, готовый вторить каждому звуку её восторга, тем не менее, обхватив голову руками, исчезает, оставляя её наедине с достигшим пределов любви совершеннейшим из любовников.
Кровь из отверстой раны продолжает толчками изливаться на её прекрасное тело. Горячая волна струится на нежный живот… Она изгибается ещё больше, и струйки из ложбинки спины достигают грудей — обоих сосков одновременно…
Прекраснейшая сжимается: ей кажется, что сейчас настил не выдержит и агонизирующий бык, проломив его, её покроет.
Бык громаден… И всё остальное у него — тоже… Кровь потоками заполняла яму, омывая каждую часть её тела. Каждую! Уна тогда непроизвольно пыталась вытереть кровь с груди, с сосков — и со стороны могло показаться, что она их ласкает.
Но нет, происходящее с ней сейчас, в весенний месяц нисан, вовсе не повторение бывшего с нею при крещении в культ Кибелы-Богоматери. И это не яма, в которую её, обнажённую, опустили и над которой из жердей соорудили священный помост. И над ней вовсе не бык, самец в полной его силе, которого тогда на помост возвели для заклания…
Уна открыла глаза и оглянулась: не появились ли, почуяв кровь, гетеры, чтобы восславить её как царицу любви.
— Да, такая его смерть, пожалуй, будет для него самой гуманной, — сказала вслух Уна, по поводу в который уже раз ниспосланной картины смерти соглядатая. — Смерть смертей! Верх и предел его наслаждения…
глава XVIII
наместник приговаривает — смерть!
Пальцы рук наместника были сцеплены у подбородка накрепко, — оберегая перстень власти.
Наместник, набычившись, ходил по колоннаде Иродова дворца и своё самоощущение, будь он о нём спрошен, вероятно сравнил бы с чувствами последнего из жрецов храма Судьбы, единственного уцелевшего после очередного штурма святыни издревле враждебной толпой, — тут была и боль, и готовность остаться собой даже ценой жизни.
«Что мне, собственно, Киник? — прокатывались волнами по сознанию наместника мысли. — Ишь, на что замахнулся! На самое святое! Святое святых! Его послушать, зло гнездится внутри семьи — моей!.. А если довести мысль до логического завершения, то — во мне самом?.. — Наместник поморщился, в точности так же, когда отринул истину из Священного писания. — Получается, я сам себе труп в объятия и приманил. Сам! Себе! Тьфу!.. Чушь! И что от его рассуждений толку?.. Рассуждения они и есть… рассуждения. Где в расследовании усилия? Где улики? Допросы? Где доказательства? Он даже не соизволил посетить место преступления!.. Он даже не поинтересовался анкхом — животворящим крестом! Что это за расследование? Одна болтовня. А вот у начальника полиции, напротив, — факты. Да, конечно, он неверно кое-что истолковал. Ну так и что? Зато верно соединил отправную точку с конечной. Минуя промежуточные звенья. Он умеет видеть преступника! Вот что значит — опыт! Интуиция! Профессиональная…»
Наместник чуть помедлил у той колонны, в основании которой он некогда обнаружил естественную полость и где теперь начал уже покрываться пылью огромный безвкусный перстень, — помедлил и, пожалуй, даже наклонился, чтобы к нему прикоснуться, и даже расцепил было защищающие перстень власти пальцы, но… И вот уже опять ходит по колоннаде — наместник.
«Всё верно, всё дело в этом соглядатае из Рима… И что с того, что он прибыл лишь накануне? Несколько часов в его распоряжении были. Ему только и надо было, что отдать приказ — на это времени много не надо. Было бы уж совсем странно, если бы и чёрную работу он выполнил лично… Очень может быть, послал впереди себя исполнителя — скажем, за неделю… А сам прибыл, чтобы проверить, всё ли исполнено старательно. Ведь проверяющий же! Только заботился он не о справедливости или благе римского народа, а о готовности исполнителей к убийству. Ишь, проверяющий! У своей жены… — проверяй!..»
Наместник хохотнул и добавил, как бы обращаясь к строю:
— По ночам!
Последнее слово, как из тёмного омута, вызвало ещё обезображенное страхом смерти лицо. Руки наместника напряглись — как бы удерживая от падения невидимый труп.
«Но ведь кинжал-то — Киника! — возразил сопротивляющийся Пилат. — А ещё тот убитый мальчишка-нищий! Зачем всё это соглядатаю?..»
— Случайность? Да, случайность! Сколько этих случайностей в жизни каждого!.. — нанёс сокрушительный удар наместник — и победил.