Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
Шрифт:
Уна встретила его стоя — вид у неё был робкий и растерянный. Она молчала.
Постояв с минуту, наместник с армейской прямотой сказал:
— Сядем!
— Как скажешь, — покорно откликнулась Уна и медленно — очень медленно — опустилась на краешек изысканного кресла, — как скажешь… мой повелитель…
Молчал наместник, молчала и его жена. Она время от времени мельком взглядывала на мужа и, удостоверившись, что он её очередной взгляд заметил, потупливалась — подчёркнуто стыдливо.
«Что ж, вот моя Уна и стала стыдлива — кто знает, не приложится ли и всё остальное?!..» —
«У всякой женщины власти есть тайная жизнь», — вспомнил было слова Киника Пилат.
«Нет. Может быть, это касается каких-то… других… женщин, но… но только не моей жены. — Наместник нахмурился. — Других — да… Ведь на других невозможно смотреть не отрываясь… А на мою — можно. Именно поэтому… Да, поэтому…»
Он потёр лоб, стараясь упорядочить путающиеся мысли.
— Я… — оправдывающимся тоном начал было говорить наместник. — Я…
— Давай… Давай помолчим… немного, — приглушённо сказала Уна. — Пожалуйста… Только ты и дальше смотри на меня — в глаза — не отрываясь… Пожалуйста… милый…
В казарме шутили так: если женщина просит, разве мужчина может отказать? Тем более в такой мелочи… Мелочи?
— Конечно, — донёсся до Пилата ответ наместника.
Наместник, поначалу отвлекавшийся, уже через несколько минут стал смотреть на жену-патрицианку не отрываясь. Как же она прекрасна! И как ей идёт стыдливость! — именно такой и должна быть всякая добродетельная невеста и жена. Разумеется, пока не наступало время брачного ложа.
Наместник не отрывал взгляда от глаз жены, которые почему-то норовили слиться в одну точку. Но чем настойчивей наместник пытался эту точку разделить на две, тем почему-то больше и больше начинало перед глазами всё плыть… Только — точка в виде глаза… Треугольная.
И вот перед внутренним взором сидевшего навытяжку перед женой наместника уже показались знакомые очертания кварталов «светильников любви» и идущего впереди человека, очевидно, соглядатая. Вот и он — муж своей жены. Он сжимает рукоять короткого легионерского меча, прислушивается у входа в домик… Свет… Откуда свет? А, это светильник, отбрасывающий красноватые отблески, — его, помнится, внесли внутрь. Вот он стоит у занавеси… Теперь — вперёд! Он врывается внутрь… Наносит удар в спину… в спину… нет… нет, да… нет… в спину?.. Пусть, в спину!
Непременно в спину!
Это даже красиво…
Ах, как это красиво!
Затем всё исчезло, а всплыли очертания Хранилища: зал, два кресла, книги… Но всё это наместнику уже не нравилось… Не нравилось. Не нравилось!
— Вот и всё! — очнулся наместник от голоса своей жены, голоса, в котором удесятерились властные нотки. — Мы побыли вместе — просто… милый. Соскучилась. Вся …
Пилат, возможно, и вспомнил бы, где и при каких обстоятельствах он слышал это характерное «вся», но сейчас перед женой сидел один только наместник.
— Теперь — иди. И — не сомневайся!
Наместник поднялся на ноги с армейской чёткостью и шаркающей походкой кавалериста отправился из покоев своей жены вон.
Ещё не смолкли шаги ниспосланного в мужья, как Уна поднялась и заструилась по мозаичному полу занимаемой ею анфилады комнат. Руки её, как всегда, воспроизводили движения, похожие на те, когда её омывали потоки крови священного быка, движения, которые несведущему могли показаться эротичными.
Этот Нищий смеет рассуждать о посмертных жизнях?.. Что он в них понимает?
— Этому надо положить конец!
Уна не поняла смысла слов, произносимых в Хранилище, в которое она мгновение назад заглянула. Но происходившее там для неё было неприемлемо.
Там была опасность.
Для неё.
Для Империи.
Для всей вселенной.
Для самого ниспосланного в мужья, наконец. Предуготованного богами достичь пределов власти.
Так дальше продолжаться не могло.
Нищий сам виноват: он себя приговорил — самим собой.
Приговорил!
глава XX
последняя кровь
Бритоголовые были уверены в своём превосходстве настолько, что своих намерений даже и не скрывали — мечи выхватили сразу, как только перешагнули порог Хранилища.
Что именно в тот момент спасло Киника — любознательность ли, книги ли как таковые, автор ли знаменитых кинических диатриб Кратет, кинические ли приёмы достижения цели, а может быть, вмешательство Провидения — сказать сложно. Скорее, всё вместе.
А дело было так.
Как следовало из перечня древних рукописей Хранилища, диатрибы Кратета находились на верхней полке третьего от входа стеллажа справа. Стеллажи в главном зале Хранилища были высотой без малого в полтора человеческих роста, и, чтобы придать им устойчивость, их не только прикрепляли к полу, но и вверху соединяли резными щитами из драгоценного дерева. В этих щитах был и ещё один смысл: в соединении с гермами великих авторов древности они ещё более придавали Хранилищу вид изысканный, торжественный и возвышенный.
Киник принёс лёгкую, ливанского кедра, лестницу, забрался на самый верх — и оказался, если смотреть от входа в Хранилище, щитом полностью скрыт. Киник не угадал — нужный свиток был в стороне, у самого щита. Спускаться по лестнице вниз, переставлять лестницу и вновь забираться по лестнице же на самый верх было действительности усложнением, поэтому к искомому сокровищу хранитель решил добраться кинично — прямо по полкам.
В тот самый момент, когда Киник дотронулся до искомого свитка, и раздались тяжёлые шаги. Слишком бесцеремонные и резкие для посетителя-книгочея. Характерные скорее для тех, кто предпочёл бы умереть, чем прочесть хотя бы одну мудрую книгу. Такие не умеют ценить не только сами книги, но и место, освящённое их присутствием. Для постигающего мудрость благоговение в Хранилище естественно: лишь малая часть смысловых сфер книги открывается при восприятии рукописи глазами, остальное — и в прикосновении, и в пребывании рядом — даже свёрнутый свиток не безмолвен.