Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
Шрифт:
В самом дворике никого не оказалось. Киник выглянул за ограду и осмотрелся — и тоже никого подозрительного не заметил. Мимо шли обычные к концу дня прохожие. Засады не было. Что ж, наместница мужа-то просчитала, а его, Киника, — нет, не смогла. Не смогла! Так уж устроена жизнь: если с богиней смерти ничего общего нет, то это — наилучший залог безопасности.
Киник было вышел за ворота, но сделал шаг назад. Он подошёл к земляничнику, взял наполненный с вечера кувшин и вылил всю воду на оливу — и только затем окончательно покинул
Отойдя от Хранилища и свернув на соседнюю улицу, он остановился.
«В какую сторону идти? Куда?.. В Галилею?..»
Киник и сам бы не мог объяснить почему, но в последнее время его, как некогда из Скифии в Иерусалим, теперь потянуло в Галилею. Что ж, понятно: похоже, дело, ради которого он был сюда призван, сделано. А теперь очередь следующего… В другом месте.
«В Галилею!» — решил Киник и, стараясь не переходить на бег, направился в сторону городских ворот, которые выходили на кратчайшую дорогу в Галилею — через Самарию.
Ворота Киник миновал благополучно: видимо, стражники предупреждены не были.
«Не просчитала! — миновав ворота, усмехнулся Киник. — Дура».
И чем дальше он отходил от городских стен, тем легче дышалось. Город он и есть город: даже днём в нём властвует ночь.
Киник оглянулся. Стражники у ворот всё ещё были различимы — следовательно, им был виден и он. Ускорять шаг по-прежнему было нельзя — из-за приметной одежды.
— Проклятье!! — накручивая на кулак складку порабощавшей его дорогой ткани, почти закричал Киник: он был достаточно далеко, чтобы его никто не услышал. — Как я поддался?! Как я мог?! На тряпку!
О том, что дар наместника, вызывавший зависть даже у торговцев, был искушением, наподобие предложенной Александром Македонским власти, Киник не мог не задумываться. Однако бросить хитон и плащ означало потерять и возможность жить среди книг — одежда одно из условий должности. И Киник медлил, а теперь за свою медлительность в преодолении себя ему, возможно, придётся расплатиться жизнью: то, что погоня вот-вот начнётся, он нисколько не сомневался. Стражники, которые укажут его путь, запомнили, скорее всего, не его самого, а только хитон, и погоню снарядят именно по следам вещи.
Более того! Убийцы могли подтвердить умерщвление Киника только одним способом — предъявить что-то, ему принадлежащее. Так что голову его, очевидно, бросят к ногам Уны завёрнутой в плащ хранителя.
Вот она — смертоносность вещей! Не зря повсеместно истинные мудрецы всех народов выделяют скифов — за их способность не владеть имуществом. Эта свобода от жадности, дарующая владельцу себя прежде всего мысль и душу, ещё оберегает и плоть — от множества внешних бед. На скифов не нападают хотя бы из невозможности выгоды: что изнемогать в походах, если легионерам в случае удачи нечем будет выплатить даже жалованье?
Рассказывают про одного римского военачальника, который, подчинив на своём пути все народы, вторгся наконец в Скифию. Войско по скифским степям измоталось донельзя, однако вынудить скифов поддаться на решительное сражение, в котором монолитное до безликости римское войско не знало равных, им так и не удалось. Скифы уходили день за днём. Доведённый до отчаяния военачальник выслал вдогонку уходящим скифам скорохода.
«Что вы от нас бежите?» — было им передано.
«Мы не бежим — мы кочуем, как мы это делаем из года в год, — был ответ. — Вы нам не нан`осите вреда, потому что у нас ничего нет, кроме могил предков. Но стоит вам эти могилы потревожить…»
Римский военачальник и войско устрашились: народ, который не дорожит ничем, кроме святости могил предков, передававших им заветы владения собой, — страшен. И — непобедим.
Во всяком случае, именно ролью могил и властью прошлого объяснили римляне своё из Скифии скоротечное, похожее на бегство, отступление.
Может быть, это объяснение причин отступления и неточно: но назидание в этой истории было отчётливо.
Да, предки были свободны от пут, а он, Киник — киник! — позарился.
И на что?!
На книги!
Разве через них постигается мудрость? Высшая из высших?
Всему своё время, порой бывают необходимы и книги. Но одно только размышление над причинами и следствиями несчастий Пилата, попытка, осознав положение, найти для него решение обогатили его гораздо большим познанием, чем все прочтённые в Хранилище книги, вместе взятые.
Да, книги хороши — и содержащееся в них знание порой иным путём недостижимо. Взять хотя бы перерождение сонмов богов — иначе как из книг о нём не узнаешь. Ну а если доступ к ним оплачивался ношением дорогого хитона? И всем остальным, с ним связанным?.. А ведь есть путь к познанию Пилата и помимо книг…
Киник шёл не останавливаясь, не выбирая куда ставить ногу: беречь дорогие сандалии смысла больше не было — они тем более должны были полететь в огонь. «Тем более» потому, что тот же Диоген ходил босиком — даже зимой, — утверждая, что ноги ничем не ущербней глаз или лица, которые никто ни во что не облачает.
От хитона надо избавляться — это ясно. Но сделать это надо тоньше, чем просто бросить на дорогу. Это всё равно что бросить деньги: если уж не устоял киник, то что говорить о первом попавшемся прохожем.
Хитон надо сжечь!
Только порождённый солнцем огонь сможет преградить путь богине смерти.
Но до огня ещё предстояло дойти…
Киник шёл тем размеренным шагом, который так располагает к мысли. Шёл и шёл…
«Нож! Ещё и нож! Не будь ножа — не погиб бы тот мальчишка-нищий! Он погиб из-за меня! Из-за моей… слабости?!»
Киник отцепил от пояса кинжал и, хотя задержав — непроизвольно — руку, зашвырнул нож подальше. Кинжал ударился об один камень, отскочил, затем о другой — и исчез в какой-то из расщелин.