Понурый Балтия-джаз
Шрифт:
– Ты поступил бы так же. Иначе как бы я добился свертывания блокирующего наблюдения за здешней морской границей со стороны открытой Балтики? Мне коридор для отхода с Бахметьевым нужен!
– Выходит, тебе пришлось повозиться из-за меня?
– Тебе повезло, Бэзилушка, - сказал Рум.
– Выходит, что ты набивал себе цену, капрал Москва!
– Когда деньги, Рум?
– Депозитарий, то есть "Экзобанк", выдаст деньги после освобождения Вячеслава, своего фактического патрона, в Гамбурге или Роттердаме. Алюминиевый кейс с наличностью "Экзобанк"
– А где гарантии, что "Экзобанк" отдаст деньги?
– Подписанный Вячеславом чек "Экзобанка" будет в кармане его пиджака в момент обмена на Бахметьева. Нет чека в кармане - нет обмена... До твоего появления меня это и беспокоило: будет ли чек на месте? Теперь я могу рассчитывать на тебя. Перед выходом на линию обмена ты проверишь карман Вячеславика... Опять вместе. Ты на своей стороне, я - на своей.
Бренди, видимо, и его расслабило.
– Тогда по рукам, - сказал я.
– Двадцать пять процентов... Сними наручники с меня, Рум.
Он повертел пустую фляжку и бросил за борт.
Мне показалось, что я уловил далекий гул мотора.
– Думаю, рановато... Отвезу-ка я тебя на свой борт, покажу генералу. Замажу в его глазах. И верну на берег к утру... Дружба, Бэзилушка, в особенности давняя и затянувшаяся, всегда импровизация.
– Импровизация?
– переспросил я.
Рум уже поднял голову и вытягивал из огромного футляра, висевшего на ремне через плечо, портативный передатчик. Он тоже услышал и засобирался вызывать свою резиновую эскадру.
Я сделал глубокий вдох, зажмурился поплотнее, опустил руки в наручниках по локти в заливавшую пайолы воду, приподнял слизистую тушу огнетушителя и вдавил латунный рычажок. Шипящая пена ударила вверх мимо моего лица. Я услышал захлебывающийся кашель. Рум бил ногами, но, видимо, ослепленный, попадал не в голову, только по плечам. Я давил и давил рычажок огнетушителя.
Мягкий рокот мотора накатил стремительно. Сквозь сомкнутые веки я почувствовал яркий свет. Открыл глаза и - ослеп. Галогенные лампы, которыми светили прицельно, будто выкалывали зрачки.
Встав на колени, сжав руки в наручниках, я вслепую ринулся кулаками и головой в сторону, где, по моим расчетам, должна была находиться грудь залепленного пеной Рума. И, не встретив ничего на своем пути, вывалился из катера в море.
Гаргантюа Пантагрюэлевич ключом, вытянутым из кармана в бушлате Рума, отомкнул наручники на моих руках. Я тут же защелкнул их на запястьях старого боевого товарища. Потом вырвал у толстяка ключ. Ге-Пе презрительно усмехнулся.
Рация Рума исчезла.
– Этот пленный мой, - сказал я.
– Ваш, ваш, - мрачно ответил Ге-Пе.
– Как скажете... Но на вашем месте я выбросил бы его за борт. Он хотел вас утопить.
Дечибал Прока стягивал меховую куртку. Намеревался одолжить?
Огромный матрос, ступая косолапо, внес в просторную рубку-каюту меховой спальный мешок.
– Сбросьте мокрое и закутайтесь пока, - сказал он.
– Кого я вижу!
– приветствовал я здоровяка, невольно переводя взгляд на его квадратные ступни. Без носков, в резиновых галошах с подбоем на искусственном меху.
– Евроистопник Линьк Рэй! Шагом марш за одеялом и клейкой лентой... Мне бы упаковать этого человека понадежней. А потом переодеваться!
– Кто это?
– спросил Ге-Пе.
– Ах, да, твое превосходительство, ты ведь его первый раз в жизни видишь. Позволь представить: Чико Тургенев, прошу жаловать...
Гаргантюа Пантагрюэлевич в лице не изменился.
– Чико так Чико. Как скажете...
Рум слегка покачал головой. Я кивнул.
– Он не говорит ни по-русски, ни по-эстонски, - сказал я.
– Только на языке любимых гор... Так что, не лезьте к нему.
Ножом я вырезал в мешке дырки для рук, распорол его низ, а потом, сбросив ботинки, брюки, плащ и остальную одежку, влез в меховой мешок, как в халат.
Я перехватил взгляд Ге-Пе. Он высматривал одолженный у него "ЗИГ-Зауэр", надеялся на возврат. Потом отвлекся: бортовая рация начала принимать мелодию Гершвина, на этот раз "Американец в Париже". Позывные? Ге-Пе резко, отсекая нас, задвинул гармошку двери между ходовой рубкой и каютой.
Срезав ножом мокрые одежки с Рума, я запеленал его в одеяло, принесенное Линьком Рэем, и обмотал поверх скотчем. Рум понимающе опустил веки. Благодарил. Было за что! Могут ведь и пристрелить... Но у меня насчет бывшего взводного был свой план, и он вытанцовывался. Даже слишком. Не сглазить бы теперь...
Я сделал движение, имитирующее нажатие кнопки, и дернул вопросительно подбородком. Рум качнул головой. Разумеется, никакой гранаты в нагрудном кармане генерала Бахметьева, как я и предполагал, не было.
– Дечибал, - сказал я, - прими пленного. Посиди рядом.
– Есть принять пленного, - весело откликнулся бывший офицер советских военно-морских сил. Ему, кажется, нравилось вспоминать службу на этой роскошной шведской посудине.
Собрав в охапку кучу одежки, с которых натекало на пол, и отпихнув ногой перепутавшиеся кольца линя, которым меня вылавливали из моря, я поднялся к кормовому люку. Размахнувшись пошире, швырнул ком за борт. Краем глаза посмотрел в сторону рубки Ге-Пе. В овальных иллюминаторах носовой надстройки различались какие-то люди. Человек пять, может быть, и больше.
Катер шел без огней. Только зеленые показатели приборов светились на панели управления. Огни лохусальского пансионата на берегу становились ярче. Мы жались, оказывается, к суше.
– Ты что делаешь, твое превосходительство?
– заорал я Ге-Пе, сидевшему за штурвалом на высокой табуретке как в баре.
– У тебя радара, скажешь, нет, чтобы обнаружить катер с генералом? Ты в берег сейчас упрешься! Ищи катер с генералом!
Ге-Пе ухмыльнулся.
– Заткнитесь, вам протрезветь надо... От вас шнапсом несет! На базу я возвращаюсь, - сказал он, посматривая на приборы и береговые огни.