Понурый Балтия-джаз
Шрифт:
Напротив пиритского яхт-клуба я чуть было не велел везти себя к огонькам расцвечивания вокруг входа в казино-бар.
Прока бодрствовал, караулил мое возвращение в резиденцию Ге-Пе. Я слышал, как, оплатив такси из моего высохшего бумажника, он по телефону оповещал Марину, что я на месте. Он, что же, заранее был уведомлен, по какому номеру звонить ей в "Палас"?
Никто не знал, какой бумеранг я собирался запускать теперь. И, главное, не знала Марина.
Не могу сказать, что я хорошо выспался. Бедро болело. То дремал, а то переживал свой наихудший сон - парадное построение с козлом Кики перед
На месте сбора у лавки Велле никто ни с кем не поздоровался.
Выехали по расписанию.
В первой машине, наемном "Опеле", Шлайн посадил меня за руль, а сам с прикованным к нему Румом уселся сзади. Вторую, вчерашнюю бесцветную "Вольво", оказавшуюся серой, подогнал бородатый очкарик с ватными ногами. Она шла следом почти бампер в бампер. Вячеслава Вячеславовича и лефортовского сидельца, доставленных из представительства в наручниках, бородатый усадил на заднем сиденье "Вольво" между двумя москвичами, безликими молчаливыми ребятами в мешковатых черных полупальто. На выезде из Таллинна в хвост "Вольво" встал, резко приняв с площадки отдыха, "Линкольн" с фирменным знаком "Экзобанка" на дверце.
Машины сидели низко и, заезжая на морской паром в Виртсу, чиркали глушителями по стальным сланям на изломе перед палубой.
На пароме, в море, приоткрыв окно, я спросил вышедшего из машины размяться Ефима, где Дубровин. Пряча очки за поднятым воротником кожаного пальто от ветра, швырявшегося ледяными брызгами, Шлайн сказал тихо, почти мне в ухо:
– Нет больше Дубровина. И не будет. Откомандировывается в Москву в сопровождении Марты Воиновой и ещё двух консульских сотрудников. Ему предстоят объяснения в Центре.
– Какие ещё объяснения?
– сглупил я от неожиданности известия.
Шлайн жестом велел высунуться побольше. Не хотел, чтобы слушал наш арестант.
– Насчет превышения полномочий и путаной игры с калининградскими джентльменами удачи. Помнишь заседание в представительстве, на котором Вячеслав Вячеславович давал отповедь тебе, а заодно и мне при попустительстве Дубровина? Дураков учить полагается... Я прижал Воинову, припугнул слегка, и в Москву поехало от неё то, что принято называть телегой. Ну, а вчера твой толстый бандит преподнес на блюдечке с голубой каемочкой дополнительный повод угробить Дубровина. Я имею в виду блеф с подменой генерала тобою... Так что не думай, будто я только и делал, что прохлаждался с Марикой.
Ефим рассмеялся.
Я подумал, что Дубровина он угробил не из-за сомнительных игр и уж подавно не из-за проблематичного намерения выдать меня бандитам в заложники вместо Бахметьева. За намерения не судят. Уничтожал он Дубровина из-за Марики. Замазывал провал явки и предательство Велле, удерживал на плаву отца безногой пассии.
– При чем здесь Марика?
– сказал я.
Он опять рассмеялся.
– А при том... Исполняющим обязанности Дубровина назначили меня. Теперь задержусь здесь. Впрочем, как знать, может, и ты?.. Воинова докладывала, как ты похаживаешь к этой, как ее... Бургерше. Интересное может оказаться направление. Оставайся, а?
Я перехватил взгляд бородатого очкарика из-за затемненных стекол "Вольво". Он едва приметно кивнул и улыбнулся. Просто так. Воспитанный человек, европеец.
– Ты приготовил оборудование, Ефим?
– спросил я, отворачиваясь.
– Знаешь-ка, вылези на волю. Я Чико хорошо пристегнул. Не убежит.
Я вышел, поставив двери "Опеля" на блокировку.
– Все, что просил, - сказал Ефим.
– Любезность местных. Они готовили. В багажнике спортивная сумка с кодовым замочком. Набери дату своего рождения... Но разговор с Чико затеешь только перед самым, самым... Понял? Как документ-то выглядит на твой вкус?
– Хорош, как настоящий бумеранг, - сказал я.
– Какой ещё бумеранг?
– спросил Ефим. Он сожалел, что притиснут между машиной и леерным ограждением. Явно хотел пробежаться по скользкой палубе. Все-таки волновался. Но и не отменял, имея теперь полноту власти, моей затеи. Я представлял, как трудно ему дается этот риск. Мне бы на его месте, может, и не дался. Ефим ставил на кон свое будущее.
...На островном грейдере "Опель" пришлось придержать. Белую дорогу переходили кабаны. Торжественно семеня, тряся мохнатыми загривками, они неспешно ныряли в орешник. Сначала крупный самец с клыками, за ним остальные, по росту. Мы пересекали остров Сааремаа с востока на запад. Промелькнула громадина старинной крепости. Шоссе перешло в грунтовку. До мыса Сырве оставались считанные километры.
Ефим распорядился притулиться к обочине. Другие две машины приткнулись вплотную. Народ поочередно и, как кабаны, цепью потянулся в сырой, испещренный пятнами сверкающего снега березняк по нужде.
Я открыл багажник "Опеля" и расстегнул молнию сумки. Проверил взрывное устройство на реакцию от кнопки дистанционного управления. Сработало. Перебросил тумблер подслушивающего устройства, передача шла. Опробовал присоски. Липли. Открыл пластиковый футляр снайперского прицела. На месте. Прощупал меховой чехол, в котором лежала разобранная "Галил". Застегнул молнию на сумке.
Когда я захлопнул багажник, Рум, обернувшись на заднем сиденье, посмотрел на меня сквозь запотевшее стекло. Я оголил запястье с "Раймон Вэйл". Он понял: контакт позже...
Западный ветер пахнул морем. До двенадцати оставалось семь минут.
Ефим Шлайн уже несколько раз обежал все три машины. Выходил на очередной круг.
Из "Линкольна" никто не появлялся. Над крышей роскошной тачки слегка раскачивался длинный прут антенны. Играли Гершвина для десанта или для капитана Бургера на подводной лодке "Икс-пять"?
Мимо проскочил пикап "Рено" с торчавшей из полуоткрытых створок кузова лестницей. Красная лента крутилась над шлейфом серой грязи, летящей из-под колес. Передвижная радиостанция Ге-Пе выдвигалась на позицию.
Ефим Шлайн рубанул рукой: по машинам...
"Опель", "Вольво" и "Линкольн" встали шеренгой на щебенке раскрошенного ветрами, дождями и снегами галечника. С одной стороны место обрамляла пожухлая прошлогодняя трава берегового косогора, а с другой мягкий прибой, шелестевший ритмично и ровно, словно метроном. "Рено" виднелся метрах в двадцати дальше, под обтрепанными елями, тянувшими над ним все свои ветви в одну сторону.