Понурый Балтия-джаз
Шрифт:
Мы выпили по второй. Я заказал еще. Думал он все-таки медленно.
– Кто такие народники?
– спросил Прока.
Кажется, день уходил на занятия лингвистикой.
– Мясник из уголовников, который замочил партийного или советского деятеля. Особый вкус к особому мясу. Псих, как правило. Профессионал на одну-две операции, от силы три, но это совсем редкость. Очень эффективны.
Прока нагнал складок на щеки, по-бабьи уложив подбородок на ладони.
Несколько часов назад, когда я обедал у них, Марина сказала второму эстонскому мужу:
–
Дочь не появилась за обедом.
Прока допил наконец-то бренди.
– Завтра здесь в двадцать два, - предложил он. Но остался сидеть, достал сигарету.
– Договорились, - ответил я, расплатился у стойки с Вэлли и пошел отсыпаться. Завтра предстоял длинный день.
Глава четвертая
Ранимое сердце крокодилов
На чугунной дверце печки висели грубые шерстяные носки. Рядом в ротанговом кресле-качалке восседал сантехник. Растоптанные ботинки без шнурков, бесформенные и заскорузлые, стояли под его босыми ногами, напоминая коровьи лепешки.
Розоватые поленья в печи покрывались фиолетовыми пятнами, будто по ним расползались чернила. И горели качественно - бесцветным бездымным огнем...
...Удивительно. Березовые дрова в Лохусалу, на стылом балтийском берегу, занимались таким же невидимым пламенем, как и бамбуковые хижины в тропиках. По жердям и плетенке расползались такие же фиолетовые полосы, легкие стенки коробились, секунду-две стояли седыми, уже став пеплом, и исчезали, сдутые ветерком. Вьетнамчики разбегались заранее, попрятав в зарослях буйволов. На них, если натыкались, разведчики-кхмеры вьючили трофеи - визжащих черных поросят, воняющих рыбой уток, гроздья бананов. Иногда - обомлевшую женщину впрок.
Рум называл это "армией Аттилы"...
В каморке при котельной блюли чистоту - занавеска на круглом окошке, вязаные коврики, аккуратный топчан, покрытый байкой.
– Забываю, как вас зовут, уж извините, - сказал я сантехнику по-русски.
– Линьк Рэй меня зовут. Леня Тюркин в прошлом. Рэй - фамилия жены. Она эстонская... А вас, если позволите поинтересоваться?
– Василий... Заказ готов?
– Готов. Пришлось повозиться.
Он избегал называть меня Васей. Наверное, я казался ему стариком, а спросить отчество он стеснялся или уже отвык от этого в Эстонии.
– Леонид, - сказал я, - нужно повозиться еще. Поставить твое произведение на мой "Форд". Сейчас шесть тридцать. К восьми тридцати сладите?
– Зовите меня Линьк... Моей смены ещё два часа. Дежурим по двое суток через трое... Так что успею. Вам повезло.
– Всем повезло, - сказал я, протягивая ему сотенную.
Он явно обрадовался наличным. Бутылки, полученные накануне, оказались нетронутыми. Стояли в углу у топчана. Линьк Рэй, он же Леня Тюркин, стал европейцем и при исполнении не употреблял.
Выйдя из пансионата, я отвел "Форд" от стоянки ближе к берегу. Легкий наст, первый в наступающую зиму, хрустко проминался под куперовскими шинами, оставлявшими след, как после танковой гусеницы. Линьк появился минут через десять и, не расспрашивая, принялся за дело, разбираясь и без подсказок, что к чему крепится. Понаблюдав немного за его работой, я отправился вдоль моря, обламывая каблуками огрызки припая.
Я не исключал, что Прока после собеседования в буфете слетал, минуя подсказчика, прямиком к главному боссу. Мне даже хотелось этого. Тогда привезенные молдаванином сведения будут самыми "горячими". Ожидаемое появление крупного киллера, состояние повышенной готовности у полиции, приказ береговой охране усилить наблюдение и другие подобные мероприятия определенно тормозили нормальный ход дел у контрабандистов. В интересах самих же прибалтов-рыбоедов, если пользоваться словарем петербургской братвы, - сдать мясника как можно быстрее. Стае залетный бешеный волк мешает...
Со стороны поселка привычно потянуло коптящейся рыбой и грибной прелью. В направлении Палдисского шоссе прошел автобус. На тронутую ржавчиной крышу осыпались ошметки сырого снега с елей.
Сколько происходило всякого под этими елями! На Алексеевских курсах разбирали операции группы полковника Погуляева-Демьянова весной 1918 года между Ревелем и Петербургом. Офицеры добывали средства на пристойное существование в эмиграции. Порочная цель подвела к порочным методам. Перемешались с уголовными и выродились в банду.
"Кроме тебя и меня, земля выкармливает также ящериц, жаб и гадюк", говорил папа. В пансионе на шанхайской Бабблингвелл-роуд и потом, во многих других местах, это подтверждалось. Не в том смысле, что подонки делали мне пакости. К ним притягивало. Они обретались, спасались или преследовали свои жертвы поблизости, заманчиво существовали рядом. Жабы, ящерицы и гадюки процветали.
Искушения причудливы. Странное это ощущение - знать, что через такое-то время такого-то будут убивать.
Проехавшись в предыдущие дни несколько раз по Таллинну и затем привязав наблюдения - это называлось домашней работой - к карте города, купленной в газетном киоске, я наметил, как и где сподручнее сделать то, что заказал Шлайн, если придется действовать именно в этом городе.
Но Ефим Шлайн исчез. План некому докладывать.
...Линьк Рэй дал короткий гудок.
Я вернулся к машине напрямик, через сосновую рощу, оставляя в снегу провалы, на дне которых проступала красноватая жижа.
– Опробуете?
– спросил Линьк.
– Пошалим, - сказал я.
Мы развернулись на автобусном кругу и постояли немного, присматриваясь к дымам над трубами, деревьям и кустарнику - в какую сторону ветер? Набрав скорость, я потянул конец стальной проволоки, открывающей клапан бутыли, и посчитал секунды, пока масло добиралось до выхлопной трубы. Горячий газ превратил капли касторки в клубы тумана через четыре секунды. Завеса распушилась, по моей прикидке, метров на сто.
Я высадил Линька Рэя у входа в пансионат.